Обнаженная

Въ другiе вечера они ходили гулять на площадь Святого Марка, подъ аркады дворцовъ, окружающихъ площадь съ трехъ стороиъ, а въ глубин? ея сверкало подъ посл?дними лучами солнца бл?дное золото базилики, въ ст?нахъ и куполахъ которой кристаллизировалось, казалось, все богатство древней Республики.

Реновалесъ выступалъ подъ руку съ женою спокойною и м?рною походкою, какъ будто величественная красота м?ста внушала ему великосв?тскую чопорность. Суровая тишина не нарушалась зд?сь оглушительною суетою большихъ городовъ. Зд?сь не было слышно ни стука колесъ, ни топота лошадей, ни криковъ разносчиковъ. Площадь, вымощенная б?лымъ мраморомъ, представляла собою огромный салонъ, гд? п?шеходы чувствовали себя, какъ дома въ гостиной. Венецiанскiе музыканты собирались на середин? площади въ треуголкахъ съ черными разв?вающимися перьями. Отъ рева Вагнеровской музыки въ б?шеномъ полет? валкирiй содрогались, казалось, мраморныя колонны и оживлялись на карниз? собора Святого Марка четыре золоченыхъ лошади, поднявшiяся на дыбы надъ пустымъ пространствомъ.

Венецiанскiе голуби съ темными перьями слегка пугались музыки и разлетались, плавными кругами, покрывая столики кафе. Зат?мъ они снова улетали, и крыши дворцовъ черн?ли отъ нихъ, потомъ опускались, точно покровъ съ металлическими переливами, на толпы англичанокъ въ маленькихъ круглыхъ шляпахъ съ зелеными вуалями, звавшихъ ихъ, чтобы покормить крупою.

Хосефина бросала мужа съ чисто д?тскою радостью и покупала турикъ зерна, разбрасывая его маленькими ручками въ перчаткахъ. Д?тищи Святого Марка окружали ее, садились, порхая, словно фантастическiя химеры на цв?ты ея шляпы, прыгали ей на плечи, выстраивались на протянутыхъ рукахъ, ц?пляясь въ отчаянiи за ея узкiе бока, стараясь обойти вокругъ талiи, а н?которыя, наибол?е дерзкiя, какъ бы одержимыя челов?ческою испорченностью, царапали ей грудь и поднимали клювъ, пытаясь приласкать черезъ вуаль ея св?жiя полуоткрытыя губки. Хосефина см?ялась, такъ какъ живое, окутавшее ея т?ло облако щекотало ее. Мужъ любовался ею, тоже см?ясь, и кричалъ ей по-испански въ ув?ренности, что никто не поймегь его словъ.

– Но какая ты красавица!.. Я охотно написалъ бы съ тебя картину въ такомъ вид?!.. Если бы не народъ, я расц?ловалъ бы тебя!..

Въ Венецiи протекло лучшее время ихъ совм?стной жизни. Хосефина спокойно сид?ла дома въ то время, когда мужъ писалъ съ гондолы уголки города. Она весело прощалась съ мужемъ по утрамъ, и никакiя тяжелыя мысли не нарушали ея мира и спокойствiя. Вотъ эта была настоящая живопись, а вовсе не работа въ римской мастерской съ глазу на глазъ съ безстыжими бабами, которымъ не было сов?стно валяться голыми на м?ху. Хосефина любила мужа новою пылкою любовью и окружала его иепрерывными ласками. Въ это время родилась у нихъ дочь – единственный плодъ ихъ брака.

Когда величественная донья Эмилiя узнала, что сд?лается бубушкою, она не могла дольше оставаться въ Мадрид?. Ея б?дная Хосефина была одна въ чужомъ город?, предоставленная заботамъ мужа – добраго малаго и, судя по общественному мн?нiю, талантливаго художника, но въ сущности довольно простоватаго челов?ка!.. Она явилась въ Венецiю на счетъ зятя, и пробыла тамъ н?сколько м?сяцевъ, ругательски ругая городъ, куда дипломатическая карьера мужа никогда не забрасывала ее. Важная дама полагала, что люди могутъ жить только въ т?хъ городахъ, гд? есть дворъ и посольства. Фу!.. Венецiя! М?щанское населенiе, которое нравится только разнымъ романистамъ и художникамъ, размалевывающимъ в?ера! Городъ, гд? есть только консулы! Донь? Эмилiи нравился Римъ съ папскимъ и королевскимъ дворомъ. Кром? того ее тошнило отъ качки въ гондол?, и она жаловалась на постоянный ревматизмъ, который приписывала сырости лагунъ.

Реновалесъ, дрожавшiй за жизнь Хосефины изъ опасенiя, что ея слабый и н?жный организмъ не вынесетъ акта материнства, съ шумною радостью прив?ствовалъ малютку и н?жно погляд?лъ на мать, голова которой неподвижно покоилась на подушк?. Лицо Хосефины было бл?дно, какъ б?лая наволочка; Реновалесъ съ тревогою гляд?лъ на ея бл?дныя черты, измученныя страданiями и постепенно прояснявшiяся отъ отдыха. Б?дняжка! Какъ она намучилась! Но выйдя на цыпочкахъ изъ спальни, чтобы не наружить тяжелаго сна больной, заснувшей посл? жестокой двухдневной пытки, Реновалесъ отдался своему восторгу передъ маленькимъ кусочкомъ мяса, завернутымъ въ тонкiя пеленки, который покоился на крупныхъ и дряблыхъ рукахъ бабушки. О, прелестное созданiе! Онъ любовался маленькимъ краснымъ личикомъ и большою, лысою головкой, ища въ этомъ несформировавшемся существ? какое-нибудь сходство съ собою. Онъ не зналъ толку въ такихъ вещахъ. Этотъ ребенокъ былъ первымъ, родившимся на его глазахъ. «Мама, на кого она похожа?»

Донья Эмилiя удивлялась его сл?пот?. На кого же можетъ-быть похожа д?вочка? На него, только на него. Она была очень крупна. Донь? Эмилiи р?дко приходилось вид?ть такихъ крупныхъ д?тей. Ей даже не в?рилось, что б?дная Хосефина осталась жива, произведя на св?тъ такое огромное существо. Нельзя было пожаловаться на бол?зненность д?вочки; цв?томъ лица она походила на деревенскаго ребенка.

– Видно, что она изъ рода Реновалесъ. Она твоя, Марiано, ц?ликомъ твоя. Мы принадлежимъ къ другому классу людей.

He обращая вниманiя на слова мамаши, Реновалесъ вид?лъ только, что дочка была похожа на него, и пришелъ въ восторгь отъ ея кр?пкаго т?лосложенiя, громко и радостно расхваливая здоровье д?вочки, о которомъ бабушка говорила съ н?которымъ презр?нiемъ.

Тщетно пытался онъ вм?ст? съ доньей Эмилiей отговорить Хосефину отъ нам?ренiя самой кормить малютку. Несмотря на слабость, не позволявшую ей встать съ постели, маленькая женщина расплакалась и раскричалась почти такъ же, какъ въ памятную ночь, когда она такъ сильно напугала Реновалеса.

– Я не хочу, – возразила она съ упорствомъ, д?лавшимъ ее страшною для мужа. – Я не желаю чужого молока для моей дочери. Я сама… мать… выкормлю ее.

Пришлось уступить ей и предоставить ребенку наброситься съ чудовишною жадностью на грудь Хосефины, которая была теперь вздута отъ молока и столько разъ прельщала прежде художника своею д?вственною прелестью.

Когда Хосефина оправилась немного, мать у?хала въ Мадридъ, считая своею миссiю оконченною. Ей было скучно въ этомъ тихомъ город?; по ночамъ ей чудилось, что она умерла, потому что съ улицы не слышно было ни мал?йшаго шума. Эта кладбищенская тишина, лишь изр?дка нарушаемая криками гондольеровъ, пугала ее. У нея не было знакомыхъ, она не блистала въ св?т?, не играла никакой роли въ этой луж?, никто не зналъ ея тутъ. Она постоянно вспоминала своихъ знаменитыхъ подругъ въ Мадрид?, гд? она считала себя важною персоною. Въ душ? ея глубоко запечатл?лись скромныя крестины внучки, несмотря на то, что д?вочку назвали ея именемъ. Жалкiй кортежъ пом?стился въ двухъ гондолахъ и состоялъ изъ нея самой – крестной матери, изъ крестнаго отца – одного стараго венецiанскаго художника, прiятеля Реновалеса, и еще двухъ художниковъ – француза и испанца. На крестинахъ не присутствовалъ ни патрiархъ Венецiи, ни хотя бы епископъ (а она знала столькихъ епископовъ у себя на родин?!). Какой-то простой священникъ обратилъ внучку знаменитаго дипломата въ христiанство съ позорною быстротой въ маленькой церкви, въ полумрак? сумерекъ. Донья Эмилiя у?хала домой, повторивъ, что Хосефина губитъ себя, что это форменное безумiе кормить ребенка при ея слабомъ здоровь?, и было бы гораздо полезн?е взять прим?ръ съ матери, которая поручала вс?хъ своихъ д?тей мамкамъ.

Хосефина много плакала, разставаясь съ мамашей; Реновалесъ же проводилъ ее съ плохо скрываемою радостью. Счастливаго пути! Онъ съ трудомъ выносилъ старую сеньору, которая считала себя в?чно обиженною, глядя, какъ зять работаетъ, чтобы окружить жену комфортомъ. Онъ соглашался съ тещею только, когда они вм?ст? н?жно бранили Хосефину за упорное желанiе кормить д?вочку самой. Б?дная обнаженная! Обаянiе ея прелестнаго т?ла исчезало въ пышномъ разцв?т? материнства. Ноги, вспухшiя во время беременности, утратили свои прежнiя линiи, а окр?пшiя и пополн?вшiя груди лишились очаровательнаго сходства съ нераспустившимися бутонами магнолiй.

Хосефина выгляд?ла теперь здоров?е и кр?пче, но на самомъ д?л? ея полнота сопровождалась малокровною дряблостью т?ла. Видя, какъ она дурн?етъ, мужъ любилъ ее все больше съ н?жнымъ состраданiемъ. Б?дняжка! Какая она добрая! Жертвуетъ собою ради дочери!..

Когда д?вочк? минулъ годъ, въ жизни Реновалеса произошелъ р?шительный переворотъ. Желая «окунуться въ истинное искусство» и узнать, что творилось вн? темницы, гд? онъ томился, работая сд?льно съ картины, онъ оставилъ Хосефину въ Венецiи и съ?здилъ ненадолго въ Парижъ посмотр?ть знаменитый Салонъ. Изъ Парижа онъ вернулся, совершенно преобразившiйся, съ лихорадочною потребностью обновить свой трудъ и перед?лать жизнь заново, что очень удивило и испугало жену. Онъ р?шилъ навсегда порвать сношенiя съ антрепренеромъ, не желая унижаться дольше этимъ фальшивымъ искусствомъ, хотя бы ему пришлось просить милостыню. Много хорошаго творилось въ мiр?, и онъ чувствовалъ себя достаточно талантливымъ, чтобы быть новаторомъ, сл?дуя прим?ру современныхъ художниковъ, произведшихъ на него въ Париж? такое глубокое впечатл?нiе.

Онъ ненавид?лъ теперь старую Италiю, куда съ?зжались для ученiя художники, посылаемые нев?жественными правительствами.

На д?л? эти художники не учились въ Италiи, а находили тамъ рынокъ съ соблазнительнымъ спросомъ на ихъ трудъ и быстро привыкали къ обилiю заказовъ, прiятиой жизни и легкому заработку безъ всякой иницiативы съ ихъ стороны. Реновалесу хот?лось переселиться въ Парижъ. Но Хосефина, молча выслушивавшая розовыя мечты Реновалеса, которыя были большею частью непонятны ей, изм?нила этотъ планъ своими сов?тами. Ей тоже хот?лось у?хать изъ Венецiи, нав?вавшей на нее зимою тоску непрерывнымъ дождемъ, отъ котораго мосты д?лались скользкими и мраморныя улочки непроходимыми. Но если они р?шили у?хать изъ Венецiи, то почему бы не поселиться въ Мадрид?? Мамаша была больна и жаловалась въ каждомъ письм?, что ей тяжело жить вдали отъ дочери. Хосефина жаждала повидаться съ матерью, предвидя ея скорую смерть. Реновалесъ серьезно обдумалъ желанiе жены; ему тоже хот?лось вернуться въ Испанiю. Онъ стосковался по родин? и понималъ, что подниметъ тамъ большой шумъ, проводя въ искусств? свои новые идеалы среди общей рутины. Желанiе привести въ ужасъ академиковъ, признавшихъ за нимъ талантъ только за отказъ отъ юношескихъ идеаловъ, сильно искушало его.

Супруги вернулись въ Мадридъ со своею маленькою Милитою, которую они называли такъ, сд?лавъ уменьшительное изъ имени бабушки. Все богатство Реновалеса не превышало н?сколькихъ тысячъ лиръ – частью скопленныхъ Хосефиною, частью вырученныхъ за продажу мебели, украшавшей ветхiя комнаты палаццо Фоскарини.

Начало было трудно. Черезъ н?сколько м?сяцевъ по прi?зд? ихъ въ Мадридъ умерла донья Эмилiя. Похороны ея не соотв?тствовали своею скромностью иллюзiямъ знаменитой вдовы; на нихъ присутствовало не бол?е двухъ дюжинъ ея безчисленныхъ и знаменитыхъ родственниковъ. Б?дная сеньора! Еели бы ей пришлось испытать это посмертное разочарованiе!.. Реновалесъ былъ почти радъ ея смерти.

Съ нею порвалась посл?дняя связь супруговъ съ великосв?тскимъ обществомъ. Марiано поселился съ женою въ четвертомъ этаж? на улиц? Алкала около цирка для боя быковъ; при квартир? была большая терраса, которую художникъ обратилъ въ мастерскую. Жизнь ихъ была скромна, б?дна и безъ развлеченiй; они не устраивали прiемовъ и не видались даже съ близкими знакомыми. Хосефина проводила дни въ заботахъ о дочери и въ хлопотахъ по хозяйству, работая съ помощью одной неотесанной, дешевой прислуги. Но домашняя работа часто утомляла ее, и она жаловалась тогда на непонятное недомоганiе.

Марiано почти не работалъ дома; онъ писалъ на открытомъ воздух?, потому что условный св?тъ мастерской и т?снота пом?щенiя были противны ему. Онъ объ?зжалъ окрестности Мадрида и ближайшiя провинцiи въ поискахъ за простыми, народными типами, на лицахъ которыхъ отражалась, по его мн?нiю, душа старой Испанiи. Онъ поднимался даже въ середин? зимы на Гуадарраму.

Когда открылась выставка, имя Реновалеса прогрем?ло, какъ пушечный выстр?лъ, раскатившись звучнымъ эхо и вызвавъ одновременно искреннiй восторгь и бурю негодованiя въ общественномъ мн?нiи. Онъ не представилъ на выставку большой картины съ опред?леннымъ сюжетомъ, какъ въ первый разъ. Эго были все маленькiя картинки, этюды, написанные подъ впечатл?нiемъ случайныхъ интересныхъ встр?чъ, уголки природы, люди и пейзажи, воспроизведенные на полотн? съ поразительнымъ и грубымъ реализмомъ, который вызывалъ у публики негодованiе.

Важные отцы искусства корчили гримасы, словно отъ пощечины, передъ этими картинками, которыя пылали, казалось, яркимъ пламенемъ среди остальныхъ безцв?тныхъ и безжизненныхъ картинъ. Они признавали за Реновалесомъ художественный талантъ, но считали его лишеннымъ воображенiя и всякой изобр?тательности; единственною его заслугою въ глазахъ этихъ людей было ум?нье переносить на полотно то, что онъ вид?лъ передъ собою. Молодежь толпилась вокругъ новаго маэстро; начались безконечные толки и ожесточенные споры, вызывавшiе иной разъ смертельную ненависть, а надъ этою борьбою витало имя Реновалеса, появлявшееся почти ежедневно на столбцахъ газетъ, и въ результат? онъ прiобр?лъ почти такую же изв?стность, какъ матадоръ или ораторъ въ Кортесахъ.

Шесть л?тъ длилась эта борьба. Каждый разъ, какъ Реновалесъ выпускалъ въ св?тъ новое произведенiе, поднималась буря оскорбленiй и апплодисментовъ; а маэстро, подвергавшiйся такой жестокой критик?, жилъ т?мъ временемъ въ б?дности, вынужденный писать потихоньку акварели въ прежнемъ дух? и посылать ихъ подъ большимъ секретомъ своему антрепренеру въ Римъ. Но вс?мъ сраженiямъ приходитъ когда-нибудь конецъ. Публика признала наконецъ за неоспоримую величину имя Реновалеса, которое ежедневно представлялось въ газетахъ ея глазамъ. Враги, сломленные безсознательными усилiями общественнаго мн?нiя, устали критиковать, а маэстро, подобно вс?мъ новаторамъ, сталъ сокращать свои см?лые порывы по прошествiи перваго усп?ха и вспышекъ негодованiя, и смягчилъ первоначальную р?зкость. Страшный художникъ вошелъ въ моду. Легкая и быстрая слава, завоеванная имъ въ начал? карьеры, вернулась къ нему теперь, но въ бол?е прочномъ и устойчивомъ вид?, словно поб?да, доставшаяся труднымъ и тяжелымъ путемъ, съ борьбою на каждомъ шагу.

Богатство – капризный и непостоянный пажъ – тоже вернулось къ нему, поддерживая покровъ его славы. Онъ сталъ продавать картины по неслыханнымъ въ Испанiи ц?намъ, и цифры эти баснословно возрастали въ устахъ его поклонниковъ. Н?сколько американскихъ миллiонеровъ, удивленныхъ т?мъ, что имя испанскаго художника над?лало столько шуму заграницей, и лучшiе журналы въ Европ? пом?щаютъ у себя снимки съ его картинъ, купили картины Реновалеса, какъ предметы роскоши.

Маэстро, котораго б?дность н?сколько озлобила въ перiодъ борьбы, почувствовалъ теперь жажду денегъ и сильную жадность, какой друзья никогда не зам?чали въ немъ раньше. Жена его теряла здоровье и выгляд?ла все хуже и хуже; дочь подростала, и онъ желалъ дать своей Милит? прекрасное образованiе и окружить ее царственною роскошью. Онъ жилъ съ ними въ недурномъ особняк?, но мечталъ о чемъ-нибудь лучшемъ для нихъ. Практическiй инстинктъ, который вс? признавали за нимъ, когда его не осл?пляло искусство, побудилъ Реновалеса сд?лать изъ кисти средство къ крупному заработку. Картинамъ суждено было исчезнуть, по словамъ маэстро. Маленькiя современныя квартиры со скромною отд?лкою не были пригодны для крупныхъ картинъ, какъ залы старинныхъ временъ, голыя ст?ны которыхъ требовали украшенiй. Кром? того къ мелкимъ, современнымъ комнатамъ, словно изъ кукольнаго домика, подходили только хорошенькiя небольшiя картинки условной, неестественной красоты. Сцены съ натуры не гармонировали съ этимъ фономъ. Для заработка оставались поэтому только портреты, и Реновалес? забылъ свою новаторскую репутацiю и пустилъ въ ходъ вс? средства, чтобы завоевать славу портретиста среди высшаго общества. Онъ сталъ писать членовъ королевской семьи во всевозможныхъ позахъ, не пропуская ни одного изъ ихъ главныхъ занятiй: верхомъ на лошади и п?шкомъ, въ генеральскихъ перьяхъ и въ с?рыхъ охотничьихъ плащахъ, убивающими голубей и катающимися въ автомобил?. Онъ изобразжалъ на полотн? красавицъ-аристократокъ, ум?ло изм?нивъ съ тайнымъ нам?ренiемъ сл?ды возраста на ихъ лицахъ, придавъ кистью кр?пость дряблому т?лу и св?жiй видъ в?камъ и щекамъ, ввалившимся отъ усталости и ядовитой косметики. Посл? этого придворнаго усп?ха, богатые люди стали вид?ть въ портрет? кисти Реновалеса необходимое украшенiе своихъ салоновъ. Они желали им?ть только его работу, потому что подпись его оплачивалась н?сколькими тысячами дуро. Писанный имъ портретъ служилъ доказательствомъ богатства, подобно автомобилю лучшей фирмы.

Реновалесъ разбогат?лъ, насколько художникъ можетъ только разбогат?ть. Въ это время онъ выстроилъ себ? около парка Ретиро роскошный особнякъ, который завистливые люди называли его «пантеономъ».

Онъ испытывалъ страстное желанiе создать себ? гн?здышко по своему вкусу, подобно моллюскамъ, которые д?лаютъ изъ собственнаго сока домъ, служащiй имъ для жилья и защиты. Въ немъ пробудилась жажда пышнаго блеска и хвастливой, комичной оргинальности которые спятъ ъъ душ? каждаго художника. Сперва онъ мечталъ воспроизвести дворецъ Рубенса въ Антверпен? съ открытыми балконами, служившими художнику мастерскими, и т?нистыми садами, гд? цв?ли во вс? времена года цв?ты, порхали птицы съ яркими перьями, похожiя на летучiе букеты, и играли въ аллеяхъ газели, жирафы и другiя экзотическiя животныя, служившiя великому маэстро моделями, въ его стремленiи писать природу во всемъ ея великол?пiи.

Но мадридскiй участокъ въ н?сколько тысячъ квадратныхъ футовъ съ неплодородiемъ и чисто кастильской сухостью почвы, обнесенный жалкимъ заборомъ, скоро заставилъ Реновалеса отказаться отъ этой мечты. Въ виду невозможности завести у себя Рубенсовскую роскошь, онъ выстроилъ въ глубин? маленькаго сада н?что въ род? греческаго храма, предназначеннаго и для жилья, и для мастерской. На треугольномъ фронтон? высились три треножника въ вид? жертвенниковъ, придававшихъ зданiю видъ монументальной гробницы. Но во изб?жанiе всякаго недоразум?нiя у публики, останавливавшейся по ту сторону р?шетки погляд?ть на зданiе, маэстро вел?лъ изобразить на каменномъ фасад? его лавровыя гирлянды, палитры, окруженныя в?нками, а посреди этихъ наивныхъ и скромныхъ украшенiй выгравировать краткую надпись золотыми буквами довольно. крупнаго разм?ра: «Реновалесъ». Это было ничто иное, какъ торговое заведенiе. Внутри въ двухъ мастерскихъ, гд? никто никогда не работалъ, и которыя предшествовали настоящей рабочей мастерской, были выставленны оконченныя картины на мольбертахъ, покрытыхъ старинными матерiями, и пос?тители любовались театральною выставкою оружiя, ковровъ, старыхъ знаменъ, вис?вшихъ съ потолка, витринъ съ разными красивыми безд?лушками, глубокими диванами съ нав?сами изъ восточныхъ матерiй, наброшенныхъ на копья, и стол?тними открытыми сундуками съ безконечнымъ множествомъ ящиковъ и отд?ленiй, переливавшихъ матовымъ золотомъ отд?лки.

Эти мастерскiя, гд? никто не работалъ напоминали рядъ роскошныхъ прiемныхъ врача, который беретъ по сто песетъ за консультацiю, или отд?ланныя въ строгомъ стил? комнаты знаменитаго, честнаго адвоката, который не открываетъ рта безъ того, чтобы не отобрать себ? добрую часть состоянiя клiента. Публика, ожидавшая прiема въ этихъ двухъ мастерскихъ величиною съ добрую церковь, гд? все дышетъ величественною тишиною старины, подвергалась въ нихъ необходимой подготовк? для того, чтобы согласиться на нев?роятно высокiя ц?ны, требуемыя маэстро за портреты.

Реновалесъ добился знаменитости и могъ спокойно почивать на лаврахъ, по словамъ его почитателей. И т?мъ не мен?е маэстро былъ часто грустенъ, и душа его, озлобленная тайнымъ недовольствомъ, искала нер?дко облегченiя въ шумныхъ вспышкахъ гн?ва.

Достаточно было самаго пустяшнаго нападенiя ничтожн?йшаго врага, чтобы вывести его изъ себя. Ученики его полагали, что это д?ло возраста. Онъ такъ состарился отъ борьбы, что горбился слегка и выгляд?лъ на десять л?тъ старше своего возраста.

Въ этомъ б?ломъ храм?, на фронтон? котораго красовалось въ славныхъ золотыхъ буквахъ его имя, Реновалесъ былъ мен?е счастливъ, ч?мъ въ маленькихъ квартиркахъ въ Италiи или въ жалкомъ мезонин? около цирка для боя быковъ. Отъ Хозефины первыхъ временъ ихъ брака осталась только жалкая т?нь, а отъ Обнаженной, доставлявшей ему столько чудныхъ минутъ по ночамъ въ Рим? и въ Венецiи – лишь воспоминанiе. По возвращенiи въ Испанiю обманчивое здоровье и кр?пость молодой матери живо испарились.

Она худ?ла, точно ее пожиралъ тайный внутреннiй огонь, отъ котораго таяли прелестныя округлости грацiознаго т?ла. Подъ бл?дной, дряблой кожей сталъ обнаруживаться острый скелетъ съ темными впадинами. Б?дная Обнаженная! Мужъ относился къ ней съ искреннимъ состраданiемъ, приписывая разстройство ея здоровья тяжелымъ заботамъ и труду, которымъ она подвергалась по возвращенiи въ Мадридъ.

Ради нея мечталъ онъ добиться славы и богатства и окружить ее желаемымъ комфортомъ. Основою ея бол?зни было нравственное огорченiе, приведшее къ неврастенiи и черной меланхолiи. Б?дняжка несомн?нно страдала въ Мадрид?, гд? она вела до замужества сравнительно блестящiй образъ жизни, а теперь была обречена на жалкое существованiе б?дной женщины въ убогой квартир?, ст?сненная въ деныахъ и занимаясь часто даже черною работою. Она жаловалась на непонятныя боли; ноги ея подкашивались, она падала на стулъ и просиживала такъ часами, рыдая безо всякой причины. Пищеваренiе ея разстроилось; желудокъ ц?лыми нед?лями отказывался иногда отъ всякой пищи. По ночамъ она металась по постели отъ безсонницы, а съ первыми лучами солнца была уже на ногахъ, д?ловито б?гая по всему дому, перерывая каждый уголъ и ища предлога для ссоры то съ прислугою, то съ мужемъ, пока она не падала отъ безсилiя и заливалась слезами.

Эти домашнiя сцены огорчали художника, но онъ выносилъ ихъ покорно и терп?ливо. Къ прежнему чувству любви присоединилось теперь н?жное состраданiе къ ея слабому существу; отъ прежней красоты остадись только глубоко впавшiе глаза, сверкавшiе таинственнымъ огнемъ лихорадки. Б?дняжка! Нужда привела ее въ такое состоянiе. Мужъ испытывалъ даже угрызенiя сов?сти при вид? ея слабости. Ея судьба была подобна жизни солдата, пожертвовавшаго собою ради славы генерала. Реновалесъ одержалъ поб?ду въ жизненной борьб?, но разстроилъ жизнь любимой женщины, не вынесшей тяжелаго напряженiя.

Кром? того онъ не могъ достаточно нахвалиться ея материнскимъ самоотреченiемъ. Утраченное здоровье перешло черезъ ея молоко къ Милит?, привлекавшей своимъ кр?пкимъ сложенiемъ и яркимъ румянцемъ всеобщее вниманiе. Жадность этого сильнаго и мощнаго созданiя въ грудномъ возраст? истощила организмъ молодой матери.

Когда художникъ разбогат?лъ и устроилъ семью въ новомъ особняк?, онъ былъ преисполненъ наилучшихъ надеждъ и ув?ренъ, что Хосефина воскреснетъ теперь. Врачи утверждали, что перем?на къ лучшему должна наступить очень быстро. Въ первый же день, когда мужъ съ женою обходили вдвоемъ комнаты и мастерскiя новаго дома, съ удовольствiемъ разглядывая мебель и вс? старинные и современные предметы роскоши, Реновалесъ обнялъ свою бл?дную куколку за талью и склонился къ ней, прикасаясь бородою къ ея лбу.

Все это богатство принадлежало ей – особнякъ съ роскошною обстановкою, деныи, оставшiяся у него, и т?, что онъ собирался еще заработать. Она была полною хозяйкою въ дом? и могла тратить, сколько ей заблагоразсудится. Реновалесъ собирался работать изо вс?хъ силъ. Она могла теперь блистать роскошью, держать собственныхъ лошадей, возбуждать зависть прежнихъ подругъ, гордиться виднымъ положенiемъ жены знаменитаго художника, им?я на то несравненно больше права, ч?мъ другiя, получившiя путемъ брака графскую корону… Довольна она теперь? Хосефина отв?чала утвердительно, слабо покачивая головою, и даже встала на цыпочки, чтобы поц?ловать въ знакъ благодарности бородатаго мужа, баюкавшаго ее н?жными словами. Но лицо ея было печально, а вялыми движенiями она напоминала поблекшiй цв?токъ, какъ будто никакiя радости на св?т? не могли вывести ее изъ состоянiя тяжелой грусти.

Черезъ н?сколько дней, когда первое впечатл?нiе сгладилось, въ роскошномъ особняк? возобновились т? приаадки, что постоянно случались при прежнемъ образ? жизни.

Реновалесъ заставалъ ее въ столовой, всю въ слезахъ, причемъ она никогда не могла объяснить причины ихъ. Когда онъ пытался обнять и приласкать ее, какъ ребенка, маленькая женщина сердилась, точно онъ наносилъ ей оскорленiе.

– Оставь меня! – кричала она, устремляя на него враждебный взглядъ. – He см?й трогать меня. Уходи.

Иной разъ онъ искалъ ее по всему дому, тщетно спрашивая у Милиты, гд? мать. Привыкши къ ея постояннымъ припадкамъ, д?вочка, со свойственнымъ вс?мъ здоровымъ д?тямъ эгоизмомъ, не обращала на нихъ ни мал?йшаго вниманiя и спокойно продолжала играть своими безчисленными куклами.

– He знаю, папочка, – отв?чала она самымъ естественнымъ тономъ. – Нав?рно, плачетъ наверху.

И мужъ находилъ Хосефину гд?-нибудь въ углу въ верхнемъ этаж?, либо въ спальн? у кровати, либо въ уборной. Она сид?ла на полу, подперевъ голову руками и устремивъ въ ст?ну неподвижный взглядъ, словно вид?ла тамъ что-то таинственное, скрытое ото вс?хъ остальныхъ. Она не плакала теперь; глаза ея были сухи и расширены отъ ужаса. Мужъ тщетно пытался развлечь ее. Она относилась къ нему холодно и равнодушно. Ласки мужа не трогали ея, какъ будто онъ былъ чужой, и между ними не существовало ничего, кром? полн?йшаго равнодушiя.

– Я хочу умереть, – говорила она серьезнымъ и глубокимъ тономъ. – Я никому не нужна. Мн? хочется отдохнуть.

Но эта злов?щая покорность скоро переходила въ бурю. Реновалесъ никогда не могъ отдать себ? отчета, какъ это начинается. Самаго незначительнаго слова его, движенiя, даже молчанiя бывало часто достаточно, чтобы вызвать бурю. Хосефина брала вызывающiй тонъ, и слова ея р?зали, какъ ножъ. Она осуждала мужа за все, что онъ д?лалъ и чего не д?лалъ, за самыя незначительныя привычки, за работу, а зат?мъ, удлиняя радiусъ своей критики и желая подчинить ей весь мiръ, она выливала потокъ брани на важныхъ особъ, составлявшихъ клiентуру мужа и доставлявшихъ ему огромный заработокъ. Все это были скверные люди, достойные величайшаго презр?нiя. Почти вс? они были отъявленными ворами. Мать-покойница разсказала ей не мало исторiй про этотъ мiръ. А дамскiй элементъ Хосефина прекрасно знала и сама; почти вс? молодыя дамы высшаго св?та были ея подругами по школ?. Он? выходили замужъ только, чтобы обманывать мужей. За каждой числилось не мало скандальныхъ исторiй. Это были подлыя женщины, хуже т?хъ, что промышляютъ по вечерамъ на улиц?. Ихъ собственный особнякъ съ его великол?пнымъ фасадомъ, лавровыми гирляндами и золотыми буквами былъ ничто иное, какъ публичный домъ. Настанетъ еще день, когда она явится въ мастерскую и выгонитъ всю эту грязную компанiю на улицу. Пусть заказываютъ портреты другимъ художникамъ!