Обнаженная

– Я ухожу, cher maitre. Зд?сь опасно оставаться. Я постараюсь приходить впредь пораньше, такъ, чтобы сумерки не заставали насъ въ мастерской. Это предательскiй часъ… часъ глупостей.

Но художникъ не отпускалъ ея. Карета ея не была еще подана. Конча могла подождать немного. Онъ об?щалъ сид?ть спокойно и не разговаривать, разъ это ей непрiятно.

Графиня осталась, но не пожелала с?сть опять въ кресло. Она сд?лала н?сколько шаговъ по комнат? и подняла крышку пiанино, стоявшаго у окна.

– Поиграемъ-ка немного. Это успокоитъ насъ. Сидите смирно на своемъ м?ст? и не подходите, Марiано. Посмотримъ, ум?ете-ли вы быть паинькой.

Пальцы ея опустились на клавиши, ноги нажали на педали, и глубокiе, мистичные, мечтательные звуки Largo religioso Генделя наполнили мастерскую. Мелодiя разлилась по комнат?, окутанной уже полумракомъ сумерекъ, и проникла черезъ драпировки въ об? сос?днiя мастерскiя, наполняя и ихъ своимъ крылатымъ шопотомъ, словно п?нiе органа, на которомъ играютъ невидимыя руки, въ пустомъ собор?, въ таинственный часъ сумерекъ.

Конча чувствовала себя растроганною; эта чисто женская сантиментальность и поверхностная чувствительность д?лали изъ нея въ глазахъ друзей великую артистку. Музыка увлекала ее, и она д?лала усилiя, чтобы сдерживать невольныя слезы.

Но вдругъ она перестала играть и тревожно обернулась. Художникъ стоялъ позади нея; дыханiе его почти касалось ея шеи. Графин? захот?лось выразить протестъ, отогнать его назадъ взрывомъ жестокаго см?ха, но она была не въ силахъ сд?лать это.

– Марiано, – прошептала она: – идите на м?сто. Будьте умнымъ и послушнымъ мальчикомъ. Иначе я разсержусь.

Она повернулась на стул? въ полуоборотъ, оперлась локтемъ о клавиши и застыла въ такой поз?, лицомъ къ окну.

Они долго молчали; она сид?ла неподвижно, онъ стоялъ, глядя на ея лицо, которое обратилось въ б?лое пятно въ сгущающемся полумрак?.

Окно им?ло видъ тусклаго, голубоватаго четыреугольника. В?тви деревьевъ въ саду видн?лись черезъ него въ вид? извилистыхъ и подвижныхъ чернильныхъ линiй. Въ глубокомъ безмолвiи мастерской слышался трескъ мебели, это дыханiе дерева, пыли и вещей во мрак? и тишин?.

Таинственная обстановка сильно д?йствовала на обоихъ; умирающiй день какъ бы притупилъ ихъ мыслительную д?ятельность. Ихъ охватило прiятное, мечтательное настроенiе.

Конча вздрогнула отъ наслажденiя.

– Марiано, отойдите, – произнесла она медленно, какъ будто слова стоили ей тяжелыхъ усилiй. – Это очень мило… мн? кажется, что я вошла въ воду… и вода прiятно проникаетъ въ глубь моей души. Но это в?дь нехорошо. Зажгите св?тъ, маэстро. Св?тъ, св?тъ! Это не корректно.

Марiано не слушалъ ея. Онъ склонился и взялъ ея руку; рука была холодна и безжизненна, словно не чувствовала его пожатiя. Онъ поц?ловалъ эту руку во вназапномъ порыв? страсти и еле удержался отъ желанiя укусить ее.

Графиня очнулась отъ забытья и встала съ гордымъ, оскорбленнымъ видомъ.

– Это ребячество, Марiано. Вы злоупотребляете моимъ дов?рiемъ.

Но она сейчасъ же расхохоталась жесiокимъ см?хомъ, словно почувствовала состраданiе къ б?дному смущенному Марiано.

– Отпускаю вамъ это прегр?шенiе, маэстро. Поц?луй руки ничего не означаетъ. Это обычное д?ло. Многiе ц?луютъ мн? руку.

Равнодушiе ея было жестокимъ наказанiемъ для художника, который вид?лъ въ этомъ поц?лу? первый шагъ къ завоеванiю графини.

Конча продолжала искать въ темнот? выключатель, повторяя раздраженнымъ голосомъ:

– Зажгите св?тъ! Но гд? же тутъ зажигается?

Въ комнат? вдругъ стало св?тло, несмотря на то, что Марiано не пошевелился, и графиня не нашла выключателя. На потолк? мастерской засiяли три электрическихъ лампы, и осв?тились золоченыя рамы, блестящiе ковры, сверкающее оружiе, роскошная мебель и яркiя краски картинъ.

Неожиданный, яркiй св?тъ осл?пилъ обоихъ.

– Здравствуй! – произнесъ у двери чейто слащавый голосъ.

– Хосефина!

Графиня подб?жала къ подруг?, обняла ее порывисто и поц?ловала въ худыя щеки съ нездоровымъ румянцемъ.

– Чго это вы сид?ли въ темнот?? – продолжала Хосефина съ улыбкою, которую Реновалесь хорошо зналъ.

Конча застрекотала, какъ сорока. Знаменитый маэстро не пожелалъ зажигать св?тъ; ему нравился полумракъ. Причуда художника! Они много разговаривали о милой Хосефин?, пока приходилось ждать кареты. Графиня говорила это, ц?луя маленькую женщину, откидываясь назадъ, чтобы получше разгляд?ть ее, и напыщенно повторяя:

– Но какъ ты авантажна сегодня! Ты выглядишь лучше, ч?мъ три дня тому назадъ.

Хосефина не переставала улыбаться. Большое спасибо… Карета ждетъ у подъ?зда. Лакей доложилъ ей объ этомъ, когда она спускалась внизъ, услышавъ звуки пiанино.

Графиня заторопилась. Она вспомнила вдругъ о ц?ломъ ряд? неотложныхъ д?лъ, перечислила кучу лицъ, ждавшихъ ее дома. Хосефина помогла ей од?ть шляпу и вуаль. Графиня ухитрилась поц?ловать при этомъ подругу еще н?сколько разъ на прощанье.

– Прощай, ma ch?re. Прощай, mignomie. Помнишь школьное время? Ахъ, какъ мы были счастливы тогда!.. Прощайте, mattre.

Она остановилась еще у двери, чтобы поц?ловать Хосефину въ посл?днiй разъ.

И въ вид? заключенiя, передъ т?мъ, какъ удалиться, она воскликнула жалобнымъ тономъ жертвы, которая ищетъ состраданiя:

– Я завидую теб?, ch?rie. Ты по крайней м?р? счастлива. Мужъ обожаетъ тебя… Маэстро, берегите ее; вы должны холить ее, чтобы она поправилась и окр?пла. Берегите ее, или мы съ вами поссоримся.

VI

Реновалесъ кончилъ читать вечернiя газеты въ постели, какъ онъ д?лалъ обыкновенно, и взглянулъ на жену передъ т?мъ, какъ погасить св?тъ.

Хосефина не спала. Глаза ея были непом?рно широко открыты и гляд?ли на него упорно и враждебно, а прядки жидкихъ волосъ печально лежали на лбу, выбившись изъ подъ ночного чепчика.

– Ты не спишь? – спросилъ художникъ ласковымъ тономъ, въ которомъ звучало н?которое безпокойство.

– Н?тъ.

И посл? этого односложнаго, р?зкаго отв?та Хосефина повернулась въ постели спиною къ мужу.

Реновалесъ не смыкалъ глазъ въ темнот?. Его мучилъ страхъ передъ этимъ т?ломъ, скрытымъ подъ одною простынею съ нимъ; оно лежало очень близко, но изб?гало всякаго соприкосновенiясъ нимъ, съежившись отъ явнаго отвращенiя.

Б?дняжка! Добрякъ Реновалесъ почувствовалъ угрызенiя сов?сти. Она пробудилась въ немъ, словно хищный зв?рь, съ неумолимою силою и жестокостью, мучая его глубокимъ презр?нiемъ къ самому себ?. Его сегодняшнiе усп?хи у графини ровно ничего не стоили; это былъ лишь моментъ забвенiя и слабости съ ея стороны. Графиня, нав?рно, забыла о немъ, а онъ твердо р?шился не повторять своего преступленiя.

Это было д?йствительно недурно для отца семейства и челов?ка зр?лаго возраста! Какъ могъ онъ компрометировать себя любовными похожденiями, мечтать въ прiятномъ полумрак?, ц?ловать б?лую руку, съ видомъ страстнаго трубадура! Боже мой, какъ посм?ялись бы друзья, увидя его въ такомъ положенiи!.. Надо было непрем?нно отд?латься отъ этого романтизма, который нападалъ на него по временамъ. Каждый челов?къ долженъ идти по своему пути, подчиняясь судьб?, которая выпадаетъ ему на долю. Онъ былъ рожденъ для доброд?тельной жизни и долженъ былъ довольствоваться сравнительнымъ спокойствiемъ своего домашняго очага, находя въ р?дкихъ радостныхъ минутахъ ут?шенiе отъ нравственныхъ страданiй, причиняемыхъ ему бол?знью жены. Онъ собирался довольствоваться впредь духовными радостями, упиваясь лишь мысленнымъ созерцанiемъ красоты на роскошныхъ банкетахъ, даваемыхъ ему игрою воображенiя.

Онъ твердо р?шилъ хранить супружескую в?рность въ физическомъ отношенiи, несмотря на то, что это было равносильно в?чнымъ лишенiямъ. Угрызенiя сов?сти заставляли его вид?ть въ минутной слабости ц?лое преступленiе и побуждали подвигаться въ постели поближе къ подруг? жизни, какъ бы ища н?мое прощенiе въ тепломъ соприкосновенiи съ ея т?ломъ.

Т?ло Хосефины, гор?вшее въ лихорадк?, отодвинулось, почувствовавъ его близость, точно моллюски, которые съеживаются и прячутся при мал?йшемъ прикосновенiи. Хосефина не спала; дыханiя ея не было слышно. Она была, казалось, мертва, но Реновалесъ догадывался, что глаза ея открыты и брови нахмурены, и имъ овлад?лъ страхъ, словно онъ чувствовалъ опасность въ глубин? окутывавшаго ихъ мрака.

Реновалесъ тоже лежалъ теперь неподвижно, изб?гая соприкосновенiя съ т?ломъ, которое безмолвно отталкивало его. Искреннее раскаянiе давало ему н?которое ут?шенiе. Онъ твердо р?шилъ никогда больше не забывать своего долга передъ женою и дочерью и не рисковать репутацiею серьезнаго, почтеннаго челов?ка.

Онъ отказывался навсегда отъ дерзкихъ стремленiй молодости и отъ жажды наслажденiй. Судьба его была р?шена, и онъ долженъ былъ остаться такимъ, какъ былъ до сихъ поръ, т. е. писать портреты и все, что ему будутъ заказывать, зарабатывать деныи, подд?лывать свое искусство подъ требованiя капризной женщины, ради ея спокойстiя, и см?яться надъ т?мъ призракомъ, который тщеславiе людское называетъ славою. Слава! Это была лоттерея, гд? вс? шансы на выигрышъ были связаны вкусами будущихъ покол?нiй; но кто могъ опред?лить заран?е художественные вкусы и склонности будущихъ людей? Они будутъ можетъ-быть высоко ц?нить то, что онъ д?лалъ теперь съ отвращенiемъ, и презрительно см?яться надъ т?мъ, къ чему онъ такъ стремился. Самое важное было жить спокойно и какъ можно дольше въ мир? и довольств?. Дочь выйдетъ замужъ. Можетъ-быть зятемъ его будетъ любимый ученикъ, этотъ Сольдевилья, такой скромный и в?жливый, безумно влюбленный въ строптивую Милиту. А если не Сольдевилья, то Лопесъ де-Соса, ярый спортсменъ, влюбленный въ свои автомобили. Хосефина предпочитала посл?дняго за то, что онъ не обнаруживалъ ни какихъ художественныхъ талантовъ и не собирался посвятить себь живописи. Самъ Реновалесъ тихо состарится, борода его пос?д?етъ, какъ у В?чнаго Отца, пойдутъ внуки, Хосефина воскреснетъ въ атмосфер? ласковой заботливости, которою онъ окружитъ ее, и освободится отъ своихь нервовъ, достигнувъ того возраста, когда разстройства женскаго организма перестаютъ д?йствовать на нервы и настроенiе.

Эта картина патрiархальнаго счастья льстила самолюбiю художника. Онъ умеръ бы, не отв?давъ прiятныхъ жизненныхъ плодовь, но зато со спокойною душою, не вкусивъ и великихъ страстей.