Обнаженная

Она чувствовала къ нему глубокую благодарность, встр?тивъ впервые искреннюю, хорошую любовь, и притомъ со стороны челов?ка, который пользовался изв?стною славою и, изб?гая общества счастливыхъ женщинъ, обратился къ ней, робкой и вс?ми забытой. Чувство любви, не находившее исхода во время одинокой и угнетенной жизни, накип?ло въ ея душ? и излилось на Реновалеса. О, какою горячею взаимностью отв?чала она тому, кто любилъ ее и вывелъ изъ тяжелаго состоянiя прозябанiя, поднявъ, благодаря своей сил? и любви, до уровня презиравшихъ ее людей!

Знатная вдова де Торреалта возмутилась сперва, узнавъ о сд?ланномъ ея дочери предложенiи. «Сынъ кузнеца! Знаменитый дипломатъ незабвенной памяти!..» Но гордый протестъ какъ бы открылъ ей глаза на истинное положенiе вещей, и она вспомнила, сколько л?тъ тщетно вывозила дочь въ св?тъ. Дураки мужчины! Она подумала также о томъ, что знаменитый художникъ – важная персона, впомнила про статьи, посвященныя посл?дней картин? Реновалеса, а главное, что было особенно уб?дительно для нея, приняла къ св?д?нiю богатства, сыпавшiяся на художниковъ заграницею, и сотни тысячъ франковъ, уплачиваемые за картинку, которую можно было унести подъ мышкой. Почему не могъ Реновалесъ попасть въ число этихъ счастливцевъ?..

Донья Эмилiя начала приставать ко вс?мъ своимъ безчисленнымъ родственникамъ. У д?вочки не было отца, и они должны были зам?нить его теперь. Одни отв?чали ей равнодушно. «Художникъ! Гм… Ну, что же?» давая ей понять, что такой мужъ былъ нич?мъ не лучше таможеннаго досмотрщика. Другiе невольно оскорбляли ее своимъ плотн?йшимъ одобренiемъ. «Реновалесъ? Художникъ съ великимъ будущимъ? Чего же теб? еще? Ты должна радоваться, что онъ обратилъ вниманiе на твою дочь». Но уб?дительн?е всего былъ для доньи Эмилiи сов?тъ ея знатнаго родственника маркиза де Тарфе, котораго она уважала, какъ перваго челов?ка въ государств?, несомн?нно за то, что онъ былъ в?чнымъ начальникомъ испанскихъ дипломатовъ, занимая чуть ли не каждые два года постъ министра иностранныхъ д?лъ.

– По-моему, это д?ло разумное, – сказалъ великiй челов?къ торопливо, такъ какъ его ждали въ сенат?. – Это современный бракъ, а надо жить соотв?тственно своему времени. Я – консерваторъ, но либеральный, очень либеральный и вполн? современный челов?къ. Я позабочусь о молодыхъ, мн? нравится этотъ бракъ. Искусство соединяетъ свою славу съ великимъ историческимъ именемъ! Народная кровь поднимается, благодаря своимъ заслугамъ, до слiянiя со старинною знатью.

Маркизъ де Тарфе, титулъ котораго не насчитывалъ и полув?ка, положилъ своею образною р?чью сенатскаго оратора и об?щанiемъ позаботиться о молодыхъ конецъ колебанiямъ надменной вдовы. Она первая заговорила съ Реновалесомъ, понимая, насколько тяжело ему объясненiе съ матерью нев?сты, принадлежавшей не къ его кругу.

– Я все знаю, Марiано, и согласна на этотъ бракъ.

При этомъ донья Эмилiя предпочитала, чтобы свадьба состоялась поскор?е. Когда онъ думаетъ в?нчаться? Реновалесъ жаждалъ этого брака гораздо бол?е, ч?мъ мать. Хосефина была непохожа, по его мн?нiю, на остальныхъ женщинъ, которыя почти не возбуждали въ немъ животнаго чувства. Ц?ломудрiе упорнаго труженика перешло въ лихорадочное возбужденiе и въ жажду поскор?е обладать этою очаровательною куклою. Кром? того этотъ бракъ льстилъ его самолюбiю. Нев?ста была б?дна, и все приданое ея состояло изъ н?сколькихъ тряпокъ, но она принадлежала къ роду грандовъ, изъ которыхъ одни были министрами, другiе генералами и вс? были титулованными особами. Немало тоннъ в?сили короны и гербы безчисленныхъ родственниковъ, которые не обращали большого вниманiя на Хосефину и ея мать, но должны были въ скоромъ времени стать и его родственниками. Что подумалъ бы сеньоръ Антонъ, куя жел?зо въ своей далекой кузниц?? Что сказали бы завистливые товарищи въ Рим?, которые жили обыкновенно вн? брака съ ciociara'ми, служившими имъ моделями, и в?нчались съ ними въ конц?-концовъ изъ страха передъ кинжаломъ почтеннаго калабрiйца, который желалъ во что бы то ни стало дать своему внуку законнаго отца.

Въ газетахъ много писалось про этотъ бракъ, и повторялись съ легкими варiантами слова маркиза де Тарфе: «Искусство соедиияется со знатью». Реновалесъ желалъ у?хать съ Хосефиною сейчасъ же посл? свадьбы въ Римъ. Онъ сд?лалъ тамъ вс? нужныя приготовленiя къ новой жизни, вложивъ въ нихъ н?сколько тысячъ песетъ, полученныхъ отъ правительства за картину и за н?сколько портретовъ для сената, написанныхъ по заказу будущаго знаменитаго родственника – маркиза де Тарфе.

Одинъ изъ римскихъ прiятелей Реновалеса (мил?йшiй Котонеръ) нанялъ для молодыхъ квартиру на улиц? Маргутта и меблировалъ ее соотв?тственно указанiямъ художника. Донья Эмилiя оставалась въ Мадрид? съ однимъ изъ своихъ сыновей, перешедшимъ на службу въ министерство иностранныхъ д?лъ. Молодыхъ ст?сняетъ присутствiе даже матери. И донья Эмилiя смахивала кончикомъ перчатки незам?тную слезинку съ глазъ. Вдобавокъ ей не хот?лось возвращаться въ страну, гд? она играла изв?стную роль; она предпочитала оставаться въ Мадрид?, гд? многiе знали ее.

Свадьба Хосефины была крупнымъ событiемъ. Родня ея собралась въ полномъ состав?; никто не посм?лъ не явиться на назойливое приглашенiе знатной вдовы, составившей списокъ родственниковъ до шестого кол?на.

Сеньоръ Антонъ прi?халъ въ Мадридъ за два дня до свадьбы, од?тый въ новое платье – короткiе штаны и мохнатую шляпу съ широкими полями; онъ испуганно гляд?лъ на вс?хъ этихъ людей, смотр?вшихъ на него съ улыбкою, какъ на любопытный типъ. Въ присутствiи же Хосефины съ матерью онъ стоялъ, дрожа, съ опущенною головою, называя нев?стку «сеньоритою

, съ почтительностью стараго крестьянина.

– Н?тъ, папа, называйте меня дочерью. Говорите мн? ты.

Но несмотря на простоту Хосефины и н?жную благодарсть, которую онъ чувствовалъ къ ней за горячую любовь къ сыну, св?тившуюся въ ея глазахъ, старикъ не осм?ливался говорить нев?стк? ты и д?лалъ величайшiя усилiя, чтобы изг?гнуть этой опасности, разговаривая съ нею всегда въ третьемъ лиц?.

Донья Эмилiя со своею надменною осанкою и золотыми очками внушала ему еще больше страха. Онъ называпъ ее не иначе, какъ «сеньора маркиза», такъ какъ не могъ пов?рить, по простот? душевной, чтобы эта важная дама не была по крайней м?р? маркизою. Вдова была н?сколько обезоружена такою честью и, продолжая считать его простякомъ, признавала, что онъ довольно симпатичный челов?къ, и терп?ла его пот?шные короткiе штаны.

Когда же сеньоръ Антонъ, стоя въ дверяхъ часовни во дворц? маркиза де Тарфе, гд? происходило в?нчанiе, обвелъ взоромъ вс?хъ нарядныхъ гостей, собравшихся на свадьбу его сына, б?дный старикъ залился слезами.

– Теперь я могу спокойно умереть. Господи! Теперь я могу умереть.

И онъ повторялъ свое печальное желанiе, не обращая вниманiя на см?хъ лакеевъ, какъ будто счастье посл? трудовой жизни было для него в?рнымъ предв?стникомъ близкой смерти.

Молодые у?хали въ Римъ сейчасъ же посл? в?нчанiя. Сеньоръ Антонъ впервые поц?ловалъ свою нев?стку въ лобъ, оросивъ его слезами, и вернулся въ свою кузницу, повторяя желанiе умереть, какъ будто ему ничего было ждать больше отъ жизни.

Реновалесъ прi?халъ съ женою въ Римъ, остановившись по дорог? н?сколько разъ. Но короткiя остановки въ городахъ Ривьеры и два-три дня, проведенные въ Пиз? и во Флоренцiи показались имъ, несмотря на прiятныя воспоминанiя о первой близости, невыносимо вулыарными въ сравненiи съ жизнью въ прелестной римской квартирк?. Зд?сь, у собственнаго очага начался для нихъ настоящiй медовый м?сяцъ, вдали отъ назойливыхъ людей и суеты шумныхъ отелей.

Хосефина, привыкшая къ тайнымъ лишенiямъ и б?дной жизни въ третьемъ этаж?, гд? он? жили съ матерью, словно на бивуакахъ, приберегая весь вн?шный блескъ для улицы, была въ восторг? отъ изящной и кокетливой маленькой квартирки на улиц? Маргутта. Прiятель Марiано, н?кiй Пепе Котонеръ, художникъ, который почти не бралъ въ руки кисти и тратилъ весь свой художественный энтузiазмъ на восхищенiе Реновалесомъ, хорошо исполнилъ данное ему порученiе.

Хосефина д?тски-радостно захлопала въ ладоши при вид? спальни; роскошная венецiанская мебель съ инкрустацiями изъ перламутра и чернаго дерева привела ее въ восторгъ. Это была царская роскошь, купленная художникомъ въ разсрочку.

О, первая ночь ихъ пребыванiя въ Рим?! Какъ глубоко вр?залась она въ памяти Марiано! Растянувшись на монументальной венецiанской кровати, Хосефина наслаждалась отдыхомъ посл? утомительнаго пути, потягиваясь вс?мъ т?ломъ прежде ч?мъ закрыться тонкою простынею, съ непринужденностью женщины, которой нечего больше скрывать. Розовые пальцы ея маленькихъ, пухлыхъ ножекъ тихонько шевелились, словно призывая Реновалеса.

А онъ стоялъ у ея кровати, нахмурившись, и гляд?лъ на нее съ серьезнымъ видомъ, обуреваемый однимъ желанiемъ, котораго онъ не р?шался высказывать.

Ему хот?лось вид?ть ее обнаженною, любоваться ея т?ломъ; онъ еще не зналъ ея посл? ночей проведенныхъ въ гостиницахъ, гд? слышались за перегородками чужiе голоса.

Это была не прихоть влюбленнаго, а желанiе художника; глаза его жаждали увид?ть ея красоту.

Она противилась, покрасн?въ и слегка возмущаясь этимъ требованiемъ, которое оскорбляло въ ней чувство стыдливссти.

– He будь сумасшедшимъ, Марiанито. Ложись, не говори глупостей.

Но желанiе росло въ немъ, и онъ упорно настаивалъ на своемъ. Она должна была побороть въ себ? буржуазные принципы, искусство не признавало такой стыдливости, челов?ческая красота была создана для того, чтобы сiять во всемъ своемъ величiи, а отнюдь не скрываться и жить въ презр?нiи и проклятiи.

Онъ не собирался писать съ Хосефины картину и не см?лъ даже просить объ этомъ; онъ жаждалъ только вид?ть ея обнаженное т?ло и любоваться имъ, безо всякихъ грубыхъ желанiй, съ благогов?йнымъ чувствомъ обожанiя.

И его огромныя руки, сдерживаемыя страхомъ сд?лать ей больно, н?жно старались разъединить ея скрещенныя на груди руки, которыя противились его усилiямъ. Хосефина см?ялась: «Сумасшедшiй! Оригиналъ! Ты же щекочешь меня… ты же д?лаешь мн? больно». Но въ конц? концовъ, поб?жденная его упорствомъ и удовлетворенная въ женскомъ самолюбiи этимъ поклоненiемъ ея т?лу, она уступила и позволила д?лать съ собою все, какъ ребенокъ, переставъ сопротивляться и издавая лишь тихiе стоны, словно ее подвергали пытк?.

Обнаженное т?ло заблистало перламутровою б?лизною. Хосефина закрыла глаза, какъ-будто желая скрыться отъ стыда. На б?лой простын? выд?лялись бл?дно-розовыя, гармоничныя округлости, опьяняя глаза художника своею красотою.

Лицо Хосефины не преоставляло ничего особеннаго. Но т?ло ея! О, если бы онъ могъ поб?дить когда-нибудь ея предразсудки и написать это чудное т?ло!..

He открывая попрежнему глазъ, какъ будто это н?мое обожанiе утомляло ее, маленькая женщина заложила руки за голову и выгнулась туловищемъ, приподнявъ б?лыя округлости на груди.

Реновалесъ опустился у постели на кол?ни въ порыв? восторга, въ пылу художественнаго энтузiазма, ц?луя роскошное т?ло, но не подъ влiянiемъ животнаго чувства.

– Я обожаю тебя, Хосефина. Ты хороша, какъ Венера. Н?тъ, не Венера. Она холодна и спокойна, какъ богиня, а ты женщина. Ты похожа… на кого же ты похожа?.. Да, именно такъ. Ты – маленькая Обнаженная Гойи, съ ея н?жною грацiей, минiатюрная, обаятельная. Ты – Обнаженная!

III

Жизнь Реновалеса изм?нилась. Онъ былъ влюбленъ въ жену, боялся, какъ бы она не почувствовала въ чемъ нибудь недостатка, и съ бсзпокойствомъ думалъ о вдов? Торреалта, которая могла выразить сожал?нiе по поводу того, что дочь «знаменитаго дипломата незабвенной памяти» несчастна, снизойдя до брака съ художникомъ; все это заставляло его упорно работать, чтобы поддержать комфортъ, которымъ онъ окружилъ Хосефину.

И Реновалесъ, относившiйся прежде съ презр?нiемъ къ искусству, какъ ремеслу, и къ живописи за деныи, которою занимались его товарищи по профессiи, сталъ подражать имъ, но съ усердiемъ и горячностью, свойственными ему во вс?хъ начинанiяхъ. Этотъ неутомимый конкурентъ, скандально понижавшiй ц?ны на картины, вызвалъ въ н?которыхъ мастерскихъ громкiй протестъ. Онъ продалъ свою кисть на годъ одному изъ евреевъ торговцевъ, вывозившихъ картины заграницу, подъ условiемъ полученiя опред?ленной суммы съ каждой написанной имъ картины и полнаго отказа отъ своего права работать для другихъ коммерсантовъ. Реновалесъ работалъ съ утра до вечера, м?няя сюжеты по требованiю того, котораго онъ называлъ своимъ антрепренеромъ. «Хватитъ ciociari, пишите теперь мавровъ». Зат?мъ мавры теряли ц?иность на рынк?, и въ моду входили мушкетеры, дерущiеся на дуэли, румяные пастушки а la Watteau или дамы въ напудренныхъ парикахъ, усаживающiяся въ золотую гондолу подъ звуки гитаръ. Для большаго разнообразiя Реновалесъ писалъ иногда сцены въ церкви съ массою вышитыхъ хоругвей и золоченыхъ кадилъ или какую-нибудь вакханалiю, подражая на память и безъ моделей очаровательнымъ округлостямъ и янтарнымъ т?ламъ фигуръ Тицiана. Когда каталогъ былъ исчерпанъ, ciociari снова входили въ моду, и Реновалесъ начиналъ сначала. Благодаря необычайной легкости исполненiя, ему удавалось писать по дв?-три картинки въ нед?лю. Антрепренеръ нав?щалъ его часто для подбодренiя и сл?дилъ за ходомъ его кисти съ энтузiазмомъ челов?ка, который ц?нитъ искусство по столько-то за дюймъ и за часъ. Вс? его разговоры съ Реновалесомъ им?ли лишь ц?лью поднять въ немъ бодрость.

Посл?дняя вакханалiя, написанная Реновалесомъ, находилась въ нарядномъ bar'? въ Нью-Іорк?. Его процессiя въ Абруццскихъ горахъ была куплена для одного изъ наибол?е аристократическихъ домовъ Россiи. Другая картина, изо бражавшая танецъ маркизъ, переод?тыхъ пастушками, на лугу съ фiалками, находилась въ рукахъ одного барона, еврейскаго банкира во Франкфурт?… Торговецъ потиралъ руки и сообщалъ обо всемъ этомъ Реновалесу съ покровительственнымъ видомъ. Имя художника становилось все изв?стн?е, благодаря ему, и онъ собирался сд?лать все для созданiя Реновалесу всемiрной репутацiи. Корреспонденты уже писали ему, прося присылать только произведенiя сеньора Реновалеса, потому что они пользовались наилучшимъ сбытомъ на рынк?. Но Марiано отв?чалъ антрепренеру р?зко, и въ этой р?зкости выливалась вся горечь художника. Вс? эти картины – одно свинство. Если искусство состоитъ въ такой мазн?, лучше уже бить щебень на большой дорог?.

Но весь этотъ протестъ противъ униженiяего кисти исчезалъ при вид? Хосефимы, которая обставляла и украшала маленькую квартирку, обращая ее въ прелестное гн?здышко, достойное его любви. Она чувствовала себя счастливою въ этой очаровательной квартирк?, пользуясь роскошнымъ экипажемъ и полною свободою въ отношенiи своихъ туалетовъ и драгоц?нностей Супруга Реновалеса не знала недостатка ни въ чемъ р?шительно; въ ея распоряженiи находился даже, въ качеств? сов?тника и в?рнаго слуги, добрый Котонеръ, проводившiй ночи въ крошечной комнатк? дешеваго квартала, служившей ему мастерскою, а все остальное время – въ квартир? молодыхъ. Хосефина неограниченно распоряжалась деныами; она никогда не видала столько денегъ сразу. Когда Реновалесъ передавалъ ей пачку полученныхъ отъ антрепренера кредитныхъ бумажекъ, она весело кричала: «Ахъ, деныи, денежки!» и б?жала спрятать ихъ, съ прелестною улыбкою д?ловой и экономной хозяюшки, а на сл?дующiй день вынимала деныи и тратила ихъ съ д?тскою безсознательностью. Какое великое д?ло живопись! Ея знаменитый отецъ (несмотря на ув?ренiя мамаши) никогда не зарабатывалъ столько денегъ, пере?зжая отъ одного двора къ другому въ качеств? представителя своего короля.

Пока Реновалесъ писалъ въ мастерской, Хосефина ?здила кататься въ своемъ ландо въ Пинчiо, раскланиваясь съ безчисленными посланницами, живущими въ Рим?, съ н?которыми дамами изъ аристократiи, которыя останавливались про?здомъ на н?сколько дней въ великомъ город? и были представлены Хосефин? въ какой нибудь модной гостиной, и со всею тучею дипломатовъ, жившихъ при двухъ дворахъ – Ватикан? и Квиринал?.

Реновалесъ былъ введенъ женою въ мiръ высшаго изящества. Племянница маркиза де Тарфе, в?чнаго испанскаго министра была принята съ распростертыми объятiями въ высшее римское общество, самое тонное въ Европ?. Ни одно торжество въ обоихъ испанскихъ посольствахъ не проходило безъ того, чтобы на немъ не фигурировали «знаменитый художникъ Реновалесъ со своею элегантною супругою»; вскор? эти приглашенiя распространились и на другiя посольства. Р?дкiй вечеръ проходилъ безъ вы?зда въ св?тъ. Въ виду того, что дипломатическихъ центровъ было два – одинъ, группировавшiйся вокругъ итальянскаго короля, и другой, преданный Ватикану, прiемы и вечера сл?довали одинъ за другимъ почти непрерывно въ этомъ особомъ мiр?, который собирался каждый вечеръ, удовлетворяясь самимъ собою для полученiя полнаго удовольствiя.

Когда Реновалесъ возвращался подъ вечеръ домой, усталый отъ работы, Хосефина ждала его уже полуод?тая, а знаменитый Котонеръ помогалъ ему натягивать парадный фракъ.

– А орденъ! – кричала Хосефина, видя мужа во фрак?. – Господи, какъ это ты забываешь всегда орденъ! Ты же знаешь, что тамъ у вс?хъ есть что нибудь на груди.

Котонеръ немедленно отправлялся за большимъ крестомъ, который испанское правительство пожаловало Реновалесу за его картину и, над?въ на грудь ленту, и воткнувъ въ петлицу фрака блестящую розетку, художникъ у?зжалъ съ женою изъ дому, чтобы провести вечеръ среди дипломатовъ, знаменитыхъ путешественниковъ и племянниковъ кардиналовъ. Его товарищи по профессiи б?сились отъ зависти, видя, какъ часто нав?щаютъ Реновалеса въ мастерской испанскiе посланники, консулъ и разныя лица, причастныя къ Ватикану. Они отрицали въ немъ художественный талантъ, приписывая это вниманiе важныхъ людей положенiю Хосефины, и называли его карьеристомъ и льстецомъ, предполагая, что онъ женился по разсчету. Однимъ изъ его наибол?е усердныхъ пос?тителей былъ отецъ Рековеро, представитель одного монашескаго ордена, игравшаго въ Испанiи большую роль; онъ представлялъ изъ себя что-то въ род? посланника въ ряс? и пользовался большимъ влiянiемъ при папскомъ двор?. Когда его не было въ мастерской, Реновалесъ твердо зналъ, что отецъ Рековеро сидитъ у него дома или исполняетъ какое нибудь порученiе Хосефины, которая гордилась своею дружбою съ этимъ влiятельнымъ монахомъ, жизнерадостнымъ и претенцiозно-элегантнымъ, несмотря на свой грубый нарядъ. У супруги Реновалеса всегда находились для монаха порученiя, такъ какъ подруги засыпали ее изъ Мадрида всевозможными просьбами.

Вдова Торреалта много способствовала этому, разсказывая направо и нал?во о высокомъ положенiи, которое дочь ея занимала въ Рим?. Марiанито зарабатывалъ миллiоны, по ея словамъ; Хосефина слыла близкимъ другомъ папы, домъ ея былъ полонъ кардиналовъ, а самъ великiй отецъ не нав?щалъ ее только по той причин?, что б?дняжка не выходилъ изъ Ватикана. Супруг? художника постоянно приходилось посылать въ Мадридъ какiя нибудь четки изъ гробницы Святого Петра или реликвiи, извлеченныя изъ катакомбъ. Онъ то просила отца Рековеро, чтобы онъ похлопоталъ о разр?шенiи на бракъ, представлявшемъ какiя нибудь затрудненiя, то интересовалась прошенiями разныхъ набожныхъ дамъ, прiятельницъ ея матери. Большiя торжества римской церкви приводили ее въ восторгъ своею театральною пышностью, и она была очень благодарна щедрому монаху за то, что онъ никогда не забывалъ о ней и оставлялъ ей хорошее м?сто. Хосефина не пропускала ни одного прiема паломниковъ въ собор? Святого Петра съ трiумфаньной процессiей, гд? папу несли на роскошныхъ носилкахъ подъ опахалами изъ перьевъ. Иной разъ добрый монахъ сообщалъ ей съ таинственнымъ видомъ, что на сл?дующiй день будетъ п?ть Паллестри, знаменитый кастратъ папскаго хора, и испанка вставала на разсв?т?, оставляя мужа въ постели, чтобы услышать высокiй и н?жный голосъ папскаго евнуха, безбородое лицо котораго красовалось въ окнахъ магазиновъ среди портретовъ модныхъ балеринъ и теноровъ.

Реновалесъ добродушно см?ялся надъ безчисленными занятiями и пустыми развлеченiями жены. Б?дняжка! Надо же ей жить весело, на то онъ и работаетъ. Достаточно того, что онъ можетъ вы?зжать съ нею вм?ст? только по вечерамъ. Днемъ онъ дов?рялъ ее в?рному Котонеру, который ходилъ за Хосефиною всюду, какъ пажъ, нося пакеты, когда она выходила за покупками, и исполняя обязанности дворецкаго, а иногда и повара.

Реновалесъ познакомился съ нимъ по прi?зд? въ Римъ. Котонеръ былъ его лучшимъ другомъ. Несмотря на то, что Реновалесъ былъ моложе его на десять л?тъ, Котонеръ относился къ нему съ обожанiемъ, какъ ученикъ къ маэстро, и любилъ его, какъ старшiй братъ. Весь Римъ зналъ его, см?ясь надъ его картинами (когда онъ занимался живописью, что, впрочемъ, случалось довольно р?дко) и ц?ня въ немъ искреннюю услужливость, которая извиняла въ н?которой степени его паразитную жизнь. Этотъ полный, лысый челов?чекъ маленькаго роста, съ торчащими ушами, безобразный, какъ веселый и добродушный сатиръ, этотъ сеньоръ Котонеръ всегда находилъ л?томъ прiютъ въ замк? какого-нибудь кардинала въ окрестностяхъ Рима. Зимою онъ постоянно показывался на Корсо, од?тый въ зеленоватую крылатку, размахивая широкими рукавами, какъ летучая мышь крыльями. Онъ началъ свою карьеру на родин? въ качеств? пейзажиста, но захот?лъ писать людей, стать равнымъ знаменитымъ художникамъ, и попалъ неожиданно въ Римъ съ епископомъ изъ родного города, считавшимъ его мiровымъ талантомъ. Съ т?хъ поръ онъ не вы?зжалъ ни разу изъ великаго Рима. Усп?хи онъ сд?лалъ тамъ огромные. Онъ зналъ бiографiи и имена вс?хъ художниковъ; никто не могъ сравниться съ нимъ въ отношенiи познанiй, какъ можно устроиться въ Рим? экономно и гд? купить вещи дешевле всего. Ни одинъ испанецъ не про?зжалъ черезъ великiй городъ безъ того, чтобы Котонеръ не явился къ нему съ визитомъ. Д?ти знаменитыхъ художниковъ смотр?ли на него, какъ на старую нянюшку, потому что онъ таскалъ ихъ в?чно на рукахъ. Величайшимъ событiемъ въ его жизни было то, что онъ фигурировалъ въ кавалькад? донъ Кихота въ роли Санчо Панса. Котонеръ писалъ только портреты папы римскаго въ трехъ разм?рахъ и ставилъ ихъ въ своей жалкой коморк?, служившей ему одновременно спальней и мастерской. Его прiятели кардиналы, которыхъ онъ часто нав?щалъ относились къ б?дному синьору Котонеру съ состраданiемъ и покупали у него за н?сколько лиръ портретъ папы, нев?роятно безобразный, даря его какой-нибудь деревенской церкви, гд? картина вызывала всеобщiй восторгъ, потому что была писана въ Рим? и притомъ другомъ-прiятелемъ его свят?йшества.

Такая продажа озаряла Котонера радостью; онъ являлся въ этихъ случаяхъ въ мастерскую Реновалеса съ гордымъ видомъ и искусственно скромною улыбкою.