Обнаженная

Реновалесъ отв?чалъ на ея презр?нiе, ругая ее мысленно. Хороша у нея репутацiя! Въ обществ? недаромъ отзывались о ней дурно. Прi?зжая на сеансъ не иначе, какъ запыхавшись и на сп?хъ, она являлась, можетъ-быть, прямо со свиданiя съ к?мъ-нибудь изъ молодежи, постоянно верт?вшейся вокругъ нея въ надежд? вкусить прелести ея вызывающей и пышно расц?тшей красоты.

Но стоило только Конч? заговорить н?жно-дов?рчивымъ тономъ, жалуясь на клевету, которую распускали про нее, и выказать ему хоть н?которое дов?рiе, точно старому другу, какъ мысли маэстро немедленно принимали иное направленiе. Графиня становилась въ его глазахъ идеальной, возвышенной женщиной, обреченной на жизнь въ пустомъ и бездушномъ высшемъ обществ?. Вс? распускаемые про нее толки были злою клеветою и ложью разныхъ завистииковъ. Ей сл?довало быть подругою возвышеннаго челов?ка, художника.

Реновалесъ зналъ ея исторiю изъ дружескихъ бес?дъ, которыя они нер?дко вели вдвоемъ. Конча была единственною дочерью гранда, важнаго юриста и б?шеннаго политикана, занимавшаго не разъ постъ министра въ самыхъ реакцiоныхъ кабинетахъ временъ Изабеллы II. Она воспитытывалась въ Sacre Coeur, какъ Хосефина, которая прекрасно помнила свою буйную подругу, несмотря на то, что та была на четыре года моложе ея. «У насъ не было большей шалуньи и сорванца, ч?мъ Кончита Саласаръ; это былъ форменный б?сенокъ». Въ этихъ словахъ услышалъ про нее Реновалесъ впервые. Зат?мъ, когда онъ переселился съ супругой изъ Венецiи въ Мадридъ, они узнали, что Конча перем?нила свою фамилiю на титулъ графини де Альберка, выйдя за мужъ за челов?ка, который по возрасту свободно могъ бы быть ей отцомъ.

Мужъ ея служилъ при двор? и исполнялъ съ величайшею добросов?стностью вс? обязанности испанскаго гранда, гордясь положенiемъ королевскаго слуги. Онъ страдалъ оригинальной манiей, а именно добивался полученiя вс?хъ европейскихъ орденовъ; какъ только его награждали новымъ орденомъ, онъ заказывалъ свой портретъ масляными красками и позировалъ въ парадной форм?, весь въ лентахъ и крестахъ. Жена см?ялась, глядя на его маленькую, лысую и важную фигурку въ высокихъ сапогахъ, съ длинною саблей, съ осыпанною орденами грудью и прижатой къ бедру шляпой съ б?лыми перьями.

Въ перiодъ тяжелой и замкнутой жизни Реновалеса съ женою отголоски объ усп?хахъ въ св?т? красавицы графини де Альберка не разъ долетали черезъ газеты до б?днаго дома художника. Ни одинъ аристократическiй вечеръ или об?дъ не проходилъ безъ того, чтобы въ числ? гостей не фигурировало въ первой очереди ея имя. Кром? того ее называли «просв?щенной» женщиною, пространно расписывая ея литературное и классическое образованiе, которымъ оиа была обязана своему «знаменитому», покойному отцу. А на ряду съ этими в?стями долетали до художника на легкихъ крыльяхъ мадридскихъ сплетенъ другiе слухи, ясно дававшiе понять, что графиня де Альберка старалась ут?шиться, уб?дившись въ томъ, что сд?лала крупную ошибку, выйдя замужъ за старика.

При двор? ее не любили за эту репутацiю.

Графъ не пропускалъ ни одного придворнаго торжества, пользуясь удобнымъ случаемъ, чтобы выставить на показъ свои ордена, а жена оставалась дома, ненавидя эти церемонiи. Реновалесъ не разъ слышалъ, какъ графиня, разод?тая въ роскошное платье и усыпанная брильянтами, ув?ряла, что см?ется надъ своимъ мiромъ, что держится втайн? иныхъ уб?жденiй… что она въ сущности – анархистка! Слушая ее, Реновалесъ хохоталъ, какъ вс? мужчины, надъ т?мъ, что называлось въ обществ? оригинальностями графини де Альберка.

Когда Реновалесъ вторично добился усп?ха и вернулся въ качеств? знаменитаго художника въ модные салоны, гд? бывалъ въ молодости, онъ сразу обратилъ вниманiе на графиню, которая пользовалась репутацiей «просв?щенной» дамы и считала своимъ долгомъ окружать себя знаменитыми людьми. Хосефина не вы?зжала теперь съ мужемъ въ св?тъ. Она была больна, и вы?зды утомляли ее. Слабость ея была настолько велика, что она не могла даже ?здить л?читься на воды, какъ сов?товали врачи.

Графиня зачислила художника въ свою свиту, обижаясь, кагда онъ не являлся натея jonr fixe'ы. Какъ онъ неблагодаренъ къ такой искренней почитательниц?, какъ она! Графин? было очень прiятно представлять его подругам#ъ, словно новую брошку. «Художникъ Реновалесъ – знаменитый маэстро».

На одномъ изъ этихъ jonr fixe'овъ графъ обратился къ художнику съ важнымъ видомъ челов?ка, обремененнаго мiрскими гючестями:

– Конча желаетъ, чтобы вы написали ея портретъ, и я, какъ всегда, хочу, чтобы желанiе ея было исполнено. Назначьте сами, когда можете начать сеансы. Она боится обращаться къ вамъ лично и просила меня сд?лать это. Я знаю ц?ну, которую вы берете за портреты. Только постарайтесь пожалуйста… чтобы она осталась довольна.

И зам?тивъ сдержанное отношенiе Реновалеса, оскорбленнаго такою грансеньорскою щедростью, графъ добавилъ въ вид? дальн?йшей милости:

– Если у васъ хорошо выйдетъ портретъ Кончи, то посл? вы напишете и мой. Я жду только японскаго ордена Большой Хризантемы. Въ министерств? иностранныхъ д?лъ мн? сказали, что грамота придетъ на этихъ дняхъ.

Реновалесъ принялся за портретъ графини. Работа затянулась по вин? этой легкомысленной дамы, являвшейся постоянно слишкомъ поздно подъ предлогомъ множества занятiй. Очень часто художникъ не бралъ кисти въ руки, потому что они болтали весь сеансъ. Иной разъ маэстро молча слушалъ, а она молола языкомъ безъ умолку, насм?хаясь надъ знакомыми дамами и разсказывая о ихъ недостаткахъ, интимныхъ привычкахъ, или секретной любви; она говорила съ наслажденiемъ, какъ будто вс? женщины были ея врагами. Но иногда она останавливалась вдругъ посреди подобнаго пов?ствованiя и говорила съ ц?ломудреннымъ жестомъ и иронiей въ голос?:

– Но я, нав?рно, шокирую васъ своими разсказами, Марiано! Вы, в?дь, такой хорошiй мужъ и отецъ семейства, такой доброд?тельный господинъ!..

У Реновалеса являлось тогда б?шеное желанiе задушить ее. Она см?ла насм?хаться, видя въ немъ какого-то особеннаго челов?ка, что-то въ род? монаха. Желая сд?лать ей больно и отплатить хорошенько за насм?шки, онъ р?зко выпалилъ однажды въ отв?тъ на ея безжалостныя слова:

– Но про васъ тоже говорятъ разныя вещи, Конча, Говорятъ… кое-что очень нелестное для графа.

Онъ ожидалъ вспышки возмущенiя или бурнаго протеста, но отв?томъ ему послужилъ веселый, искреннiй см?хъ, огласившiй всю мастерскую и долго не унимавшiйся. Зат?мъ графиня впала въ меланхолiю, изобразивъ «непонятую женщину». Она была очень несчастна. Ему она могла открыть свою душу, потому что онъ былъ искреннимъ другомъ. Она вышла замужъ совс?мъ д?вочкой, это было роковою ошибкою. Въ мiр? было кое-что получше, ч?мъ блескъ богатства и роскоши и графская корона, взволновавшая ея молодую голову.

– Мы им?емъ право хоть на маленькую. долю любви, а если не любви, такъ по крайней м?р? радостей. Какъ вы полагаете, Марiано?

Конечно онъ согласенъ съ нею! И маэстро произнесъ это такимъ тономъ, глядя на Кончу такими пылкими глазами, что она расхохоталась надъ его наивностью и погрозила пальцемъ.

– Смотрите, маэстро. Хосефина – моя подруга, и, если вы позволите себ? что-нибудь, я все разскажу ей.

Реновалеса оскорбляла эта перем?нчивость въ ней. Конча напоминала ему птицу, безпокойную, в?чно порхающую и капризную, которая то подсаживалась къ нему, сообщая ему теплоту прiятной близости, то улетала далеко, зад?вая его крыльями насм?шки.

Иной разъ графиня обращалась съ нимъ дерзко и оскорбляла художника съ первыхъ же словъ, какъ случилось и въ этотъ день.

Они долго сид?ли молча; онъ работалъ съ разс?яннымъ видомъ, а она сл?дила за его кистью, удобно ус?вшись въ кресл? и наслаждаясь прiятною неподвижностью.

Но графиня де Альберка была неспособна долго молчать. Она постепенно разболталась, по обыкновенiю, не обращая вниманiя на угрюмость художника и болтая изъ потребности оживить своимъ см?хомъ и говоромъ монастырскую тишину мастерской.

Маэстро выслушалъ отчетъ о ея трудахъ въ качеств? предс?дательницы «Женской Лиги» и о ея великихъ планахъ для святого д?ла эманципацiи женскаго пола. Попутно, побуждаемая страстью поднимать на см?хъ вс?хъ женщинъ, она изображала въ каррикатурномъ вид? своихъ сотрудницъ въ великомъ д?л?: никому неизв?стныхъ писательницъ, учительницъ, озлобленныхъ своимъ уродствомъ художницъ, писавшихъ только цв?ты и голубковъ; все это были б?дныя женщины въ старомодныхъ платьяхъ, вис?вшихъ на нихъ, словно на жерди, и въ самыхъ экстравагантныхъ шляпахъ. Эта женская богема, возмущавшаяся своею судьбою, гордилась т?мъ, что Конча предс?дательствуетъ въ Обществ?, и выпаливала черезъ каждыя два слова звонкiй титулъ «графиня», льстя себ? самой дружбою съ такою высокопоставленною особою. Графиня де Альберка искренно хохотала надъ своею свитою почитательницъ съ ихъ оригинальностями и причудами.

– Да, я знаю, что это такое, – сказалъ Реновалесъ, впервые нарушая свое молчанiе. – Вы, женщины, хотите уничтожить насъ, править мужчинами, которыхъ вы ненавидите.

Графиня весело см?ялась и вспоминала о б?шеномъ феминизм? н?которыхъ изъ своихъ почитательницъ. Большинство изъ нихъ были безобразны и презирали женскую красоту, какъ проявленiе слабости. Имъ хот?лось, чтобы у женщинъ впредь не было тонкой тальи, пышной груди, чтобы он? были костлявы, мускулисты, способны на всякую физическую работу и свободны отъ рабскихъ узъ любви и продолженiя рода челов?ческаго. Это была открытая война женскому красивому, пухлому т?лу!

– Какой ужасъ! Неправда ли, Марiано? – продолжала она. – Женщины, худыя, какъ палки, съ плоскою грудью и боками, стриженыя, съ мозолистыми руками будутъ конкуррировать съ мужчинами во всемъ р?шительно! И это называется эманципацiей! Если бы это осуществилось, мужчины живо привели бы насъ въ порядокъ энергичными м?рами.

Н?тъ, она не изъ такихъ. Она желала женщинамъ усп?ха и торжества, но путемъ культивированiя женскихъ прелестей и чаръ. Если отнять у нихъ красоту, что же останется? Конча желала, чтобы женщины были равны мужчинамъ по уму, но превышали ихъ по красот?.

– Я вовс? не ненавижу мужчинъ, Марiано. Я – настоящая женщина, и мужчины нравятся мн?… къ чему скрывать это!

– Я знаю, Конча, знаю, – сказалъ художникъ съ хитрою улыбкою.

– Что вы можете знать? Ложь и сплетни, которыя распускаются про меня, потому, что я не ум?ю лицем?рить и не корчу поминутно серьезной физiономiи.

Испытывая потребность въ дружескомъ состраданiи, какъ большинство женщинъ съ сомнительной репутацiей, она снова заговорила о своемъ тяжеломъ положенiи. Графа де Альберка Реновалесъ и самъ зналъ; это былъ добрый старый манiакъ, думавшiй только о своихъ орденахъ. Онъ окружалъ ее заботами и вниманiемъ, но былъ для нея форменнымъ нулемъ. Главнаго не хватало въ ея жизни: сердца… любви.

Она закатывала глаза къ потолку въ стремленiи къ чистой любви, которое вызвало бы на лиц? каждого челов?ка улыбку сомн?нiя; но Реновалесъ не зналъ графини.

– Въ такомъ положенiи, – говорила она медленно, съ затуманеннымъ взоромъ: – н?тъ ничего страннаго, если женщина ищетъ любовь тамъ, гд? она попадается ей. Но я очень несчастна, Марiано. Я не знаю, что такое любовь; я никогда въ жизни не любила.

О, какъ счастлива была бы она, выйдя замужъ за интеллигентнаго челов?ка – великаго артиста или ученаго! Мужчины, окружавшiе ее въ модныхъ гостиныхъ, были моложе и сильн?е б?днаго графа, но стояли въ умственномъ отношенiи еще ниже его. Она не была святою женщиною, это правда. Такому другу, какъ Марiано, она не см?етъ лгать. Она развлекалась подобно многимъ, которыя слыли за воплощенiе доброд?тели; но эти развлеченiя оставляли всегда въ ея душ? осадокъ отвращенiя и разочарованiя. Она знала, что для другихъ женщинъ любовь была д?йствительностью, но ей самой ни разу еще не удавалось встр?тить въ жизни искренней любви.

Реновалесъ пересталъ работать. Солнечный св?тъ не вливался больше въ окна. Стекла потускн?ли и подернулись матово-фiолетоьымъ тономъ. Наступили сумерки, и въ полумрак? мастерской н?жно блест?ли тамъ и сямъ, словно угасающiя искры, край рамки, старое золото вышитаго знамени, а въ углахъ комнаты рукоятка шпаги и перламутровая отд?лка витринъ.

Художникъ ус?лся подл? графини, наслаждаясь прiятнымъ ароматомъ духовъ, который окружалъ ее какъ бы атмосферою наслажденiя.

Онъ былъ тоже несчастенъ и откровенно признавался въ этомъ, в?ря чистосердечно вь тихое отчаянiе графини. Въ его жизни не хватало кое-чего. Онъ былъ одинокъ. И, увидя на лиц? Кончи удивленное выраженiе, онъ энергично ударилъ себя въ грудь.

Да, онъ одинокъ. Онъ предвид?лъ, что Конча скажетъ ему: у него есть жена и дочь… О Милит? онъ не желалъ и говорить; онъ обожалъ дочь, она радовала его сердце. Чувствуя себя усталымъ посл? работы, онъ находилъ прiятный отдыхъ, когда обнималъ свою д?вочку. Но онъ былъ еще слишкомъ молодъ, чтобы довольствоваться радостями отеческой любви. Онъ желалъ большаго и не находилъ этого въ подруг? жизни, которая была в?чно больна и разстроена. Кром? того она не понимала и не могла понять мужа; это была обуза въ его жизни, угнетавшая его художественный талантъ.

Бракъ ихъ былъ основанъ лишь на дружб? и на чувств? благодарности за вс? лишенiя, которыя они перенесли вм?ст?. Онъ тоже обманулся, принявъ за любовь то, что было только юношескимъ увлеченiемъ. Онъ жаждалъ истинной страсти; ему хот?лось жить въ соприкосновенiи съ родственною душою, любить возвышенную женщину, которая понимала бы его дерзкiе порывы и съум?ла бы пожертвовать своими м?щанскими предразсудками въ пользу требованiй искусства!

Онъ говорилъ оживленно, устремивъ взглядъ въ глаза Кончи, блест?вшiе подъ посл?дними косыми лучащ солнца.

Но взрывъ жестокаго, ироническаго см?ха заставилъ его вдругъ остановиться; и графиня откинулась назадъ, слрвно изб?гая близости художника, который медленно наклонялся къ ней.

– Однако, вы см?лы, Марiано! Вотъ оно! Еще немного, и вы объяснитесь мн? въ любви. Господи, вотъ каковы мужчины! Съ ними невозможно поговорить по дружб? и слегка пооткровенничать безъ того, чтобы они сейчасъ же не заговорили о любви. Если бы я дала вамъ волю, то вы черезъ минуту заявили бы, что я – вашъ идеалъ… и вы обожаете меня.

Реновалесъ, отодвинувшiйся отъ нея и опомнившiйся, почувствовалъ себя оскорбленнымъ ея насм?шливымъ тономъ и сказалъ спокойно:

– А что, если бы я былъ ув?ренъ въ этомъ? Что, если бы я д?йствительно любилъ васъ?

Снова огласилась комната см?хомъ графини, но теперь онъ звучалъ неестественно, раздражая слухъ своею фальшью.

– Какъ разъ то, чего я ждала! Форменное объясненiе въ любви! Это уже третье, что я выслушиваю сегодня. Неужели нельзя говорить съ мужчиной ни о чемъ иномъ, кром? любви?

Она встала, ища взглядомъ шляпу, но не помня, куда положила ее.