Обнаженная

Родригесъ бросалъ свое кепи на полъ, отдавалъ Марiано тяжелое оружiе и, съ видомъ челов?ка, хорошаго знающаго свои обязанности, доставалъ изъ сундука б?лую шерстяную тунику и голубую тряпку въ вид? плаща, накидывая об? себ? на плечи ловкими, привычными руками.

Марiано гляд?лъ на него съ изумленiемъ, но безъ мал?йшаго желанiя см?яться. Это были тайны искусства, разоблаченiя доступныя лишь такимъ, какъ онъ, которымъ выпадаетъ на долю счастье жить въ непосредственной близости великаго маэстро.

– Готово, Родригесъ? – нетерп?ливо спрашивалъ донъ Рафаэль.

Родригесъ выпрямлялся въ своемъ купальномъ туалет?, причемъ голубая тряпка свисала у него съ плечъ, складывалъ руки, какъ для молитвы, и устремлялъ жестокiй взоръ въ потолокъ, не выпуская изо рта окурка, который палилъ ему усы. Маэстро нуждадся въ модели лишь для од?янiя Пречистой Д?вы, т. е. для изученiя складокъ небеснаго плаща, подъ которымъ не должно было обрисовываться р?шительнаго ничего похожаго на округлости челов?ческаго т?ла. Ему никогда не приходило въ голову мысль писать образъ Божьей Матери съ женщины; это значило, по его мн?нiю, вгiасть въ матерiализмъ, прославить бренное т?ло, призывать искушенiе. Родригесъ вполн? удовлетворялъ его; художникъ долженъ всегда оставаться идеалистомъ.

А модель продолжала стоять въ мистической поз?, подъ безконечными складками голубого и б?лаго од?янiя, изъ подъ котораго видн?лись тупые носки сапогъ городового; гордо откинувъ назадъ сплющенную, грубую голову со щетиною на макушк?, она кашляла и отплевывалась изъ за дыма сигары, но не сводила глазъ съ потолка и не разъединяла рукъ, сложенныхъ въ молитвенной поз?.

Иной разъ, утомившись отъ молчанiя трудящагося маэстро и его ученика, Родригесъ начиналъ издавать мычанiе, принимавшее постепенно форму словъ и выливавшееся въ конц? концовъ въ разсказъ о подвигахъ его героической эпохи, когда онъ былъ жандармомъ и «могъ задать здоровую трепку каждому, уплативъ за это потомъ бумаженкою». Пречистая Д?ва оживлялась при этихъ воспоминанiяхъ. Ея огромныя руки разъединялись тогда, почесываясь отъ прiятно-драчливаго зуда, изысканныя складки плаща разстраивались, глаза съ красными жилками переставали гляд?ть вверхъ, и она пов?тствовала хриплымъ голосомъ о страшныхъ ударахъ палками, о людяхъ, которыхъ хватали за самыя бол?зненныя части т?ла, и которые падали на землю, корчась отъ боли, о разстр?л? арестованныхъ, изображавшихся въ докладахъ б?глецами; а для приданiя пущей выразительности этой автобiографiи, пов?тствуемой съ животною гордостью, она пересыпала свой разсказъ междометiями, касавшимися самыхъ интимныхъ частей челов?ческаго организма и лишенными всякаго уваженiя къ первымъ персонажамъ небеснаго двора.

– Родригесъ, Родригесъ! – въ ужас? останавливалъ его маэстро.

– Слушаюсь, донъ Рафаэль!

И передвинувъ сигару въ другой уголъ рта, Пречистая Д?ва снова складывала руки, потягивалась, причемъ изъ подъ туники высовывались брюки съ краснымъ кантомъ, и устремляла взглядъ кверху, улыбаясь въ восторг?, точно на потолк? были выписаны вс? ея подвиги, которыми она такъ гордилась.

Марiано приходилъ въ отчаянiе передъ своимъ полотномъ. Онъ былъ совершенно неспособенъ писать что-либо кром? вид?ннаго, и, изобразивъ б?лое и голубое од?янiе, кисть его въ нер?шимости останавливалась, тщетно призывая на помощь воображенiе, чтобы написать голову. Вс? его упорныя усилiя приводили лишь къ тому, что на полотн? появлялась безобразная морда Родригеса.

И ученикъ искренно восхищался ловкостью и ум?нiемъ дона Рафаэля, бл?дною головою Богородицы, осв?щенною св?тлымъ ореоломъ, и д?тски-красивымъ и невыразительнымъ лицомъ ея, зам?нявшемъ на картин? жесткую голову городового.

Эта подд?лка была въ глазахъ молодого челов?ка высшимъ проявленiемъ искусства. Когда-то добьется онъ такой ловкости, какъ маэстро!

Разница между дономъ Рафаэлемъ и его ученикомъ д?лалась со временемъ все р?зче. Въ школ? товарищи окружали Марiано, расхваливая его рисунки и признавая превосходство надъ ними. Н?которые профессора, противники дона Рафаэля, сожал?ли, что такiя богатыя дарованiя могутъ даромъ погибнуть подъ руководствомъ «богомаза». Донъ Рафаэль съ изумленiемъ гляд?лъ на все, что Марiано писалъ вн? его мастерской; это были фигуры и пейзажи прямо съ натуры, дышавшiе, по мн?нiю старика, грубою животною жизнью.

Нав?щавшiе дона Рафаэля старые прiятели стали признавать за Марiано н?которыя заслуги.

– Онъ никогда не поднимется до вашей высоты, донъ Рафаэль, – говорили они. – Въ немъ н?тъ ни благогов?нiя, ни идеализма, онъ никогда не напишетъ хорошаго образа, но, какъ св?тскiй художникъ, онъ пойдетъ далеко.

Маэстро любилъ мальчика за покорность и чистоту нравовъ, но тщетно старался направить его на путь истины. Если-бы Марiано могъ только подражать ему, то счастье его было-бы сд?лано. Донъ Рафаэль не им?лъ преемниковъ, и его слава и мастерская перешли-бы къ Марiано. Стоило только погляд?ть, какъ онъ постепенно, точно трудолюбивый муравей, создалъ себ? кистью недурное состояньице. Благодаря своему идеализму, онъ прiобр?лъ виллу на родин? Марiано и безконечное множество земельныхъ участковъ, сдаваемыхъ имъ въ аренду; въ мастерскую его часто являлись арендаторы, заводя передъ поэтическими образами нескончаемые толки объ условiяхъ аренды. Церковь была б?дна изъ за упадка в?ры въ людяхъ и не могла оплачивать труда художниковъ такъ щедро, какъ въ былыя времена, но заказы д?лались все-таки чаще и чаще, и Пресвятая Д?ва со всей своей чистотою была лишь д?ломъ трехъ дней… Но молодой Реновалесъ печально пожималъ плечами, словно съ него требовали непосильной жертвы.

– Я не могу, маэстро. Я дуракъ и не ум?ю придумывать. Я пишу только то, что вижу.

Когда Марiано увидалъ обнаженныя т?ла въ натурномъ класс?, онъ съ яроствю набросился на эти занятiя, какъ-будто голыя т?ла опьяняли его и кружили ему голову. Донъ Рафаэль пришелъ въ ужасъ, увидя въ углахъ своего дома этюды съ постыднымъ изображенiемъ разныхъ частей челов?ческаго т?ла во всей ихъ нагот?; кром? того усп?хи ученика н?сколько смущали учителя, вид?вшаго въ живописи Марiано силу, которой никогда не было у него самого. Донъ Рафаэль сталъ даже зам?чать перем?ну въ своихъ старыхъ прiятеляхъ. Добрые каноники по прежнему восторгались его образами Божьей Матери, но н?которые изъ нихъ заказывали свои портреты Марiано, расхваливая ув?ренность его кисти.

Однажды донъ Рафаэль р?шительно заговорилъ со своимъ ученикомъ.

– Ты знаешь, Марiанито, что я люблю тебя, какъ родного сына. Но со мною ты только теряешь даромъ время. Я ничему не могу научить тебя. Твое м?сто не зд?сь. По-моему, теб? сл?дуетъ у?хать въ Мадридъ. Тамъ ты будешь въ своей атмосфер?.

Матери Марiано не было въ живыхъ; отецъ продолжалъ работать въ кузниц? и, когда сынъ прi?халъ съ н?сколькими дуросами, вырученными за написанные имъ портреты, отецъ увид?лъ въ этой сумм? ц?лое состоянiе. Ему совершенно не в?рилось, чтобы люди могли платить деныи за картинки. Письмо дона Рафаэля окончательно уб?дило его въ необходимости по?здки Марiано въ Мадридъ. Если этотъ мудрый сеньоръ сов?товалъ Марiано ?хать въ столицу, то, значитъ, такъ и надо было сд?лать.

– По?зжай въ Мадридъ, сынокъ, и постарайся поскор?е зарабатывать деныи. Отецъ твой старъ и не всегда будетъ въ состоянiи помогать теб?.

Реновалесъ очутился въ Мадрид? въ шестнадцать л?тъ одинъ одинешенекъ, руководясь лишь своею волею, и весь ушелъ въ работу. Каждое утро просиживалъ онъ н?сколько часовъ въ музе? Прадо, копируя головы со вс?хъ картинъ Веласкеса. Онъ чувствовалъ себя такъ, какъ будто только что прозр?лъ. Кром? того онъ работалъ въ т?сной мастерской вм?ст? съ н?сколькими товарищами, а по вечерамъ писалъ акварели. Выручкою съ продажи этихъ посл?днихъ и изр?дка копiй съ картинъ онъ пополнялъ недостатокъ въ средствахъ къ жизни, такъ какъ отецъ посылалъ ему на прожитiе лишь очень скромную сумму.

Съ искреннею тоскою и сожал?нiемъ вспоминалъ Реновалесъ эти годы истинной нужды: холодныя ночи и жесткую постель, скверные об?ды сомнительнаго состава въ таверн? около Королевскаго театра и споры въ уголку кафе подъ враждебными взорами лакеевъ, которые злились на то, что дюжина молодыхъ людей заиимаетъ н?сколько столиковъ, требуя на всю компанiю три чашки кофе и много графиновъ воды…

Веселая молодежь легко переносила нужду. И какъ полна была она иллюзiй, какъ прексполнена чудныхъ надеждъ! Каждый день приносилъ съ собою какое-нибудь новое открытiе. Реновалесъ носился въ области искусства, словно дикiй жеребецъ; передъ нимъ открывались все новые и новые горизонты, и галопъ его вызывалъ шумный скандалъ, который быпъ равносиленъ преждевременной слав?. Старики говорили про него, что онъ – единственный изъ молодежи, въ которомъ «что-то есть»; товарищи Марiано утверждали, что онъ «художникъ крупной величины» и сравнивали въ своемъ иконоборческомъ пылу его неопытныя произведенiя съ творчествомъ художниковъ старой школы, «жалкихъ буржуевъ искусства», считая необходимымъ изливать свое презр?нiе на ихъ лысины и утверждая такимъ образомъ превосходство молодого покол?нiя.

Участiе Реновалеса въ конкурс? на стипендiю въ Рим? чуть не вызвало среди его товарищей революцiи. Молодежь, обожавшая его и считавшая его своимъ главнымъ главаремъ, заволновалась самымъ угрожающимъ образомъ изъ страха, что «старики» провалятъ ихъ кумира.

И когда, наконецъ, Марiано получилъ стипендiю, благодаря своему явному превосходству надъ остальными, въ честь его было дано н?сколько банкетовъ, въ газетахъ появилось н?сколько статей, посвященныхъ ему, въ иллюстрированныхъ журналахъ былъ пом?щенъ его портретъ, и даже старый кузнецъ явился въ Мадридъ, чгобы подышать, со слезами волненiя, ?имiамомъ, который курили его сыну.

Въ Рим? Реновалеса ожидало тяжелое разочарованiе. Соотечественники встр?тили его н?сколько холодно. Молодежь смотр?ла на него, какъ на соперника, над?ясь, что первыя же картины приведутъ къ его паденiю; старики, жившiе вдали отъ родины, отнеслись къ нему съ недоброжелательнымъ любопытствомъ. «Такъ этотъ крупный д?тина – тотъ самый сынъ кузнеца, что такъ нашум?лъ тамъ среди нев?ждъ! Мадридъ не Римъ. Теперь мы посмотримъ, чего стоитъ этогь генiй».

Реновалесъ ничего не написалъ въ первые м?сяцы своего пребыванiя въ Рим?. Когда его ехидно спрашивали о его картинахъ, онъ лишь пожималъ плечами; онъ прi?халъ въ Римъ учиться, а не писать картины; правительство давало ему стипендiю на ученiе. И Марiано провелъ бол?е полугода, рисуя въ лучшихъ музеяхъ, гд? онъ изучалъ знаменитыя произведенiя искусства съ углемъ въ рук?. Коробки съ красками лежали неоткрытыя въ углу его мастерской.

Вскор? Римъ вызвалъ въ немъ чувство ненависти изъ-за образа жизни художниковъ въ этомъ великомъ город?. Къ чему тутъ стипендiи? Люди учились зд?сь меньше, ч?мъ гд? бы то ни было. Римъ былъ не школою, а рынкомъ. Торговцы картинами основались зд?сь среди крупнаго наплыва художниковъ. Вс? эти художники – и старики, и начинающая молодежь, знаменитые и неизв?стные – поддавались денежному искушенiю и увлекались комфортомъ и прелестями жизни, работая лишь на продажу и руководясь въ своей работ? указанiями н?сколькихъ н?мецкихъ евреевъ, которые обходили мастерскiя, назначая сюжеты и разм?ры картинъ для распространенiя ихъ въ Европ? и Америк?.

Бывая въ мастерскихъ своихъ товарищей по профессiи, Реновалесъ вид?лъ въ нихъ только жанровыя картинки: это были портреты то разныхъ господъ въ сюртукахъ, то арабовъ въ лохмотьяхъ, то калабрiйскихъ крестьянъ. Картины эти были недурны и вполн? закончены и писались либо съ манекеновъ, либо съ семействъ ciociari, которыхъ нанимали каждое утро на площади Испанiи у л?стницы Троицы; семьи эти неизм?нно состояли изъ смуглыхъ крестьянокъ съ черными глазами и большими кольцами въ ушахъ, разод?тыхъ въ зеленыя юбки, черные корсеты и б?лые головные уборы, приколотые къ волосамъ большими булавками, и изъ отцовъ семействъ въ лаптяхъ, шерстяныхъ безрукавкахъ и остроконечныхъ шляпахъ со спиралеобразными лентами надъ б?лыми, какъ сн?гъ, головами, словно у В?чнаго Отца. Художники оц?нивали ихъ заслуги по количеству тысячъ лиръ, выручаемыхъ съ каждаго за годъ, и отзывались съ уваженiемъ о знаменитыхъ маэстро, получавшихъ отъ парижскихъ и чикагскихъ миллiонеровъ ц?лыя состоянiя за маленькiя картинки, которыхъ, впрочемъ, никто не видалъ. Этотъ родъ искусства немногимъ отличался отъ художества перваго учителя Марiано, несмотря на то, что зд?сь оно носило св?тскiй характеръ, какъ сказалъ бы донъ Рафаэль. И для этого посылали людей учиться въ Римъ!

Всл?дствiе того, что соотечественники косились на него за р?зкiй характеръ, откровенную манеру выражаться и прямолинейность, не позволявшую ему брать никакихъ заказовъ отъ торговцевъ картинами, Марiано сталъ искать сближенiя съ художниками другихъ странъ и скоро прiобр?лъ популярность среди молодыхъ космополитовъ, основавшихся въ Рим?.

Энергiя и полнота жизни д?лали его веселымъ и симпатичнымъ собес?дникомъ, когда онъ являлся въ мастерскiя на улиц? Бабуино или въ кафе на Корсо, гд? собирались дружно нобес?довать художники разныхъ нацiональностей.

Въ двадцать л?тъ Марiано былъ крупнымъ д?тиной атлетическаго сложенiя и достойнымъ потомкомъ челов?ка, ковавшаго жел?зо съ разсв?та до поздней ночи въ уголк? далекой Испанiи. Одинъ его прiятель, молодой англичанинъ, прочиталъ однажды въ честь его страницу изъ Рескина. «Пластическое искусство носитъ по самому существу своему атлетическiй характеръ». Больной челов?къ, полукал?ка можетъ-быть великимъ поэтомъ или знаменитымъ музыкантомъ, но чтобы быть Микель Анжело или Тицiаномъ, надо обладать не только избранною душою, но и кр?пкимъ т?ломъ. Леонардо да Винчи ломалъ руками подковы; скульпторы эпохи Возрожденiя обрабатывали своими титаническами руками огромныя глыбы гранита и вдавливали р?зецъ въ твердую броизу; великiе художники были часто архитекторами и сдвигали съ м?ста огромныя глыбы… Реновалесъ задумчиво выслушалъ слова великаго англiйскаго критика. У него самого была сильная душа въ атлетическомъ т?л?.

Стремленiя молодости не увлекали его за пред?лы здороваго опьяненiя силою и движенiемъ.

Обилiе моделей въ Рим? дало ему возможность разд?ть въ своей мастерской одну ciocioara и съ наслажденiемъ нарисовать формы ея обнаженнаго т?ла. Онъ заливался громкимъ см?хомъ здороваго челов?ка, разговаривалъ съ нею такъ же свободно, какъ съ любой женщиною, попадавшейся ему ночью на улиц?, но какъ только сеансъ былъ оконченъ, и модель од?та… маршъ на улицу! Реновалесъ былъ чистъ, какъ обыкновенно вс? сильные люди, и обожалъ нагое т?ло только какъ художникъ. Онъ стыдился животнаго прикосновенiя и случайныхъ встр?чъ безъ любви и увлеченiя, съ неизб?жной сдержанностью двухъ существъ, которые не знаютъ и подозрительно разглядываютъ другъ друга. Онъ жаждалъ только ученья, а женщины всегда служатъ пом?хой въ серьезныхъ начинанiяхъ. Избытокъ энергiи уходилъ у него на атлетическiя упражненiя. Посл? какой-нибудь особенной прод?лки спортивнаго характера, приводившей его товарищей въ восторгъ, онъ чувствовалъ себя св?жимъ, бодрымъ и кр?пкимъ, какъ посл? ванны. Онъ фехтовался съ французскими художниками на вилл? Медичи, учился боксу съ англичанами и американцами, устраивалъ съ н?мцами экскурсiи въ л?сокъ въ окрестностяхъ Рима, о которыхъ говорилось потомъ н?сколько дней въ кафе на Корсо. Онъ выпивалъ безконечное множество стакановъ за здоровье Kaiser'а, котораго не зналъ и которымъ нимало не интересовался, затягивалъ громовымъ голосомъ традицiонный Gaudeamus igitur и въ конц? концовъ подхватывалъ на руки двухъ натурщицъ, принимавшихъ участiе въ пикник? и, поносивъ ихъ по л?су, опускалъ на траву, словно перышки. Добрые германцы, изъ которыхъ многiе были близоруки и бол?зненны, восторгались его силою и сравнивали его съ Зигфридомъ и прочими мускулистыми героями своей воинственной ми?ологiи, вызывая у Реновалеса лишь довольную улыбку.

На масляниц?, когда испанцы устроили процессiю изъ Донъ Кихота, Марiано взялъ на себя роль кабальеро Пентаполина «съ засученными рукавами», и сильная мускулистая рука коренастаго паладина верхомъ на лошади вызвала на Корсо громъ апплодисментовъ и крики восторга. Съ наступленiемъ весеннихъ ночей художники им?ли обыкновенiе ходить процессiей черезъ весь городъ до еврейскаго квартала, ?сть первые артишоки – римское народное кушанье, приготовленiемъ котораго особенно славилась одна старая еврейка. Реновалесъ шелъ во глав? этой carciofolatta co знаменемъ въ рукахъ, расп?вая гимны, чередовавшiеся со всевозможными криками животныхъ, а товарищи сл?довали за нимъ съ дерзкимъ и вызывающимъ видомъ, подъ предводительствомъ такого сильнаго вожака. Съ Марiано нечего было бояться, и товарищи вполн? разсчитывали на него. Въ узкомъ, кривомъ переулк? за Тибромъ онъ ударилъ разъ на смерть двухъ м?стныхъ разбойниковъ, отнявъ у нихъ предварительно кинжалы.

Но вскор? атлетъ заперся въ академiи и пересталъ спускаться въ городъ. Въ теченiе н?сколькихъ дней только и было толковъ, что объ этомъ, на собранiяхъ художниковъ. Онъ писалъ картину. Въ Мадрид? должна была состояться въ скоромъ времени выставка, и Реновалесу хот?лось написать для нея картину, которая показала бы, что онъ получаетъ стипендiю не даромъ. Двери его мастерской были заперты для вс?хъ р?шительно; Марiано не допускалъ къ себ? ни сов?тниковъ, ни критиковъ. Картина должна быпа появиться въ Мадрид? въ такомъ вид?, какъ онъ самъ понималъ ее. Товарищи скоро забыли о немъ; Марiано окончилъ свою работу въ одиночеств? и увезъ ее на родину.

Усп?хъ получился полный. Это былъ первый крупный шагъ на пути къ слав?. Реновалесъ вспоминалъ впосл?дствiи со стыдомъ и. угрызенiями сов?сти о большомъ шум?, поднятомъ его огромною картиною Поб?да при Павiи. Публика толпилась передъ нею, забывая объ остальныхъ картинахъ. И ввиду того, что правительство сид?ло въ это время кр?пко, кортесы были закрыты, и на бо? быковъ ни одинъ матадоръ не былъ серьезно раненъ, газеты, за неим?нiемъ бол?е интереснаго матерiала, стали наперерывъ воспроизводить на своихъ страницахъ картину и портреты Реновалеса маленькiе и большiе, въ профиль и en face, наполняя ц?лые столбцы описанiями и подробностями его жизни въ Рим? и вспоминая со слезами умиленiя о б?дномъ старик?, который ковалъ жел?зо въ далекой деревн?, ничего почти не зная о слав? сына.

Реновалесъ сразу перешелъ изъ мрака въ яркiй св?тъ славы. Старики – члены жюри – относились къ нему теперь благодушно, даже съ н?которымъ состраданiемъ. Дикое животное укрощалось въ немъ постепенно. Реновалесъ повидалъ св?тъ и возвращался къ добрымъ старымъ традицiямъ, д?лаясь художникомъ, какъ вс? остальные, Въ картин? его были м?ста, напоминавшiя Веласкеса, отрывки, достойные кисти Гойи, уголки, им?вшiе чтото общее съ живописью Греко. Всего было зд?сь, только не было прежняго Реновалеса, и эта-то амалыама воспоминанiй и ставилась ему главнымъ образомъ въ заслугу, вызывала всеобщее одобренiе и завоевала ему первую медаль.

Начало карьеры было превосходно. Одна герцогиня вдова, покровительствовавшая искусству, пожелала, чтобы ей представили Реновалеса; она никогда не покупала ни статуй ни картинъ, но приглашала къ своему столу знаменитыхъ художниковъ и скульпторовъ, находя въ этомъ дешевое удовольствiе и исполняя долгъ знатной дамы, Реновалесъ поборолъ въ себ? нелюдимость, державшую его всегда вдали отъ общества. Почему бы не посмотр?ть ему высшаго св?та? Ч?мъ онъ хуже другихъ? И онъ сшилъ себ? первый фракъ. За банкетами герцогини, гд? онъ вызывалъ веселый см?хъ своею манерою разговаривать съ академиками, посл?довали приглашенiя въ другiе салоны; въ теченiе н?сколькихъ нед?ль онъ былъ центромъ вниманiя высшаго св?та, н?сколько шокированнаго его нарушенiемъ салоннаго тона, но довольнаго робостью, которая являлась у него всегда посл? веселыхъ выходокъ. Молодежь ц?нила его за то, что онъ фехтовался, какъ Святой Георгiй; въ ея глазахъ онъ былъ вполн? приличнымъ челов?комъ, несмотря на то, что былъ художникомъ и сыномъ кузнеца. Дамы старались очаровать его любезными улыбками въ надежд?, что модный художникъ почтитъ ихъ безплатнымъ портретомъ, какъ онъ сд?лалъ уже съ герцогиней.

Въ эту эпоху его жизни, когда онъ над?валъ каждый вечеръ фракъ и писалъ только потреты дамъ, которыя жаждали выйти покрасив?е и серьезно обсуждали съ нимъ, какое над?ть платье для позированiя, онъ познакомился со своею будущею женою Хосефиною.

Увидя ее впервые среди болтливыхъ дамъ съ надменною осанкою, Реновалесъ почувствовалъ къ ней влеченiе въ силу контраста. Робкiй видъ, скромность и незначительная вн?шность молодой д?вушки произвели на него сильное впечатл?нiе. Она была маленькаго роста, лицо было привлекательно лишь св?жестью молодости, фигурка – грацiозно-хрупка. Подобно Реновалесу, это созданiе вращалось въ высшемъ обществ? только благодаря снисхожденiю окружающихъ; она занимала, казалось, чье-то чужое м?сто и съеживалась, словно боясь привлечь на себя вниманiе. Од?та она была всегда въ одно и тоже н?сколько поношенное вечернее платье, утратившее св?жесть изъ-за постоянной перед?лки въ погон? за посл?дней модой. Перчатки, цв?ты, ленты выгляд?ли на ней всегда какъ-то печально, словно говорили о тяжелой экономiи бережливости въ домашнемъ хозяйств? и прочихъ лишенiяхъ, потребовавшихся для прiобр?тенiя этихъ вещей. Хосефина была на ты со вс?ми молодыми д?вушками, блиставшими въ модныхъ салонахъ, и расхваливала съ завистью ихъ новые туалеты; мамаша ея, величественная особа съ огромнымъ носомъ и очками въ золотой оправ?, была въ близкихъ отношенiяхъ съ самыми знатными дамами. Но несмотря на эти связи, вокругъ матери и дочери зам?чалась какая-то пустота, слегка презрительная любовь, см?шанная съ изрядною долею состраданiя. Он? были б?дны. Отецъ былъ довольно изв?стнымъ дипломатомъ и не оставилъ жен? по своей смерти никакихъ средствъ къ жизни кром? вдовьей пенсiи. Двое сыновей были заграницей атташе при испанскомъ посольств? и съ трудомъ сводили концы съ концами при крошечномъ жалованiи и большихъ расходахъ, требовавшихся ихъ положенiемъ. Мать и дочь жили въ Мадрид?, ц?пляясь за общество, въ которомъ он? родились, и боясь лишиться его, какъ-будто это было равносильно униженiю; день он? проводили въ маленькой квартирк? третьяго этажа, меблированной остатками бывшаго величiя, а по вечерамъ вы?зжали въ св?тъ, подвергая себя нев?роятнымъ лишенiямъ ради того, чтобы достойнымъ образомъ встр?чаться съ т?ми, которые были прежде равны имъ.

Н?которые родственники доньи Эмилiи, мамаши Хосефины, оказывали ей помощь, но не деныами (это никогда), а избыткомъ своей роскоши, чтобы она и дочь могли представлять слабое подобiе довольства. Одни посылали имъ иногда свой экипажъ, чтобы прокатиться по алле? Кастельяна и по парку Ретиро, гд? он? раскланивались съ катающимися прiятельницами; другiе давали имъ время отъ времени свою абонементную ложу въ Королевскомъ театр?, въ дни неинтересныхъ представленiй. Состраданiе не позволяло богатымъ родственникамъ забывать о матери и дочери и передъ семейными об?дами и другими торжествами. «He забыть бы б?дныхъ Торреалта…» И на сл?дующiй день въ великосв?тской хроник? отм?чались въ числ? присутствовавшихъ на торжеств? «прелестная сеньорита де Торреалта и ея почтенная мать, вдова незабвеннаго, знаменитаго дипломата». Донья Эмилiя забывала тогда свое положенiе, воображая, что вернулись опять хорошiя времена, и прол?зала всюду въ своемъ в?чномъ черномъ плать?, пресл?дуя своею навязчивостью важныхъ дамъ, горничныя которыхъ были богаче и питались лучше, ч?мъ она съ дочерью. Если какой-нибудь старый господинъ подсаживался къ ней, дипломатическая дама старалась уничтожить его своими величественными воспоминанiями. «Когда мы были посланниками въ Стокгольм?…» или «Когда мой близкiй другъ Евгенiя была императрицей…»

Хосефина же, со своимъ инстинктомъ робкой д?вушки, повидимому, лучше матери понимала свое положенiе. Она спокойно сид?ла среди пожилыхъ дамъ, разр?шая себ? лишь изр?дка подходить къ молодымъ д?вушкамъ, которыя были ея школьными подругами, но относились къ ней теперь свысока, видя въ б?дной Хосефин? чтото въ род? компаньонки, поднявшейся до ихъ высоты только по положенiю покойнаго отца. Мать сердилась на нее за робость, требуя, чтобы она много танцовала, держала себя бойко и оживленно и отпускала шутки, хотя бы даже н?сколько см?лыя, чтобы мужчины повторяли ихъ и создали ей репутацiю остроумной барышни.

Трудно в?рилось даже, чтобы она могда быть такимъ ничтожествомъ. И это дочь великаго челов?ка, вокругъ котораго т?снились люди, какъ только онъ входилъ въ первые салоны Европы! Это д?вушка, которая воспитывалась въ Париж? въ Sacre Coeur, говорила по-англiйски, знала немного по-н?мецки и проводила ц?лые дни за книгою, когда не надо было перед?лывать старое платье или чистить перчатки! Что она о себ? думаетъ? Видно, ей замужъ не хочется!.. Должно быть ей живется очень хорошо въ маленькой квартир? въ третьемъ этаж?, гд? ихъ знатный родъ влачитъ свое жалкое существовованiе?

Хосефина грустно улыбалась. Выйти замужъ! Она была ув?рена, что не найдетъ жениха въ обществ?, къ которому принадлежала. Вс? знали, что она б?дна. Молодежь искала въ салонахъ нев?стъ съ приданымъ. Если кто изъ молодыхъ людей и подходилъ къ Хосефин?, привлеченный ея бл?дною красотою, то лишь для того, чтобы шепнуть ей на ухо дерзкiя слова или попросить въ насм?шку во время танцевъ ея руки, или предложить ей близкiя отношенiя съ чисто англiйскою осторожностью – наприм?ръ, флиртъ, безъ особенно дурныхъ посл?дствiй, на который охотно идутъ д?вушки, желающiя и сохранить д?вственность, и познать тайну физической любви, хотя бы въ извращенномъ вид?.

Реновалесъ не могъ отдать себ? отчета въ томъ, какъ началась его дружба съ Хосефиною. Можетъ-быть, зд?сь сыгралъ роль контрастъ между нимъ и маленькою женщиною, которая еле доходила ему до плеча и выгляд?ла пятнадцатил?тнею д?вочкою, когда ей минуло уже двадцать л?тъ. Ея н?жный голосъ ласкалъ его слухъ; ему было см?шно подумать, что онъ можетъ обнять это хрупкое и грацiозное т?льце; ему казалось даже, что онъ раздавилъ бы его въ своихъ кр?пкихъ объятiяхъ, словно восковую куклу. Марiано искалъ Хосефину всегда въ салонахъ, гд? появлялись мать съ дочерью, и проводилъ ц?лые вечера подл? молодой д?вушки, охваченный чувствомъ братскаго дов?рiя и желанiемъ сообщить ей всю свою жизнь, свое прошлое, свои надежды и труды, словно она была товарищемъ по профессiи. Хосефина слушала, глядя на него своими с?рыми, слегка улыбающимися глазами и утвердительно качая головою, хотя она не понимала всего, что онъ говорилъ; живой и открытый характеръ Марiано разливался, казалось, въ огненныхъ волнахъ и прiятно ласкалъ ее. Реновалесъ не походилъ на т?хъ людей, которыхъ она знала до сихъ поръ.

Зам?тивъ ихъ дружескiя отношенiя, кто-то – можетъ-быть, подруга Хосефины – пустилъ ради насм?шки слухъ, что художникъ – женихъ Хосефины Торреалта. Тогда только оба они поняли, что молча любятъ другъ друга. He братская дружба побуждала Реновалеса проходить по той улиц?, гд? жила Хосефина, и гляд?ть вверхъ въ надежд? увид?ть у окна ея стройную фигурку. Однажды въ дом? герцогини, очутившись съ Хосефиною наедин? въ корридор?, Реновалесъ схватилъ ее за руку и такъ робко поднесъ руку къ губамъ, что он? еле прикоснулись къ перчатк?. Онъ самъ испугался этой дерзости, стыдясь своей силы и боясь причинить боль такому н?жному и слабому созданiю. Хосефина могла свободно положить конецъ этой дерзости самымъ слабымъ движенiемъ, но вм?сто этого не только не отняла руки, а опустила голову и расплакалась.

– Какой вы добрый, Марiано!