Обнаженная

Но Реновалесъ не разд?лялъ оптимизма друга. Онъ догадыьался о душевкомъ состоянiи жены и понималъ теперь, почему она ушла съ завтрака и отправилась наверхъ плакать и призывать смерть. Хосефина ненавид?ла Кончу какъ вс?хъ женщинъ, входившихъ въ его мастерскую. Но это печальное впечатл?нiе скоро изгладилось въ душ? художника, привыкшаго къ нервности жены. Вдобавокъ сознанiе супружеской в?рности окончательно успокоило его. Сов?сть его была чиста, и Хосефина могла думать, что ей нравится, Она была несправедлива къ нему, и онъ покорно преклонялъ голову и безропотно терпелъ это рабство.

Желая отвлечь мысли отъ этого предмета, онъ заговорилъ объ искусств?. Онъ находился еще подъ впечатл?нiемъ разговора съ Текли, который только – что объ?халъ всю Европу и былъ въ курс? того, что писали и думали знаменитые художники.

– Я сталъ стариться, Пепе. Ты думаешь, я не зам?чаю этого. Н?тъ, не спорь. Я знаю, что еще не старъ въ сорокъ три года. Я хочу сказать, что закосн?лъ на своемъ пути. Давно уже не создавалъ я ничего новаго. Все y меня выходитъ тоже самое. Ты знаешь, что разныя старыя жабы, завидующiя моей слав?, бросаютъ мн? въ лицо этотъ упрекъ, словно ядовитый плевокъ.

И съ эгоизмомъ великихъ художниковъ, которые постоянно считаютъ себя забытыми и подверженными зависти всего мiра, маэстро жаловался на рабское состоянiе налагаемое на него судьбою. Зарабатывать деньги! Какая ужасная ц?ль для художника! Если бы мiръ управлялся соотв?тственно здравому смыслу, художники содержались-бы на счетъ государства, которое щедро оплачивало бы вс? ихъ потребности и причуды. Тогда они были-бы свободны отъ матерiальныхъ заботъ. «Пишите, что хотите, и какъ хотите». При такихъ условiяхъ создавались-бы великiя произведенiя, и искусство шло-бы впередъ гигантсками шагами, не унижая себя лестью передъ нев?жественными богачами и вульгарною публикою. Но при современныхъ условiяхъ надо было много зарабатывать, чтобы быть знаменитымъ художникомъ, а деньги платились почти исключительно за портреты; приходилось открывать лавочку и пускать къ себ? каждаго прохожаго безъ права выбора. Проклятая живопись! Для писателя б?дность являлась заслугою, свид?тельствуя о его честности и доброд?тели. Но художникъ долженъ былъ быть богатымъ; талантъ его оц?нивался высотою заработка. Слава о его картинахъ соединяаась непрем?нно съ тысячами дуро. Говоря о его произведенiяхъ, публика прибавляла всегда: онъ зарабатываетъ столько-то, и для поддержанiя этого богатства, неизм?ннаго спутника славы, приходилось работать сд?льно и льстить богатой, но вульгарной публик?.

Реновалесъ говорилъ нервно. Иной разъ эта работа славнаго поденщика была еще терпима, когда моделями служили красивыя женщины или мужчины съ интеллигентнымъ выраженiемъ лица. Но приходилось, в?дь, им?ть д?ло и съ грубыми людьми, богачами съ видомъ ломовыхъ извозчиковъ, толстыми дамами съ безжизненными лицами. Когда онъ позволялъ стремленiю къ истин? одерживать надъ собою поб?ду и изображалъ модель въ ея д?йствительномъ вид?, къ числу его враговъ прибавлялся еще одинъ новый, который платилъ съ недовольнымъ видомъ и разсказывалъ всюду, что Реновалесъ вовсе не такъ талантливъ, какъ говорятъ. Во изб?жанiе этого онъ лгалъ на полотн?, пуская въ ходъ прiемы, которыми пользовались мен?е талантливые художники, и эта двуличность сильно мучила его.

– Кром? того портреты вовсе не исчерпываютъ всей живописи. Это не называется живописью. Мы считаемъ себя художниками за ум?нье воспроизвести лицо, а лицо есть только часть т?ла. Мы смущаемся передъ нагимъ т?ломъ. Мы забыли о немъ. Мы говоримъ о немъ со страхомъ и уваженiемъ, какъ о церковномъ предмет?, который достоинъ поклоненiя, но котораго мы не видали вблизи. Все платья, да матерiи. Приходится плотно закутывать т?ло, отъ котораго мы б?жимъ, какъ отъ заразы…

Реновалесъ остановился передъ портретомъ и пристально погляд?лъ на него.

– А что, Пепе, – сказалъ онъ тихимъ голосомъ, инстинктивно взглянувъ предварительно на двери, изъ в?чнаго опасенiя, что жена услышитъ его художественные восторги, – Что, если-бы эта женщина разд?лась, и я могъ-бы написать ее такою, какъ она есть въ д?йствительности!

Котонеръ расхохотался съ видомъ хитраго монаха.

– Это было-бы великол?пно, Марiано. Только она не захочетъ. Я ув?ренъ, что она не пожелаетъ разд?ться, не смотря на то, что не разъ д?лала это на глазахъ у своихъ кавалеровъ.

Реновалесъ замахалъ руками въ знакъ протеста.

– А почему не захочетъ! Что за рутина! Что за косность!

Онъ воображалъ съ эгоизмомъ артиста, что мiръ созданъ лишь для художниковъ, а вс? остальные люди должны служить имъ моделями. Это непонятное ц?ломудрiе вызывало въ немъ негодованiе. Охъ, н?тъ теперь древнегреческихъ красавицъ, спокойно служившихъ скульпторамъ моделями, или венецiанскихъ дамъ съ янтарною кожею, ув?ков?ченныхъ Тицiаномъ, или грацiозныхъ фламандокъ Рубенса или минiатюрныхъ, пикантныхъ красотокъ Гойи! Красота скрылась навсегда за зав?сою лицем?рiя и ложнаго стыда. Дамы позволяли любоваться собою по очереди н?сколькимъ любовникамъ, открывали голое т?ло своимъ безчисленнымъ кавалерамъ бол?е ч?мъ для созерцанiя его и т?мъ не мен?е красн?ли при мысли о женщинахъ прежнихъ временъ, которыя вели себя гораздо скромн?е, но не стыдились обнажать передъ людьми великое творенiе Бога – ц?ломудренную наготу.

Реновалесъ снова растянулся на диван? и сталъ шопотомъ говорить съ Котонеромъ, поглядывая изр?дка на дверь, словно онъ боялся быть услышаннымъ.

Онъ уже давно мечталъ о великомъ произведенiи. Оно было уже создано его воображенiемъ въ мельчайшихъ подробностяхъ. Онъ вид?лъ его, закрывая глаза, такимъ какъ оно должно было быть. Картина должна была изображать Фрину, знаменитую а?инскую красавицу, которая показывается паломникамъ въ голомъ вид? на дельфiйскомъ берегу. Вс? больные люди Грецiи шли по берегу моря къ знаменитому храму въ надежд? на божественное исц?ленiе отъ своихъ бол?зней; тутъ были параличные съ искривленными руками и ногами, и прокаженные съ отвратительными опухолями, и больные водянкою, и бл?дныя женщины, измученныя женскими бол?знями, и дрожащiе старики и молодые люди – кал?ки отъ природы; все зд?сь было: огромныя головы, лица сведенныя страданiями, изсохшiя руки, безформенныя, какъ у слоновъ, ноги, однимъ словомъ вс? уродства въ природ?, все отчаянiе и скорбь людская были на лицо. Но при вид? Фрины, красота которой была нацiональною гордостью въ Грецiи, паломники останавливаются и глядятъ на нее, повернувшись спиною къ храму, который выд?ляется своими мраморными колоннами на фон? темныхъ горъ. А красавица, тронутая этою печальною поцессiею, желаетъ ут?шать несчастныхъ людей, бросить въ ихъ жалкiе ряды пригоршню здоровья и красоты и сбрасываетъ съ себя одежду, позволяя имъ любоваться своимъ роскошнымъ т?ломъ. Б?лое и блестящее, оно выд?ляется изящною линiею ея живота и острыми сосками кр?пкой груди на фон? темной лазури моря. В?теръ разв?ваетъ ея волосы, извивающiеся по чуднымъ плечамъ изъ слоновой кости, на подобiе золотыхъ зм?й; волны, замирающiя у ея ногъ, обдаютъ ее зв?здочками п?ны, отъ ласкъ которой содрогается все ея т?ло отъ янтарной шеи до розовыхъ ступней. Мокрый песокъ, ровный и блестящiй, какъ зеркало, смутно отражаетъ ея роскошную наготу. А паломники падаютъ въ пылу восторга на кол?ни и протягиваютъ къ смертной богин? руки, воображая, что красота исц?литъ ихъ бол?зни.

Реновалесъ выпрямился, схвативъ Котонера за руку при описанiи будущей картины, а другъ одобрительно кивалъ головою; этотъ проектъ прiятеля произвелъ на него глубокое впечатл?нiе.

– Прекрасно! Божественно, Марiанито!

Но посл? этого восторженнаго возбужденiя маэстро снова упалъ духомъ.

Привести въ исполненiе этотъ планъ было очень трудно. Пришлось-бы поселиться на берегу Средиземнаго моря, гд?-нибудь въ Каталонiи или Валенсiйской провинцiи, выстроить маленькiй баракъ на томъ самомъ м?ст?, гд? вода замираетъ на песк? съ блестящими переливами, и возить туда женщинъ за женщинами хотя-бы сотню, если понадобится, для изученiя ихъ б?лой наготы на лазури неба и моря, пока не попадется наконецъ божественное т?ло, достойное Фрины.

– Это очень трудно, – шепталъ Реновалесъ: – право, очень трудно! Пришлось-бы бороться со многими препятствiями.

Котонеръ склонилъ голову съ видомъ челов?ка, который все понимаетъ.

– Есть еще одна, главная причина, – сказалъ онъ шопотомъ, пугливо поглядывая на дверь. – Я думаю, что Хосефина не одобритъ мысли объ этой картин? съ обилiемъ натурщицъ.

Маэстро склонилъ голову.

– О если-бы ты зналъ, Пепе! Если-бы ты вид?лъ мою жизнь!

– Я все знаю, – посп?шно сказалъ Котонеръ: – или, в?рн?е, я догадываюсь. Можешь не разсказывать мн?.

Къ желанiю изб?жать непрiятныхъ разсказовъ друга у него прим?шивался въ значительной степени эгоизмъ и боязнь нарушить свое тихое спокойствiе чужими страданiями, возбуждавшими въ немъ лишь слабый интересъ.

Реновалесъ заговорилъ посл? долгаго молчанiя. Онъ часто размышлялъ о томъ сл?дуетъ-ли артисту быть женатымъ или н?тъ. Н?которые художники, со слабымъ и неустойчивымъ характеромъ, нуждались въ нравственной поддержк? подруги жизни и въ семейной атмосфер?.

Реновалесъ охотно вспоминалъ первые м?сяцы брака; но посл? этого брачныя узы тяжело давили его. Онъ не отрицалъ любви; прiятное общество женщины необходимо въ жизни, но съ изв?стными передышками, безъ обязательнаго условiя совм?стной жизни. Художники, какъ онъ, должны быть свободны; это его твердое уб?жденiе.

– Ахъ, Пепе, если-бы я былъ подобно теб? полнымъ хозяиномъ своего времени и труда, мн? не пришлось бы думать о томъ, что скажутъ люди, когда я пишу то или другое. Какiя великiя произведенiя создалъ-бы я тогда!

Этотъ разбитый жизнью челов?къ собирался добавить еще что-то, но дверь мастерской открылась, и лакей Реновалеса, маленькiй челов?къ съ яркимъ румянцемъ на щекахъ, доложилъ звучнымъ голосомъ:

– Сеньора графиня.

Котонеръ вскочилъ съ своего м?ста однимъ прыжкомъ. Такiя дамы не любятъ встр?чать публику въ мастерской. Куда скрыться? Реновалесъ помогъ ему отыскать пальто, шляпу и трость, разбросанныя, по обыкновенiю, по разнымъ угламъ комнаты,

Маэстро вытолкнулъ друга въ дверь, ведущую въ садъ. Зат?мъ, оставшись одинъ, онъ подб?жалъ къ старому венецiанскому зеркалу и погляд?лъ на себя, приглаживая рукою свои кудрявые, пос?д?вшiе волосы.

V

Графиня вошла, громко шурша шелкомъ и кружевами и принеся съ собою въ комнату см?шанный запахъ разныхъ эссенцiй, напоминающiй благоуханiе южнаго сада.

– Здравствуйте mon cher maitre.

Она гляд?ла на маэстро черезъ лорнетку въ черепаховой оправ? на золотой ц?почк?, и с?ро-янтарные глаза ея прiобр?тали сквозь стекла упорно-вызывающее выраженiе, въ которомъ св?тились одновременно и ласка, и насм?шка.

Маэстро не долженъ сердиться на нее за опозданiе. Она очень жал?ла, что является неаккуратно, но, в?дь, она – самая занятая женщина въ Мадрид?. Чего только не сд?лала она посл? завтрака! Просмотр?ла и подписала бумаги съ секретаршей «Женской Лиги», переговорила съ плотникомъ и подрядчикомъ (простыми людьми, гляд?вшими на нее, вылупивъ глаза), которымъ были заказаны трибуны для публики на предстоящiй благотворительный праздникъ въ пользу несчастныхъ работницъ, побывала у предс?дателя Сов?та министровъ, который принималъ ее, несмотря на свое важное положенiе, какъ самый галантный кавалеръ, и ц?ловалъ ей руку, точно въ менуэт?. Сегодняшнiй день потерянъ, не правда-ли, maitre? Св?тъ уже плохъ для работы. Кром? того она не привезла горничной, чтобы помочь ей разд?ться.

Она указывала лорнеткою на дверь маленькой комнаты, служившей для моделей уборной и разд?вальней; тамъ хранилось ея вечернее платье и огненный плащъ, которые она од?вала для позированiя.

Реновалесъ бросилъ украдкою взглядъ на входную дверь мастерской и принялъ дерзкiй, галантно-хвастливый видъ, какъ во времена своей вольной и шумной молодости въ Рим?.

– Объ этомъ не заботьтесь, Конча. Если разр?шите, то я послужу вамъ за горничную.

Графиня закатилась громкимъ хохотомъ, откинувшись назадъ и обнаживъ при этомъ б?лую шею, которая вздрагивала отъ см?ха.

– Вотъ такъ пот?ха! Какъ, однако, расхрабрился нашъ маэстро! Вы не понимаете такихъ вещей, Реновалесъ. Вы ум?ете только писать; въ остальномъ вы неопытны…

И въ ея тонкой иронiи чувствовалось н?которое состраданiе къ художнику, который былъ далекъ отъ всего мiрского и славился своей супружескою в?рностью. Это зад?ло его, повидимому, и отв?тивъ графин? довольно р?зко, онъ взялся за палитру и сталъ готовить краски. He надо переод?ваться; скоро станетъ темно, и онъ употребитъ лучше остающееся время на отд?лку головы.

Конча сняла шляпу и стала поправлять прическу передъ т?мъ самымъ венецiанскимъ зеркаломъ, къ которому подб?жалъ передъ ея приходомъ художникъ.

Ея поднятыя руки красиво обрамляли б?локурые волосы; Реновалесъ любовался сзади красотою ея плечъ, видя въ тоже время спереди отраженiе ея лица и груди въ зеркал?. Она весело нап?вала, поправляя волосы, и пристально и невозмутимо гляд?ла на отраженiе своихъ глазъ.

Цв?тъ ея волосъ былъ неестественно блестящъ и ярокъ. Художникъ былъ ув?ренъ въ томъ, что волосы ея накрашены, но цв?тъ ихъ ничуть не терялъ отъ этого въ его глазахъ. Венецiанскiя красавицы у старинныхъ художниковъ тоже красили волосы.

Графиня ус?лась въ кресл? неподалеку отъ мольберта. Она чувствовала себя усталою и была рада, что не надо стоять на ногахъ, какъ маэстро требовалъ вовремя большихъ сеансовъ. Реновалесъ отв?чалъ односложно, пожимая плечами. Все равно, пусть сидитъ, какъ ей нравится. День потерянъ. Онъ будетъ отд?лывать только лобъ и волосы. Она можетъ спокойно отдыхать и гляд?ть, куда угодно.

Маэстро тоже не очень охотно работалъ въ этотъ день. Въ немъ клокотала глухая злоба. Онъ былъ оскорбленъ ироническимъ тономъ графини, вид?вшей въ немъ особеннаго челов?ка, какой-то р?дкiй экзепляръ, и считавшей его неспособнымъ на то, что д?лали разные дураки, верт?вшiеся вокругъ нея; многiе изъ нихъ, судя по людскимъ сплетнямъ, были ея любовниками. Странная женщина, холодная и вызывающая! Реновалесъ чувствовалъ желанiе броситься на нее, какъ оскорбленный самецъ, поколотить ее, вылить на нее свое презр?нiе, словно на самую доступную женщину, и дать ей почувствовать свое мужское превосходство.

Изъ вс?хъ женщинъ, съ которыхъ онъ писалъ портреты, ни одна не волновала его художественный инстинктъ такъ, какъ эта. Онъ былъ увлеченъ ея живостью, грацiею и почти д?тскимъ легкомыслiемъ, но слегка сострадательный тонъ ея вызывалъ въ немъ чувство ненависти. Онъ былъ въ ея глазахъ лишь добрымъ, но совершенно простымъ малымъ, одареннымъ, по странной прихоти Природы, художественнымъ талантомъ.