Обнаженная

Подъ впечатл?нiемъ этихъ прiятныхъ иллюзiй, художникъ сладко задремалъ. Онъ вид?лъ себя старикомъ съ розовыми морщинами и с?дыми волосами, подл? него стояла милая, здоровая, живая старушка съ аккуратно причесанными, б?лосн?жными волосами, а вокругъ нихъ прыгали и играли внуки, ц?лая толпа ребятъ; одни вытирали носы, другiе валялись по полу, животомъ кверху, словно котята; старшiе съ карандашемъ въ рукахъ, рисовали каррикатуры на стараго д?душку и бабушку, и вс? н?жно кричали хоромъ: – Милый д?душка! Дорогая бабушка!

Реновалесъ засыпалъ, и картина эта постепенно затуманивалась. Фигуры уже исчезли, а ласковые возгласы звучали все слаб?е и слаб?е.

Но вдругъ они снова стали громче и ближе, только теперь они звучали жалобно и бол?зненно, словно стоны животнаго, которое чувствуетъ въ горл? ножъ челов?ка.

Художникъ испугался этихъ стоновъ и вообразилъ, что какое-то ужасное животное, ночное чудовище ворочается подл? него, не то хватая его щупальцами, не то толкая костлявыми лапами.

Реновалесъ проснулся. He очнувшись еще вполн?, онъ задрожалъ вс?мъ т?ломъ отъ страха и удивленiя. Невидимое чудовище лежало подл? него, въ смертельной агонiи, раня его острыми конечностями своего т?ла. Хриплый ревъ его р?залъ тишину.

Страхъ заставилъ Реновалеса окончательно придти въ себя. Это Хосефина стонала. Она каталась по кровати, рыча и тяжело переводя дыханiе.

Художникъ повернулъ выключатель, и яркiй св?тъ лампы представилъ его глазамъ жену, корчившуюся въ нервномъ припадк?. Слабые члены ея были судорожно сведены, глаза – непом?рно широко раскрыты, безжизненны и скошены, точно въ агонiи, губы – плотно сжаты, а въ углахъ рта видн?лась п?на б?шенства.

Пораженный этою картиною, мужъ попробовалъ обнять ее и н?жно прижать къ себ?, какъбудто теплота его т?ла могла успокоить ее.

– Оставь… меня! – прохрип?ла она глухо. – Выпусти… Я ненавижу тебя…

Но несмотря на трвбованiе отпустить ее, Хосефина вц?пилась въ мужа сама, впившись пальцами въ его шею, словно она хот?ла задушить его. Реновалесъ, почти не чувствовавшiй этого давленiя на своей атлетической ше?, добродушно шепталъ лишь въ отв?тъ:

– Жми, жми, не бойся сд?лать мн? больно! Облегчи нервы!

Руки ея, утомившiяся отъ безполезнаго сжиманiя его мускулистаго т?ла, выпустили добычу съ н?которымъ разочарованiемъ. Припадокъ продолжался еще н?которое время, зат?мъ Хосефина выбилась изъ силъ, и полились слезы; только хрипъ въ груди и непрерывные потоки слезъ свид?тельствовали о томъ, что она не потеряла сознанiя.

Реновалесь соскочилъ съ кровати, б?гая по комнат? въ комичномъ ночномъ туалет?, шаря во вс?хъ углахъ, самъ не зная зач?мъ, и бормоча ласковыя слова ут?шенiя.

Хосефина боролась съ нервными хрипами, стараясь отчетливо произносить отд?льныя слова. Она говорила, закрывъ лицо руками. Художникъ сталъ прислушиваться, изумляясь грязнымъ словамъ, слетавшимъ съ устъ его Хосефины, точно горе, взволновавшее ея душу, вывело на поверхность уличныя грубости и гадости, дремавшiя до сихъ поръ въ ея памяти.

– Эта баба… такая…! (И Хосефина произнесла классически-бранное слово съ такою непринужденностью, точно употребляла его всю жизнь). Безстыжая! Этакая…

И она выпаливала одни междометiя за другими. Реновалесъ былъ въ ужас?, слыша эти слова въ устахъ жены.

– Но о комъ ты говоришь? Кто же это такой?

Она какъ-будто только и ожидала этихъ вопросовъ, приподнялась на постели, встала на кол?ни, полуобнаживъ свое жалкое, костлявое т?ло, и пристально погляд?ла на него, потрясая слабою головою, вокругъ которой торчали короткiя и жидкiя прядки волосъ.

– Кто это можетъ-быть? Конечно, графиня де-Альберка! Эта важная дама въ перьяхъ! Ты точно съ неба упалъ. Ты ничего не знаешь! Б?дненькiй!

Реновалесъ ожидалъ этого; но услышавъ слова жены, онъ принялъ дерзкiй видъ, чувствуя себя сильнымъ, благодаря раскаянiю и сознанiю, что говоритъ правду. Онъ поднесъ руку къ сердцу въ театральной поз? и откинулъ назадъ волосы, не зам?чая всей комичности своей фигуры, отражавшейся въ большомъ зеркал?.

– Хосефина, клянусь теб? вс?мъ самымъ дорогимъ на св?т?, что ты ошибаешься въ своихъ подозр?нiяхъ. Я не им?ю ничего общаго съ Кончей. Клянусь теб? нашей дочерью!

Больная еще больше разсердилась,

– He клянись! He лги! He называй моей дочери! Лгунъ! Лицем?ръ! Вс? вы одинаковы.

Что, она – дура? Она прекрасно знала, что происходило вокругъ нея. Онъ – скверный мужъ, развратникъ. Она поняла это черезъ н?сколько м?сяцевъ посл? свадьбы. Его воспитателями были только скверные прiятели, такая же богема, какъ онъ самъ. А эта баба тоже немногаго стоитъ. Хуже нея трудно найти въ Мадрид?. Недаромъ см?ялись повсюду въ обществ? надъ графомъ… Марiано и Конча стоили другъ друга; они снюхались и насм?хались надъ нею въ ея собственномъ дом?, во мрак? мастерской.

– Она – твоя любовница, – говорила Хосефина съ ледяною злобою. – Признайся-ка лучше! Повтори мн? свои гадости о правахъ на любовь и на радости, о которыхъ ты разсуждаешь съ прiятелями въ мастерской. Ты приб?гаешь къ подлому лицем?рiю, чтобы оправдать свое презр?нiе къ семь? и браку… ко всему. Им?й мужество отв?чать за свои поступки.

Но Реновалесъ былъ такъ ошеломленъ ея жестокими словами, д?йствовавшими на него, точно удары хлыста, что ум?лъ только повторять, положивъ руку на сердце, съ покорнымъ видомъ челов?ка, терпящаго несправедливость:

– Я невиненъ. Клянусь теб?. Ничего этого н?тъ.

Онъ подошелъ къ кровати съ другой стороны и попробовалъ снова взять Хосефину за руку, въ надежд? успокоить ее теперь, когда она была мен?е взб?шена, и ея р?зкiя слова прерывались слезами.

Но вс? его старанiя были тщетны. Хрупкое т?ло выскальзывало изъ его рукъ, отталкивая ихъ съ видимымъ отвращенiемъ.

– Оставь меня. He см?й трогать. Ты мн? противенъ.

Мужъ ошибался, воображая, что она относится къ Конч? враждебно. О, она хорошо знала женщинъ! Она даже признавала (разъ мужъ такъ упорно клялся въ своей невинности), что между ними двумя ничего не произошло. Но если даже такъ, то это была заслуга Кончи, которой кавалеры надо?ли по горло; можетъ-быть даже графиня сохранила н?которое чувство дружбы къ ней и не желала отравлять ея жизни. Но все сопротивленiе шло отъ Кончи, а не отъ него.

– Я тебя знаю. Ты знаешь, что я понимаю твои мысли и читаю ихъ по глазамъ. Ты в?ренъ мн? только изъ трусости. Просто удобный случай еще не представился. Но въ мысляхъ утебя одн? лишь гадости. Твой внутреннiй мiръ вызываетъ во мн? отвращенiе.

И не дожидаясь его протеста, жена снова напала на него, выкладывая вс? свои наблюденiя и подвергая его мельчайшiе поступки и слова критик? своего больного ума.

Она упрекала мужа въ томъ, что въ глазахъ его вспыхиваетъ огонекъ восторга, когда передъ мольбертомъ появляются красавицы дамы, заказавшiя ему портретъ; у однихъ онъ расхваливалъ шею, у другихъ плечи. А съ какимъ благогов?нiемъ разглядывалъ онъ фотографiи и гравюры съ изображенiями голыхъ красавицъ, написанныхъ другими художниками, которымъ грязная натура побуждала его подражать.

– А если бы я ушла изъ дому! Если бы я исчезла! Твоя мастерская обратилась бы въ публичный домъ! Ни одинъ приличный челов?къ не могъ бы войти сюда. У тебя всегда былабы въ запас? какая-нибудь безстыжая баба, чтобы писать съ нея разныя гадости.

Въ раздраженномъ голос? Хосефины звучали злоба и горькое разочарованiе передъ постояннымъ культомъ красоты у мужа, и притомъ на глазахъ у нея, больной, которая состарилась преждевременно и была безобразна въ физическомъ отношенiи; онъ не понималъ, что каждый порывъ его восторга причинялъ ей страданiя, точно упрекъ, и расширялъ пропасть между ея печальною жизнью и идеаломъ, наполнявшимъ вс? его мысли.

– Ты воображаешь, что я не знаю твоихъ мыслей? Я см?юсь надъ твоею в?рностью. Это ложь, лицем?рiе! По м?р? того, какъ ты старишься, тобою овлад?ваетъ одно б?шеное желанiе. Если бы у тебя хватило см?лости, ты сталъ бы б?гать за этими животными съ красивыми т?лесами, которыя ты такъ расхваливаешь… Ты – самый обыкновенный челов?къ. Въ теб? н?тъ ничего кром? грубости и матерiализма. Формы челов?ческаго т?ла! И это называется быть художникомъ! Лучше бы я вышла замужъ за сапожника, простого и добраго. Такiе люди ходятъ по крайней м?р? со своими б?дными женами въ таверну об?дать по воскресеньямъ и не знаютъ другихъ женщинъ.

Реновалеса стали раздражать эти нападки жены, основанныя на его мысляхъ, а не на поступкахъ. Это было хуже Святой Инквизицiи. Хосефина шпiонила за нимъ ежеминутно, не спускала съ него глазъ, сл?дила за его мал?йшими словами и жестами, проникала въ его мысли и ревновала его даже къ мыслямъ и увлеченiямъ.

– Замолчи, Хосефина… Это гадко… Я не смогу думать и работать при такихъ условiяхъ… Ты шпiонишь и пресл?дуешь меня даже въ моемъ искусств?.

Она презрительно пожимала плечами. Искусство! Она насм?халась надъ нимъ.

И она сноаа набрасывалась на живопись, высказывая раскаянiе въ томъ, что соединила свою судьбу съ жизнью артиста. Такiе мужчины, какъ онъ, не должны жениться на приличныхъ женщинахъ – хозяйственныхъ и домовитыхъ. Имъ сл?довало оставаться холостяками или сходиться съ безпринципными женщинами, влюбленными въ свое т?ло и способными выставлять его вс?мъ на показъ, гордясь своею наготою.

– Я любила тебя, знаешь? – говорила она холодно: – я любила тебя, но теперь не люблю. А почему? Потому что я знаю, что ты не в?ренъ мн?, хотя бы ты клялся на кол?няхъ. Ты пришитъ къ моимъ юбкамъ, а мысли твои уходятъ далеко, очень далеко, въ погон? за обожаемою наготою. Въ твоей голов? ц?лый гаремъ. Я думаю, что живу съ тобою одна, а, глядя на тебя, вижу, что домъ мой населенъ женщинами, которыя заполняютъ все и см?ются надо мною. Вс? он? красивы, какъ врагъ рода челов?ческаго, вс? голы, какъ искуситель… Оставь меня, Марiано, не подходи. Я не желаю вид?ть тебя. Потуши св?тъ.

И видя, что маэстро не исполняетъ ея приказанiя, она сама повернула выключатель. Въ темнот? слышно было, какъ она закутывается въ од?яло, и трещатъ ея кости.

Реновалесъ остался въ глубокомъ мрак? и, добравшись ощупью до кровати, улегся тоже. Онъ пересталъ просить и клясться; теперь онъ былъ раздраженъ и молчалъ. Въ немъ исчезло н?жное состраданiе, заставлявшее его покорно переносить нервныя нападки жены. Чего она еще хочетъ отъ него? Чего ей надо? Онъ жилъ, какъ отшельникъ, сдерживая въ себ? порывы здороваго челов?ка, соблюдая отчасти по привычк?, отчасти изъ уваженiя къ жен?, чистоту и супружескую в?рность, ища облегченiя и ут?хи въ бурныхъ порывахъ воображенiя… И это еще было преступленiемъ! Хосефина проникала въ его мысли своимъ бол?зненно-обостреннымъ воображенiемъ, сл?дила за теченiемъ ихъ, разрывала тайную зав?су, за которою скрывались чудные банкеты его воображенiя, доставлявшiе ему столько радостей въ часы одиночества! Даже умъ его подвергался пресл?дованiю! У него лопнуло наконецъ терп?нiе. Онъ не могъ дольше выносить ревности этой женщины, ожесточенной потерею юношеской св?жести.

Хосефина снова заплакала въ темнот? и судорожно застонала; простыня зашевелилась надъ ея хрип?вшею грудью.

Но злость сд?лала мужа жестокимъ и безчувственнымъ.

– Ной, ной, б?дняжка, – думалъ онъ съ н?которымъ злорадствомъ. – Выплачься хорошенько. Я теб? ни слова не скажу.

Хосефин? надо?ло молчанiе мужа, и она стала вставлять между стонами слова. Надъ нею см?ялись! Она постоянно подвергалась насм?шкамъ! Какъ хохотали должно быть прiятели мужа и дамы, являвшiяся къ нему въ мастерскую, когда слышали его восторженныя похвалы женской красот? въ присутствiи больной и изможденной жены! Какую роль играла она въ этомъ дом?, который выгляд?лъ, какъ роскошный пантеонъ, а былъ въ сущности очагомъ несчастья? Она была б?дною экономкою, заботившеюся о комфорт? художника. Сеньоръ воображалъ, что исполнялъ вс? свои обязанности, не заводя любовницы, мало выходя изъ дому, и оскорбляя ее словами, д?лавшими ее предметомъ насм?шекъ! О, если бы была жива ея мать… Если бы братья ея не были эгоистами и не катались по мiру изъ посольства въ посольство, наслаждаясь жизнью и оставляя безъ отв?та ея письма, полныя жалобъ, находя, что она просто сумасшедшая, если чувствуетъ себя несчастною съ такимъ знаменитымъ и богатымъ мужемъ!

Реновалесъ въ темнот? сжималъ руками голову, возмущаясь такою несправедливостью.

– Мать ея! – думалъ онъ. – Слава Богу, что эта невыносимая дама плотно закупорена въ своей дыр?! А братья ея! Безстыжiе типы, которые в?чно клянчатъ у меня что-нибудь. Господи! Ангельскаго терп?нiя не хватаетъ, чтобы выносить эту женщину. Заберу себя хорошенько въ руки, чтобы отв?чать ей холодностью и не забыть, что я – мужчина!