Гомоза

– Молодец она. Умная женщина. Не знаешь, например, как реплику прочитать, – она не станет тебя за собой просить повторить, а объяснит, что у моего героя на душе, как это говорится, что за обстоятельства. И простыми словами всё объясняет, так что всё понятно становится. А главное – это же всё наоборот работает. Посмотрел на кого-то – и понял, что у него на душе, что у него за обстоятельства.

– А вот что у меня на душе? – улыбнувшись, спросил Гомозин и выжидающе, пристально посмотрел на старика.

– Ну, – задумался Николай Иванович. – Тебя сразу не поймёшь, если по-серьёзному говорить. Ты, думаю, маску носишь. Только не обижайся, – предупредил он.

– Я же сам спросил.

– В общем, – вздохнул старик, – ты, я думаю, намного умнее, глубже, чем пытаешься казаться. Егор, ты не обижайся, – уже проклинал себя Николай Иванович. – Да что вы, в самом деле, заладили? – засмеялся Егор Дмитриевич. – С чего мне обижаться? Ох, ох! – Вдруг, быстро хрипло задышав, Гомозин схватился за сердце. Николай Иванович, испугавшись, тут же нагнулся и, прижав ладонь к плечу Егора, стал вглядываться в его лицо.

– Ну вот об этой маске я и говорю, – заулыбался он в ответ на улыбку Гомозина.

– Все люди, наверное, маски носят.

– Ну это понятно, да и нормально это. Но иногда вредно бывает. Сослуживец у меня был. Всё шутил. И непонятно было, когда он правду говорит, а когда шутит. Ну и перестали ему верить, а когда на помощь звал – никто и не пришёл. Так дошутился, что только по зубам опознали.

– Всякое случается, – закивал Гомозин. – Ничего, что мы без цветов-то на могилки? – спросил вдруг он.

– А кто тебя осудит? – улыбнулся старик. – Я вообще этого не люблю. Лежат там, вянут. Нет бы на огороде росли и росли. Средневековье какое-то, в самом деле. С бубном разве что не танцуют.

– Вы в Бога верите?

– В Христа я не верю, а в Бога – верю, наверное.

– Значит, не столько верите, сколько надеетесь на него, да? – улыбнулся Егор Дмитриевич.

– Да, так, наверное. Я о Боге думать не люблю – мне люди больше по душе.

– А кому же вы тогда руку за столом жали?

– Так людям и жал. Стал бы я Богу руку жать?

– Мать бы не одобрила, верно, – захохотал Егор Дмитриевич.

– Отцу руку жал, брату. Это жест, Егорка, а никакой не спиритизм – не подумай. Если выпиваю – третьим тостом обязательно покойников вспомню.

– А жест для кого?

– Ну для них же. Авось видят. Я, как ты сказал, хоть не верю, но надеюсь. Мне же не сложно, правда? Татьяна Марковна меня этому, кстати, и научила.

– А вы всем сразу руки жмёте одновременно? Или по очереди? – лукаво улыбнулся Гомозин.

– Ах ты какой! Колючий, – будто оскорбился Николай Иванович. – Как там мать говорит? «Фу, брехло!»

– Майор Гомозин, – приложил руку к виску Егор Дмитриевич. – Найдена нестыковка. Будьте добры, предъявите документы. Это не танец с бубном разве? – переменил он тон.

– Ну вот видишь, что значит Человек? – Старик как бы в бессилии развёл руками. – Говорит одно, делает другое. Что я могу поделать? Так уж жизнь устроена. Иной раз припрёт – набожней монашки станешь. У тебя не так разве?

– Я, вообще-то, перестал верить. Не знаю, – думал Гомозин. – Мне больше нравятся случайности и закономерности. Жизнь – она как роман, как текст. Иной раз, действительно, поверишь в режиссёра. Ну, может, это Бог и есть, но когда про Бога говорят, наверное, имеют в виду, что он всё ради блага делает, а режиссёр, про которого говорю я, из любопытства людей лбами сталкивает и смотрит, что из этого получается. В общем, думаю, если Бог есть, то он нас не любит; мы просто ему интересны, как животные в зоопарке. Кину, думает, одной собаке кость и посмотрю, что будут делать с той другие.

– Ну загнул, брат! – цокнул Николай Иванович. – Что же ты Бога ребёнком делаешь? Как бы он, такой простой, мир создал?

– А их может, богов этих, вагон и маленькая тележка. И каждый свой мир создаёт. Наш вот создал Землю. Нам, может, не повезло – и какой-нибудь дурачок попался, или больной. Дефективный, в общем. А мы же ему, главное, поклоняемся. Раз он такой мудрый, каким его рисуют, нужны бы ему были поклонения? Да зачем? Неужто он такой мелочный и самодовольный? Эти поклоняющиеся, я думаю, сами своему Богу, если он не дефективный, плохо делают. Принижают его, мелочным делают. И сами же в него, такого плохого, верят.

– Ну ты же сам сказал, что Бог твой, если и есть, то плохой, не так?

– А я же ему и не поклоняюсь. Хороший Бог – так поклонения ему и не нужны; плохой – так зачем его самолюбие тешить? Лучше, как вы, в человека верить и человеку поклоняться.

– А нужны человеку поклонения? – улыбнулся Николай Иванович. – Если это хороший, не мелочный человек?

– Ох, подловили! – покраснев, захохотал Гомозин. – Ну ладно, не люблю я об этом говорить и не думаю совсем, вот и не пойму, как я к этому всему отношусь. Видите, говорю одно – думаю другое, или совсем третье. Жить бы просто и жить. Так вся жизнь пройдёт, пока гоняться за Богом будешь. А чего гоняться, если не догонишь?

– Ну, – серьёзным тоном протянул Николай Иванович, – кто-то же находит. – Им бы специалиста лучше найти. Врача, я имею в виду.

– Что ты, милый? – досадливо сощурился старик. – Каждый спасается, как умеет. Ты вот – работой, как я понимаю. Кто-то – Богом. А вот сейчас как ты будешь спасаться? Когда с работы ушёл? Может, к Богу и придёшь. Может, любовь найдёшь. Гляди, режиссёр твой тебя скоро с жизнью лбом-то столкнёт. Надышаться не успеешь. Оно же подкрадывается незаметно, а потом бац! – Он сжал кулак. – И опомниться не успеешь. Вот как с Лидией мы нашлись. Сорок лет не помнили друг друга – а тут бац! Как обухом огрело.

– А как же вы сошлись? – пристыженно спросил Егор Дмитриевич. «Наверняка мать рассказывала», – подумал он.

– Как-как? На вечере встреч. Сказали мне, что Лидия уж три года вдовой ходит, бедная. Одноклассница наша, Надежда, под руку её и привела в школу. Сводницей как бы. И я же пришёл. Тоже вдовец уж лет семь к тому времени. Чего бы вместе не жить, правильно? Оно и легче, и веселей. Но, скажу тебе, мамка твоя – кокетка. Бегать пришлось!

– Ну, – улыбался Гомозин, – вы мужчина видный.

– А мы с ней ещё в школе дружили. И в лагере вожатыми вместе были. А потом как-то жизнь развела.

– И снова свела.

– А всё твой режиссёр. Лбами столкнул. – Николай Иванович хлопнул в ладоши.

– А вы всю жизнь в Симу?

– Ох, я много, брат, посмотрел. Мы в Брянске жили с моей Ниной. А как померла, меня на родину и потянуло. Единственное, я её с собой потом привёз.

– Перезахоронили?

– Эпопея страшная. Ну ничего, это детали. А лучше в родной земле лежать, верно?

– Не знаю. Какая уж там разница?

– Покойнику никакой, это верно. А родным лучше, чтоб под бочком.

– Всех, я смотрю, стариков на старости лет на родину тянет. И я, наверное, потом вернусь.

– Э, нет, брат. Родина там, где родился. Мать помрёт, и ничем тебя сюда потом не заманишь.

– А как же распродать имущество? – улыбнулся Гомозин. – Отличный капитал!

– Смотри, только особо в это не вкладывайся, а то загубишь старую, – смутившись, хмуро проговорил Николай Иванович, видимо, не понявший юмора.

– Наше? – спросил его Гомозин, указывая взглядом на кладбищенские ворота.