Обнаженная

– Я продалъ картину, голубчикъ. Папа… и большой. Въ два метра высотою.

Въ немъ сразу вспыхивала в?ра въ свой талантъ, и онъ начиналъ говорить о своей будущности. Другiе жаждали усп?ха на выставкахъ и медалей, но онъ былъ скромн?е. Онъ довольствовался т?мъ, что старался угадать, кто будетъ папой ло смерти теперешняго, и писалъ его портреты дюжинами авансомъ. Какой получился бы усп?хъ, если бы онъ выпустилъ свой товаръ на рынк? на сл?дующiй же день посл? Конклава. Это дало бы ему ц?лое состоянiе! Зная прекрасно вс?хъ кардиналовъ, онъ перебиралъ въ ум? всю священную коллегiю, словно номера въ лоттере?, стараясь заран?е угадать, на чью долю изъ полдюжины членовъ ея выпадетъ папская тiара.

Котонеръ жилъ, какъ паразитъ, среди важныхъ персонъ церкви, но былъ равнодушенъ къ религiи, какъ будто постоянная близость къ слугамъ ея искоренила въ немъ всю в?ру. Старецъ въ б?ломъ од?янiи и остальные господа въ красномъ внушали ему уваженiе, потому что были богаты и служили косвеннымъ образомъ его жалкому портретному ремеслу. Весь его восторгъ выливался на Реновалеса. Онъ сносилъ унизизительныя шутки художниковъ съ мирною улыбкою челов?ка, довольнаго вс?мъ на св?т?, но никому не разр?шалось дурно отзываться въ его присутствiи о Реновалес? или критиковать его талантъ. По мн?нiю Котонера, одинъ только Реновалесъ могъ писать истинные шедевры, и сл?пое обожанiе побуждало его наивно восхищаться маленькими картинками, которыя Реновалесъ писалъ для своего антрепренера.

Хосефина являлась иногда неожиданно въ мастерскую мужа и болтала съ нимъ въ то время, какъ онъ работалъ, или расхваливала картины, сюжетъ которыхъ былъ ей по душ?. Она предпочитала заставать его въ такихъ случаяхъ одного, рисующимъ изъ головы или въ лучшемъ случа? съ помощью н?сколькихъ тряпокъ, наброшенныхъ на манекенъ. Она чувствовала н?которое отвращенiе къ натурщицамъ, и Реновалесъ тщетно пытался уб?дить ее въ необходимости ихъ для работы. Онъ былъ достаточно талантливъ, по ея мн?нiю, чтобы писать красивыя картины, не приб?гая къ помощи этихъ простыхъ мужиковъ, и особенно женщинъ – нечесанныхъ бабъ съ огненными глазами и волчьими зубами, которыя внушали Хосефин? страхъ въ тихомъ уединенiи мастерской, Реновалесъ см?ялся. Какiя глупости! Ревнивая! Неужели могъ онъ думать съ палитрою въ рук? о чемъ-нибудь иномъ кром? своей работы.

Однажды вечеромъ, войдя неожиданно въ мастерскую, Хосефина увид?ла на эстрад? для натурщицъ голую женщину, лежавшую на м?хахъ; Реновалесъ писалъ желтоватыя округлости ея нагого т?ла. Хосефина сжала губы и сд?лала видъ, что не зам?тила натурщицы, разс?янно глядя на Реновалеса, который объяснялъ ей это нововведенiе. Онъ писалъ вакханалiю и не могъ обойтись безъ модели. Это было необходимо, такъ какъ нагое т?ло нельзя писать наизусть. Натурщиц?, спокойно лежавшей передъ художникомъ, стало стыдно своей наготы въ присутствiи этой нарядной дамы; она закуталась въ м?ха и, скрывшись за ширмою, быстро од?лась.

Реновалесъ окончательно успокоился по возвращенiи домой, гд? жена встр?тила его, ио обыкновенiю, ласково, словно совершенно забыла недавнюю непрiятность. Онъ посм?ялся со знаменитымъ Котонеромъ, побывалъ съ женой посл? об?да въ театр? и, ложась поздно вечеромъ спать, не помнилъ совершенно о неожиданной сцен? въ мастерской. Онъ засыпалъ уже, когда его испугалъ тяжелый, протяжный вздохъ, какъ-будто кто-то задыхался рядомъ съ нимъ.

Реновалесъ зажегъ лампу и увид?лъ, что Хосефина, вытираетъ льющiяся ручьемъ слезы; грудь ея судорожно вздымалась, и она била по кровати ногами, какъ капризная д?вчонка, скинувъ на полъ роскошную перину.

– Я не хочу! Я не хочу! – стонала она тономъ протеста.

Художникъ въ тревог? соскочилъ съ постели, б?гая взадъ и впередъ по комнат? и не зная, что д?лать, пробуя отвести ея руки отъ глазъ, но уступая ея нервнымъ движенiямъ, несмотря на свою силу.

– Но что съ тобою? Чего ты хочешь? Что съ тобою?

Она продолжала стонать, ворочаясь въ постели и б?шено ерзая ногами.

– Оставь меня! Я не желаю тебя… He трогай меня… Я не допущу этого, н?тъ, сеньоръ, я не допущу этого. Я у?ду… у?ду жить къ матери.

Испуганный б?шенымъ настроенiемъ тихой и н?жной женщины, Реновалесъ не зналъ, что предпринять для ея успокоенiя. Онъ б?галъ въ одной рубашк? по спальн? и сос?дней уборной, оставляя открытыми свои атлетическiе мускулы, предлагалъ ей воды, хватая въ испуг? флаконы съ духами, какъ-будто они могли успокоить ее, и въ конц? концовъ опустился передъ нею на кол?ни, пытаясь поц?ловать судорожно сведенныя руки, которыя отталкивали его, путаясь въ бород? и волосахъ.

– Оставь меня… Говорю теб?, оставь меня. Я вижу, что ты не любишь меня. Я у?ду.

Художникъ былъ испуганъ и изумленъ неожиданною нервностью своей обожаемой куколки; онъ не р?шался дотронуться до нея изъ боязни причинить ей боль… Какъ только взойдетъ солнце, она у?детъ изъ этого дома навсегда! Мужъ не любитъ ея, одна мамаша попрежнему любить ее. Художникъ пробовалъ устыдить жену… Эти безсвязныя жалобы, безъ объясненiя причины, продолжались очень долго, пока художникъ не сообразилъ въ чемъ д?ло. Такъ это изъ-за натурщицы?.. изъ-за голой женщины? Да, именно. Она не желала, чтобы въ мастерской, т. е. почти у нея дома, показывались въ неприличномъ вид? безстыжiя бабы. И протестуя противъ этихъ безобразiй, она рвала на себя судорожными руками рубашку, обнажая прелестную грудь, которая приводила Реновалеса въ восторгъ.

Несмотря на крики и слезы жены, расшатавшiе его нервы, художникъ не могъ удержаться отъ см?ха, узнавъ причину всего горя.

… – Ахъ, такъ это все изъ-за натурщицы?.. Будь спокойна, голубушка. Ни одна женщина не войдетъ больше въ мою мастерскую. Онъ об?щалъ Хосефин? все, чего она требовала, чтобы только успокоить ее. Когда въ комнат? стало опять темно, она все-таки продолжала вздыхать; но теперь она лежала въ объятiяхъ мужа, положивъ голову ему на грудь и разговаривая капризнымъ тономъ огорченной д?вочки, которая оправдывается посл? вспышки гн?ва. Марiано ничего не стоило доставить ей удовольствiе.

Она очень любила его и могла бы любить еще сильн?е, если бы онъ уважалъ ея предразсудки. Онъ могъ называть ее м?щанкою, и некультурною душою, но она желала оставаться такою, какъ была всегда. Кром? того къ чему ему писать голыхъ женщинъ? Разв? н?тъ другихъ сюжетовъ? И Хосефина сов?товала ему писать д?тей въ безрукавкахъ и лаптяхъ, играющихъ на дудочк?, кудрявыхъ и пухлыхъ, какъ младенецъ Іисусъ, или старыхъ крестьянокъ съ морщинистыми и смуглыми лицами, или лысыхъ старцевъ съ длинною бородою, или жанровыя картинки, но отнюдь не молодыхъ женщинъ или какихъ-нибудь голыхъ красавицъ. Реновалесъ об?щалъ ей все р?шительно, прижимая къ себ? очаровательное т?ло, продолжавшее еще вздрагивать и нервно трепетать посл? вспышки гн?ва. Они жались другъ къ другу съ н?которою тревогою, желая забыть все случившееся, и ночь окончилась для Реновалеса тихо и прiятно подъ впечатл?нiемъ полнаго примиренiя.

Когда наступило л?то, они наняли въ Кастель-Гандольфо маленькую виллу. Котонеръ у?халъ въ Тиволи въ хвост? свиты одного кардинала, и молодые поселились на дач? въ обществ? лишь двухъ прислугъ и одного лакея, который убиралъ мастерскую Реновалеса.

Хосефина была довольна этимъ одиночествомъ, вдали отъ Рима; она разговаривала съ мужемъ, когда ей хот?лось, и не тяготилась постояннымъ безпокойствомъ, не покидавшимъ ее, пока онъ работалъ въ мастерской. Реновалесъ безд?льничалъ и отдыхалъ ц?лый м?сяцъ. Онъ забылъ, казалось, о своемъ искусств?; ящики съ красками, мольберты и вс? художественныя принадлежности, привезенныя изъ Рима, лежали забытые и нераспакованные въ сара?.

Онъ д?лалъ по вечерамъ длинныя прогулки съ Хосефиной и медленно возвращался ночью домой, обнявъ ее за талiю, любуясь полосою матоваго золота на горизонт? и наполняя тишину равнины п?нiемъ какого-нибудь страстнаго и н?жнаго неаполитанскаго романса. Въ этой одинокой жизни, безъ друзей и опред?ленныхъ занятiй, у Реновалеса вспыхнула горячая любовь къ жен?, какъ въ первые дни посл? свадьбы. Но «демонъ искусства» вскор? взмахнулъ надъ художникомъ своими невидимыми крыльями, отъ которыхъ в?яло какимъ-то непреодолимымъ обаянiемъ. Онъ скучалъ въ жаркiе дневные часы и з?валъ въ своемъ тростниковомъ кресл?, выкуривая трубку за трубкою и не зная, о чемъ говорить. Хосефина со своей стороны боролась со скукою, читая англiйскiе романы съ подавляющею моралью и изображеиiемъ аристократическихъ нравовъ. Она полюбила это чтенiе еще со временъ школы.

Реновалесъ снова принялся за работу. Лакей распаковалъ все необходимое, и художникъ взялся за палитру съ энтузiазмомъ новичка. Онъ писалъ для себя и по своему вкусу съ благогов?йнымъ усердiемъ, какъ будто хот?лъ очиститься отъ гадкаго подчиненiя требованiямъ торговца втеченiе ц?лаго года.

Онъ сталъ непосредственно изучать Природу и писать очаровательные пейзажи и загор?лыя, антипатичныя головы, дышавшiя животнымъ эгоизмомъ крестьянина. Но такая работа, повидимому, не удовлетворяла его. Жизнь наедин? съ Хосефиною возбуждала въ немъ тайное желанiе, котораго онъ не р?шался высказать вслухъ. По утрамъ, когда жена представлялась его глазамъ почти голая, вся св?жая и розовая отъ холоднаго обливанiя, Реновалесъ пожиралъ ее глазами.

– Ахъ, если бы ты согласилась! Если бы ты бросила свои предразсудки!

Эти возгласы восторга вызывали на губахъ Хосефины улыбку. Это обожанiе льстило ея женскому тщеславiю. Реновалесъ жаловался, что ему приходится искать для своей работы красивые сюжеты, когда величайшая и лучшая модель находилась тутъ подл? него. Онъ разсказывалъ ей о Рубенс?, великомъ маэстро, окружавшемъ Елену Фроманъ царственною роскошью, а та въ свою очередь не ст?снялась обнажать свою чудную ми?ологическую красоту, чтобы служить мужу моделью. Реновалесъ расхваливалъ фламандскую даму, какъ никогда. Художники составляли особую семью; грубая мораль и предразсудки были для другихъ людей. Они жили, поклоняясь красот? и считая естественнымъ то, на что другiе люди смотр?ли, какъ на гр?хъ…

Хосефина пресм?шно возмущалась желанiями мужа, но позволяла ему любоваться собою. Откровенность съ мужемъ д?лалась въ ней все сильн?е и сильн?е. Вставая по утрамъ, она подолгу оставалась неод?тою, умышленно растягидая од?ванье, а художникъ верт?лся вокругъ нея, расхваливая со вс?хъ сторонъ красоту ея т?ла. «Это чистый Рубенсъ… это краски Тицiана… Ну-ка, д?точка, подними руки… вотъ такъ. Ахъ, ты – Обнаженная, маленькая Обнаженная Гойи!..» А Хосефина давала ему верт?ть себя съ прелестною, довольною минкою, словно наслаждаясь выраженiемъ страстной любви и въ то же время досады на лиц? мужа, который обладалъ ею, какъ женщиною, но не какъ моделью.

Однажды, когда в?теръ разносилъ свое раскаленное дыханiе по римской равнин?, Хосефина уступила мольбамъ мужа. Они сид?ли дома полуразд?тые, плотно закрывъ окна въ надежд? найти спасенiе отъ ужаснаго сирокко. Хосефин? надо?ло слушать жалобы мужа и вид?ть его грустное лицо. Разъ онъ сумасшествуетъ и упорно ц?пляется за свою прихоть, она не способна дол?е сопротивляться ему. Пусть пишетъ ея т?ло, но только въ вид? этюда, а не ц?лую картину. Когда ему надо?стъ воспроизводить ея т?ло на полотн?, онъ уничтожитъ свою работу… и все будетъ шито-крыто.

Художникъ согласился на все, стремясь только встать какъ можно скор?е съ кистью въ рук? передъ очаровательнымъ обнаженнымъ т?ломъ. Три дня онъ работалъ съ безумною лихорадочностью, широко раскрывъ глаза, словно ему хот?лось поскор?е и поглубже воспринять гармоничныя формы т?ла. Хосефина, привыкшая уже къ нагот?, спокойно лежала, забывъ о своемъ положенiи, съ безстыдствомъ женщины, которая колеблется только, пока не сд?лаетъ перваго шага. Жара утомляла ее, и она безмятежно спала въ то время, какъ мужъ работалъ.

Когда картина была окончена, Хосефина не могла удержаться отъ восхищенiя. «Какой ты талантливый! Но неужели я д?йствйтельно… такъ красива?» Марiано былъ очень доволенъ. Эта картина была его лучшею работою; дальше онъ не могъ пойти. Можетъ-быть во всю его будущую жизнь у него не явится больше такой поразительно интенсивной д?ятельности ума – того, что называется въ общежитiи вдохновенiемъ. Хосефина продолжала любоваться картиною, такъ же, какъ разглядывала себя иногда по утрамъ въ большомъ зеркал? въ спальн?. Она расхваливала со спокойною нескромностью отд?льныя части своего красиваго т?ла, останавливаясь съ особеннымъ вниманiемъ на живот? съ н?жными изгибами и на вызывающихъ и кр?пкихъ соскахъ, гордясь этою эмблемою молодости. Осл?пленная красотою т?ла, она не обращала вниманiя на лицо, которое не было вырисовано и терялось въ н?жной дымк?. Когда же взглядъ ея остановился на немъ, она почувствовала н?которое разочарованiе.

– Это не мое лицо. Я совс?мъ непохожа.

Художникъ улыбался. Да, это не было ея лицо; онъ постарался изм?нить его. Это была лишь маска – необходимая уступка соцiальному приличiю. Въ такомъ вид? никто не могъ узнать Хосефину, и его картина, его великое произведенiе могло увид?ть св?тъ и завоевать восторгъ и восхищенiе всего мiра.

– В?дь, этого то мы не уничтожимъ, – продолжалъ Ревновалесъ съ легкою дрожью въ голос?. – Это было бы преступленiемъ. Я никогда въ жизни не напишу ничего подобнаго. Мы не уничтожимъ картины, неправда ли, д?точка?

Д?точка долго стояла молча, не сводя глазъ съ картины. Реновалесъ гляд?лъ на нее съ затаенною тревогою; на лицо Хосефины надвигалась мало-по-малу грозовая туча, подобно тому, какъ т?нь распространяется по б?лой ст?н?. Художнику почудилось, будто онъ проваливается сквозь землю. Буря приближалась. Хосефина побл?дн?ла; дв? слезы тихонько катились вдоль ея носика, расширившагося отъ волненiя; дв? другiя заняли ихъ м?сто въ глазахъ и тоже выкатились, а за ними полились еще и еще.

– Я не хочу! Я не хочу!

Это былъ прежнiй хриплый, нервный, деспотичный голосъ, который вызвалъ у него ледяной страхъ и безпокойство въ ту ночь, когда они впервые поссорились въ Рим?. Маленькая женщина съ ненавистью гляд?ла на обнаженное т?ло, отливавшее на полотн? осл?пительными перламутровыми тонами. Она чувствовала себя, казалось, какъ лунатикъ, который просыпается внезапно посреди площади подъ взорами тысячъ любопытныхъ глазъ, жадно впившихся въ его наготу, и не знаетъ, что д?лать и куда скрыться. Какъ могла она пойти на такое безстыдство?

– Я не желаю, – кричала она въ б?шенств?. – Уничтожь ее, Марiано, уничтожь.

Но Марiано тоже чуть не плакалъ. Уничтожить картину? Можно-ли требовать такую нел?пость! Лицо было совс?мъ другое; никто же не могъ узнать Хозефину. Съ какой стати лишала она его шумнаго усп?ха?.. Но жена не слушала его. Она б?шено ворочалась на м?хахъ и стонала, и корчилась, какъ въ ту памятную ночь, стискивая руки и дрожа, какъ умирающая овца, а изъ губъ ея, искривленныхъ отвратительною гримасою, продолжали вылетать хриплые крики:

– Я не желаю… я не желаю. Уничтожь картину.

Она жаловалась на судьбу, оскорбляя Реновалеса. Она, барышня, подвергалась такому униженiю, какъ публичная д?вка. О, если-бы она знала это впередъ!.. Какъ могла она подумать, что мужъ предложитъ ей такую гадость!

Оскорбленный низменными упреками, которыми р?зкiй и хриплый голосъ Хосефины осыпалъ его, забрасывая грязью его художественный талантъ, Реновалесъ не подходилъ къ жен?, предоставляя ей кататься въ б?шенств? по полу, и ходилъ взадъ и впередъ по комнат?, сжавъ кулаки, глядя въ потолокъ и бормоча себ? подъ носъ испанскiя и итальянскiя ругательства, которыя были въ ходу у него въ мастерской.

Но вдругъ онъ остановился, застывъ на м?ст? отъ испуга и изумленiя. Хосефина, въ голомъ вид?, прыгнула на картину съ ловкостью б?шеной кошки. Первымъ же ударомъ ногтей она прор?зала картину сверху до низу, см?шавъ еще не засохшiя краски и сорвавъ корочку въ сухихъ м?стахъ. Зат?мъ она схватила ножичекъ изъ ящика съ красками и трахъ… Полотно издало протяжный стонъ и разд?лилось на дв? части подъ напоромъ б?лой руки, которая посин?ла, казалось, отъ неудержимой ярости.

Реновалесъ не пошевелился. Возмущенiе вспыхнуло было въ немъ, у него явилось желанiе броситься на жену, но онъ упалъ, подавленный, какъ ребенокъ, желая плакать, уб?жать куда-нибудь въ уголъ и спрятать свою слабую и тяжелую голову. Хосефина продолжала рвать картину, путаясь ногами въ деревянномъ мольберт?, отрывая отъ холста куски, б?гая со своею добычею взадъ и впередъ, какъ взб?сившееся животное. Художникъ прислонился головою къ ст?н?, и изъ атлетической груди его вырывались трусливые стоны. Къ огорченiю художника, лишившагося своей картины, присоединилась горечь разочарованiя. Онъ впервые понялъ теперь, ч?мъ будетъ его существованiе. Какъ опрометчиво поступилъ онъ, женившись на барышн?, которая вид?ла въ его искуств? лишь карьеру и средства къ добыванiю денегъ и хот?ла заставить его прим?ниться къ предразсудкамъ и традицiямъ мiра, гд? она родилась! Онъ любилъ ее, несмотря на это, и былъ ув?ренъ въ томъ, что она любила его не меньше. Но увы! можетъ-быть онъ сд?лалъ бы лучше, оставшись одинокимъ и свободнымъ для искусства, а, если бы почувствовалъ потребность въ подруг? жизни, то отыскалъ бы себ? красивую, простую бабу, покорную, какъ хорошее и породистое животное; такая по крайней м?р? восхищалась бы имъ, какъ маэстро, и сл?по подчинялась бы его вол?.

Прошло три дня. Реновалесъ и Хосефина почти не разговарили между собою, лишь украдкою поглядывая другь на друга; оба были подавлены домашнею бурею. Но одиночество, въ которомъ они жили, и пребыванiе подъ одною крышею заставили ихъ пойти другъ другу навстр?чу. Хосефина заговорила первая, какъ будто грустное и подавленное настроенiе великана, бродившаго по квартир? съ видомъ больного, внушало ей страхъ. Она обняла его, поц?ловала въ лобъ и пустила въ ходъ всевозможныя ласки, чтобы вызвать на его лиц? слабую улыбку. Кто любитъ его? Его Хосефина, его… обнаженная. Но… нагот? былъ положенъ теперь конецъ. Онъ долженъ быть забыть свои отвратительныя желанiя навсегда. Приличный художникъ не думаетъ о подобныхъ вещахъ. Что сказали бы его многочисленныя друзья? Въ мiр? столько прекрасныхъ сюжетовъ для картинъ. Они могутъ отлично жить дальше въ мир? и любви, если онъ не будетъ д?лать ей непрiятности своею неприличною манiею. Эта страсть къ нагот? была просто постыднымъ пережиткомъ временъ его богемы.

Поб?жденный ласками жены, Реновалесъ помирился съ нею, постарался забыть о своей картин? и улыбнулся съ покорностью раба, который любитъ свои ц?пи, потому что он? обезпечиваютъ ему жизнь и покой.

Съ наступленiемъ осени они пере?хали въ Римъ. Реновалесъ снова принялся работать для своего антрепренера, но тотъ выразилъ черезъ н?сколько м?сяцевъ недовольство его работою. He то, чтобы сеньоръ Марiано исписался, это н?тъ. Но корреспонденты антрепренера жаловались на н?которое однообразiе въ его сюжетахъ. Торговецъ посов?товалъ ему по?хать путешествовать. Онъ могъ прожить зиму въ Умбрiи и писать старыя церкви или крестьянъ на фон? суровыхъ пейзажей. А лучше всего сд?лалъ-бы онъ, если-бы у?халъ въ Венецiю. Какiя великiя вещи могъ-бы создать сеньоръ Марiано у венецiанскихъ каналовъ. И такимъ образомъ зародился у художника планъ покинуть Римъ.

Хосефина безпрекословно подчинилась его желанiю. Ежедневные вы?зды и визиты въ безчксленное множество посольствъ начали надо?дать ей. Какъ только сгладилось первое прiятное впечатл?нiе, Хосефина зам?тила, что важныя дамы относятся къ ней съ обидною снисходительностью, какъ будто она спустилась чиномъ ниже, выйдя замужъ за художника. Кром? того посольская молодежь, атташе всевозможныхъ расъ, блондины и брюнеты – все холостяки, искавшiе развлеченiй въ пред?лахъ мiра дипломатiи – позволяли себ? съ нею дерзости во время тура вальса или фигуры котильона, какъ будто считали ее доступною изъ-за ея брака съ художникомъ, который не могъ блистать въ салонахъ парадною формою. Они д?лали Хосефин? циничныя предложенiя на англiйскомъ или н?мецкомъ язык?, а она, б?дная, должна была только сдерживаться вм?сто отв?та, улыбаясь и кусая губы, въ н?сколькихъ шагахъ отъ Реновалеса, который не понималъ ни слова на иностранныхъ языкахъ и былъ доволенъ вниманiемъ къ жен? со стороны св?тской молодежи, изящнымъ манерамъ которой онъ старался подражать.

Пере?здъ въ Венецiю былъ р?шенъ. Другъ Котонеръ распрощался съ ними. Ему было очень жаль разставаться съ молодою четою, но его м?сто было въ Рим?. Папа чувствовалъ себя какъ разъ очень плохо въ эти дни, и, въ надежд? на его смерть, Котонеръ готовилъ портреты вс?хъ разм?ровъ, стараясь отгадать, кто будетъ преемникомъ больного.

Перебирая впосл?дствiи событiя своей жизни, Реновалесъ вспоминалъ всегда съ наслажденiемъ и тихою тоскою о времени, прожитомъ въ Венецiи. Это былъ лучшiй перiодъ его жизни. Прелестный городъ на лагунахъ, окутанный золотымъ св?томъ среди трепещущихъ водъ, очаровалъ его съ первой же минуты, заставивъ забыть страстную любовь къ челов?ческому т?лу. Восхищенiе наготою улеглось на н?которое время. Онъ влюбился въ старые дворцы, одинокiе каналы, лагуны съ зеленою и неподвижною водою и въ духъ славнаго прошлаго, который виталъ, казалось, надъ величественною стариною мертваго, но в?чно улыбающагося города.

Супруги поселились во дворц? Фоскарини, огромномъ красномъ дом? съ подоконниками изъ б?лаго камня; дворецъ этотъ выходилъ на узенькiй водяной переулокъ вблизи Большого канала. Въ прежнiя времена тутъ жили торговцы, мореплаватели и военный людъ съ острововъ Востока. Но практичный и непочтительный духъ современности преобразилъ дворецъ въ доходный домъ, разд?ливъ золоченые салоны гадкими, некрасивыми перегородками, устроивъ кухни въ филиграновыхъ аркадахъ роскошнаго двора, наполнивъ сохнущимъ б?льемъ мраморныя галлереи, которымъ в?ка придали янтарную прозрачность старинной слоновой кости, и зам?нивъ простыми плитками старый испорченный полъ изъ чудной мозаики.

Реновалесъ съ женою заняли квартиру, которая была ближе вс?хъ къ Большому Каналу. Каждое утро Хосефина вид?ла съ балкона, какъ подплываетъ за ея мужемъ тихая и быстрая гондола. Гондольеръ, привыкшiй возить художниковъ, громко звалъ signor pittore, и Реновалесъ спускался внизъ, неся подъ мышкой ящикъ съ акварельными красками. Лодка немедленно уплывала по извилистымъ и узкимъ каналамъ, покачивая вправо и вл?во своимъ серебристымъ гребнемъ, словно она обнюхивала путь. Какiе чудные, безмятежно-тихiе часы проводилъ Реновалесъ въ сонныхъ водахъ узкаго канала между двумя высокими дворцами съ нависающими крышами, державшими каналъ въ в?чномъ мрак?! Гондольеръ дремалъ, растянувшись на одномъ изъ загнутыхъ кверху концовъ лодки, а Реновалесъ писалъ, сидя, венецiанскiя акварели – новый жанръ, который былъ встр?ченъ римскимъ антрепренеромъ съ большимъ восторгомъ. Легкая кисть Реновалеса производила эти картины съ такою быстротою, точно это были механическiе отпечатки. Въ водяномъ лабиринт? Венецiи им?лся одинъ каналъ, который Реновалесъ называлъ своимъ «доходнымъ им?нiемъ» за то, что тотъ приносилъ ему кучу денегъ. Онъ написалъ безчисленное множество картинъ съ мертвыхъ и безмолвныхъ водъ этого канала, слегка оживлявшихся лишь разъ въ день подъ его тихою гондолою. Тутъ были два старыхъ дворца со сломанными жалюзи, съ мрачными дверьми, покрытыми налетомъ в?ковъ, съ л?стницами, изъ?денными зеленою пл?сенью; въ глубин? ярко св?тился низенькiй сводъ, мраморный мостъ, а подъ нимъ жизнь, движенiе, солнце на широкомъ, оживленномъ канал?. Заброшенная водяная улочка воскресала вновь каждое утро подъ кистью Реновалеса. Онъ былъ въ состоянiи написать ее съ закрытыми глазами, а торговая предпрiимчивость римскаго еврея распространяла ее по всему мiру. Вечера Марiано проводилъ съ женою. Иногда они ?здили въ гондол? на Лидо и, сидя на песчаномъ берегу, любовались сердитыми волнами широкой Адрiатики; водное пространство было покрыто до самаго горизонта бурною п?ною, похожею на стадо б?лосн?жныхъ барановъ, которые мчатся впередъ въ паническомъ страх?.