Гомоза

– Пятнадцать лет сходились, а теперь перестали? – наливая заварку по кружкам, расспрашивала мать.

– У него, знаешь, – прожевав, основательно заговорил Егор Дмитриевич, – большой палец укоротился. Тесачком тяпнул случайно.

– Ох ты, как же он так? – поставила кружки на стол Лидия Тимофеевна и села напротив сына.

– Да пьяный, видно, мясо резал. Ну и что, палец-то он отрубил, и за пару недель всё кожей заросло. А вот недавно у него ноготь там стал расти. Как кость. Крюком таким, знаешь. – Лидия Тимофеевна не то скептически, не то брезгливо морщилась. – И отрос у него такой крюк-коготь. Острющий страшно. Ну и давай он меня этим крюком цеплять. Цеплял-цеплял – мне надоело, и я ушёл.

– Брехло, Егорка! – отмахнулась от него Лидия Тимофеевна.

– Палец даю на отсечение, так и было, – вытянул перед матерью руку Гомозин.

– Вот возьму как-нибудь да отсеку, – ударила его по руке полотенцем старушка.

– Чего дерёмся? – показался в дверном проёме заспанный Николай Иванович. – Приятного аппетита.

– Спасибо, – отозвался Егор.

– Не говори с набитым ртом, кому говорю! – зло прошипела Лидия Тимофеевна.

– Десять минут, Егорка, и выходим, – сказал Николай Иванович и пошёл умываться.

– А есть? – спросил мать Гомозин, когда дверь за стариком захлопнулась.

– Он не завтракает. Чаю выпьет – и пойдёт.

– Чего это?

– Не может он с утра: тошнит.

– Это он тебе лапшу вешает. Наверное, кто-то другой подкармливает, – сказал Егор Дмитриевич. – Ты последи за ним: может, волосы чьи-нибудь принесёт на себе.

– Фу, брехло! Язык как помело. Как тебя люди терпят?

– Ты же как-то держишься, – хлюпал чаем Гомозин.

– Это потому, что я знаю, что ты брехло.

– Это тебе только кажется. Я твоего Николай Иваныча выведу на чистую воду.

– Доложишь, – заулыбалась, смягчившись, Лидия Тимофеевна.

– Какая-то ты, мама, ворчливая стала. Стареешь, видно, – сказал, помолчав, Егор Дмитриевич.

– Это тебе кажется, – слегка оскорбилась Лидия Тимофеевна и, пытаясь не подавать виду, не знала, куда деть руки. – Возьмёшь секатор, – переменила она тему, – дедов пострижёшь. Травку не трожь, а сорняки всякие пообрезай, будь добр.

– Сильно заросло, что ли?

– За месяц уж наверное.

Из ванной вышел, вытирая полотенцем лицо, Николай Иванович и, пройдя по коридору, встал в проёме:

– Поел, Егорка?

– Дай человеку чаю попить, – ответила за него Лидия Тимофеевна.

– Пойду одеваться пока, – сказал старик и ушёл.

Гомозин в несколько глотков осушил кружку.

– Куда так хлещешь? Сожжёшь кишки все! – побранила его мать.

– Спасибо, очень вкусно. – Вставая, он поцеловал её в макушку и понёс тарелку с кружкой к раковине.

– Да иди одевайся, я помою.

И Егор Дмитриевич пошёл в гостиную собираться. Пока никто не видит, он убрал в карман брюк пачку сигарет и мысленно усмехнулся этому.

Медленно спускаясь по ступеням подъезда, чтобы не заставлять старика гнаться за собой, Гомозин испытывал чувство неловкости от нависшего молчания. Николаю Ивановичу, видно, было трудно спускаться, но он старался не подавать виду и лишь тихонько кряхтел.

Выйдя из дому, они, оглянувшись, вздохнули полной грудью. У обоих от яркого света заболели глаза.

– Егор! – крикнула Лидия Тимофеевна с балкона. – Секатор-то забыл!

– Ох ты, чёрт! – выругался он и подошёл к дому. – Кидай!

– Осторожно!

Лидия Тимофеевна отпустила секатор в полиэтиленовом пакете, и Гомозин его поймал.

Николай Иванович и Егор медленно пошли в сторону кладбища по пустым, влажным, душным улицам. Разогревшееся солнце знойно обжигало, когда выглядывало из-за больших белых облаков, а когда уходило в тень, становилось прохладно, и дул ещё весенний ветер.

Николай Иванович, оглянувшись, достал из кармана пачку сигарет и, как нашкодивший ребёнок, взглянул на Гомозина.

– Егор, ты уж матери не говори – она этого не любит, – попросил он и вставил сигарету в рот.

– Вы тогда тоже – про меня, – улыбнулся Егор Дмитриевич и достал свою пачку.

– Это надо же! – захохотал старик. – Взрослые мужики, как школьники, шифруются!

– Нервы нужно беречь.

– Это точно: скандал такой закатит, что легче бросить, – закурил Николай Иванович. – Огонь есть? – спросил он Гомозина.

– Есть-есть, – ответил Егор Дмитриевич и тоже закурил.

– Хорошо, – протянул Николай Иванович.

– Теперь-то можно и поесть? – спросил Гомозин.