Обнаженная

Художникъ съ наслажденiемъ гляд?лъ на это обнаженное т?ло, грацiозно-хрупкое и блестящее, словно внутри его гор?ло пламя жизни подъ перламутровою оболочкою. Кр?пкiя груди, напоминающiя выпуклостью чудныя магнолiи, завершались бл?дно-розовыми, закрытыми бутонами. Легкая, еле зам?тная т?нь затмевала половую тайну. Св?тъ бросалъ блестящiя пятна на круглыя, н?жныя кол?ни, а отъ нихъ шла опять легкая т?нь къ маленькимъ, розовымъ, д?тскимъ ногамъ съ изящными пальцами.

Это была маленькая, грацiозная и пикантная женщина, испанская Венера; въ ней было какъ разъ столько полноты, сколько требовалось для покрытiя мягкими округлостями стройной и изящной фигурки. Блестящiе глаза съ задорнымъ огонькомъ не гармонировали съ неподвижностью взгляда; на грацiозныхъ губкахъ играла еле зам?тная, но в?чная улыбка; на щекахъ, локтяхъ и ступняхъ ногъ розовый тонъ былъ прозраченъ и влажно-блестящъ, какъ у раковинъ, открывающихъ свои чудно-окрашенныя внутренности въ таинственйыхъ глубинахъ моря.

– Обнаженная Гойи! Обнаженная!

Реновалесъ пересталъ повторять эти слова вслухъ, но его мысли и взглядъ не отрывались отъ картины, и отражались въ улыбк? на его губахъ.

Онъ не былъ теперь одинъ. Время отъ времени между нимъ и картиною проходили взадъ и впередъ группы громко разговаривавшихъ любопытныхъ. Деревянный полъ дрожалъ подъ тяжелыми шагами. Былъ полдень, и каменщики съ сос?днихъ построекъ воспользовались часомъ отдыха, чтобы заглянуть въ эти залы, словно это былъ новый мiръ, съ наслажденiемъ вдыхая теплый, нагр?тый воздухъ. Они оставляли на полу сл?ды известки, подзывали другъ друга, чтобы под?литься впечатл?нiями передъ какою-нибудь картиною, выказывали большое нетерп?нiе въ желанiи охватить глазами сразу весь музей, восторгались воинами въ блестящемъ вооруженiи или сложной военной формой прежнихъ временъ на картинахъ. Т? изъ каменщиковъ, которые были пожив?е, служили своимъ товарищамъ проводниками и нетерп?ливо гнали ихъ дальше. В?дь, были-же они зд?сь наканун?! Скор?е впередъ! Имъ еще много оставалось посмотр?ть. И они б?жали по направленiю къ внутреннимъ заламъ, волнуясь отъ любопытства, какъ люди, которые только что ступили на новую землю и ждутъ, что передъ ними появится вдругъ что-нибудь особенное.

Среди этого галопирующаго простодушнаго восторга проходили также группы дамъ – испанокъ. Вс? он? относились одинаково къ картинамъ Гойи, словно выслушали предварительно одинъ и тотъ же урокъ. Он? переходили отъ картины къ картин?, разсуждая о модахъ прежнихъ временъ и н?сколько завидуя даже дамамъ въ пышныхъ юбкахъ, широкихъ мантильяхъ и высокихъ прическахъ. Но лица ихъ вскор? принимали серьезное выраженiе; он? презрительно сжимали губы и быстрыми шагами удалялись въ глубь галлереи. Инстинктъ во время предупреждалъ ихъ объ опасности. Ихъ безпокойные глаза еще издали больно и непрiятно поражались наготою на полотн?; он? чуяли присутствiе знаменитой красавицы, еще не видя ея, и проходили мимо картины, не оборачиваясь, со строгимъ и чопорнымъ видомъ – точно на улиц?, когда пристаютъ нахалы – не желая вид?ть сос?днихъ картинъ и не останавливаясь до сос?дней залы Мурильо.

Это была ненависть къ красот?, в?ковое христiанское отвращенiе къ Природ? и истин?, протестовавшiя инстинктивно противъ того, что подобныя гадости терпятся въ общественномъ зданiи, населенномъ святыми, королями и аскетами.

Реновалесъ обожалъ эту картину и относился къ ней восторженно-благогов?йно, отводя ей совс?мъ особое м?сто въ художественномъ творчеств?. Это было первое проявленiе искусства, освободившагося отъ предразсудковъ нашей исторiи. Три в?ка живописи и н?сколько покол?нiй славныхъ именъ, отличавшихся необычайною плодовитостью, не дали до Гойи испанскаго художника, который посм?лъ-бы нанести на полотно формы женскаго т?ла и божественную наготу, бывшую у вс?хъ народовъ первою вдохновительницею зарождающагося искусства! Реновалесъ вспомнилъ другую обнаженную женскую фигуру – Венеру Веласкеса, хранящуюся въ чужой стран?. Но эта картина не была плодомъ непосредственнаго вдохновенiя; она была написана по заказу монарха, который щедро платилъ иностранцамъ за изображенiе наготы и пожелалъ им?ть подобную же картину кисти своего придворнаго художника.

Религiозная нетерпимость д?йствовала на искусство подавляющимъ образомъ втеченiе долгихъ в?ковъ. Челов?ческая красота отпугивала великихъ художниковъ, писавшихъ людей съ крестомъ на груди и четками на шпаг?. Т?ла челов?ческiя скрывались подъ тяжелыми складками грубыхъ рясъ или неуклюжими придворными кринолинами, и художники не см?ли отгадывать, что находится подъ ними, глядя на модели, какъ в?рующiе люди смотрятъ на пышный плащъ Богородицы, не зная, что подъ нимъ – т?ло или три палки, поддерживающiя голову. Радости жизни считались гр?хомъ, нагота, Божье творенье, отвращенiемъ. Напрасно сiяло надъ испанскою землею бол?е прекрасное, ч?мъ въ Венецiи, солнце; тщетно преломлялись лучи св?та на испанской земл? съ бол?е яркимъ блескомъ, ч?мъ во Фландрiи, испанское искусство отличалось мрачностью, сухостью и строгимъ духомъ, даже посл? знакомства съ творчествомъ Тицiана. Возрожденiе, поклонявшееся во вс?хъ остальныхъ странахъ челов?ческой нагот?, какъ в?нцу творенiя, покрывалось въ Испанiи рясою монаха или лохмотьями нищаго. Залитые св?томъ пейзажи становились темными и мрачными при переход? на полотно; страна солнца изображалась въ живописи съ с?рымъ небомъ и злов?ще-зеленою землею; головы прiобр?тали монастырскую угрюмость. Художникъ переносилъ на картины не то, что его окружало, а то, что было внутри его – часть своей души; а душа его была окована страхомъ передъ опасностями земной жизни и передъ муками загробной, она была черна и печальна, словно выпачкана сажей костровъ Инквизицiи.

Эта нагая женщина съ кудрявой головой на скрещенныхъ и закинутыхъ назадъ рукахъ, подъ которыми видн?лся, ничуть не нарушая ея безмятежнаго спокойствiя, легкiй пушокъ, знаменовала собою пробужденiе искусства, жившаго до т?хъ поръ особою жизнью. Легкое т?ло, покоившееся на зеленомъ диван? и подушкахъ съ тонкими кружевами, собиралось, казалось, подняться въ воздухъ въ мощномъ порыв? воскресенiя.

Реновалесъ думалъ объ обоихъ маэстро, одинаково великихъ и въ то же время столь разныхъ. Одинъ изъ нихъ отличался внушительнымъ величiемь знаменитыхъ памятниковъ; онъ былъ величаво-спокоенъ, корректенъ, холоденъ, наполнялъ горизонтъ исторiи своею колоссальною громадою и старился со славою, не давая съ теченiемъ в?ковъ ни одной трещины въ своихъ мраморныхъ ст?нахъ. Co вс?хъ сторонъ у него былъ одинъ фасадъ, благородный, строгiй, спокойный, безъ всякихъ фантастическихъ украшенiй. Это былъ воплощенный разумъ, основательный, уравнов?шенный, не знающiй порывовъ восторга или упадка духа, торопливости или лихорадки, Другой художникъ былъ великъ, какъ гора, и полонъ извилистыхъ неровностей, соотв?тственныхъ причудливому безпорядку въ Природ?. Тутъ было все: съ одной стороны крутыя, голыя скалы, дал?е долина, поросшая цв?тущимъ кустарникомъ, внизу благоухающiй садъ, населенный птицами, на вершин? горъ в?нецъ грозовыхъ тучъ, извергающихъ громъ и молнiю. Это было воплощенное воображенiе, которое б?шено мчится впередъ, то прiостанавливаясь, то снова пускаясь дал?е, причемъ голова его теряется въ безпред?льной дали, а ноги не отд?ляются отъ земли.

Жизнь дона Дiего заключалась въ трехъ словахъ. «Онъ былъ художникомъ». Это была вся его бiографiя. Никогда во время путешествiй по Испанiи и Италiи не побуждало его любопытство вид?ть что либо иное кром? картинъ. При двор? короля-поэта онъ прозябалъ среди маскарадовъ и торжествъ, спокойный, какъ монахъ, стоя всегда передъ полотномъ и моделью, сегодня передъ шутомъ, завтра передъ маленькою инфантою, стремясь лишь къ тому, чтобы подняться въ чин? среди слугъ короля и получить право нашить красный крестъ на жилетъ. Это была возвышенная душа, заключенная въ флегматичномъ т?л?, никогда не мучившемъ его нервными желанiями и не нарушавшемъ его спокойнаго труда вспышками страсти. Когда онъ умеръ, на сл?дующей же нед?л? умерла его супруга, добрая донья Хуана; они, повидимому, не могли жить другъ безъ друга посл? мирнаго и долгаго совм?стнаго существованiя, не отличавшагося никакими приключенiями.

Гойа же «пожилъ». Онъ пожилъ, какъ художникъ и грансеньоръ: его существованiе было интереснымъ романомъ, полнымъ любовныхъ исторiй. Раздвигая драпировки его мастерской, ученики видали шелковыя юбки королевы на кол?няхъ маэстро. Красавицы-герцогини того времени просили на перерывъ, чтобы кр?пкiй мужествеино-галантный арагонецъ намалевалъ имъ румянецъ на щекахъ, см?ясь, какъ сумасшедшiя отъ этихъ шалостей интимнаго характера. Любуясь торжественнымъ обнаженнымъ т?ломъ на растрепанрой постели, Гойа переносилъ эти формы на полотно въ силу неудержимой потребности воспроизводить въ живописи красоту, и легенда, создавшаяся вокругъ испанскаго художника, соединяла его славное имя съ именами вс?хъ ув?ков?ченныхъ его кистью красавицъ.

Писать, не зная ни страха, ни предразсудковъ, увлекаться работою, перенося на полотно сочную наготу и влажную, янтарную прозрачность женскаго т?ла съ розовыми переливами, словно у морскихъ раковинъ, было запов?днымъ желанiемъ Реновалеса. Онъ мечталъ жить, какъ знаменитый донъ Франсиско Гойа, какъ свободныя птицы съ блестящими перьями, среди однообразiя челов?ческой жизни, и отличаться своими страстями, вкусами и свободными взглядами отъ большинства людей, какъ онъ отличался отъ нихъ оц?нкою жизни.

Но увы! Жизнь его была похожа на жизнь дона Дiего; она была ровна, однообразна, вытянута по струнк?. Онъ писалъ, но не жилъ. Его картины пользовались большимъ усп?хомъ за точность въ передач? природы, за яркость красокъ, за прозрачность воздуха и вн?шнiя формы вещей, но чего-то все-таки не хватало ему; это что-то шевелилось внутри него, и онъ тщетно пытался вырваться изъ вульгарныхъ рамокъ обыденной жизни.

Воспоминанiе о романтической жизни Гойи напомнило ему о его собственной. Его называли маэстро; у него покупали за хорошую ц?ну все, что онъ писалъ, особенно, если это соотв?тствовало чужому вкусу и противор?чило его художественной вол?; онъ наслаждался спокойнымъ и очень удобнымъ существованiемъ; дома въ роскошномъ дворц?, снимокъ съ котораго былъ пом?щенъ въ н?сколькихъ иллюстрированныхъ журналахъ, у него была жена, в?рившая въ его генiальность, и почти взрослая дочь, при вид? которой смущались и волновались вс? его ближайшiе ученики. Отъ прошлой богемы оставались у него лишь мягкiя фетровыя шляпы, длинная борода, взъерошенные волосы и н?сколько небрежное отношенiе къ своей вн?шности; но когда положенiе нацiональной знаменитости требовало отъ него бол?е тщательнаго туалета, онъ вынималъ изъ шкапа фракъ съ кучей орденовъ въ петлиц? и появлялся на офицiальныхъ торжествахъ съ весьма представительною вн?шностью. Много тысячъ дуро хранилось у него въ банк?. Онъ принималъ своего пов?реннаго въ д?лахъ дома, въ мастерской, съ палитрою въ рук?, обсуждая съ нимъ, какiя бумаги купить на годовой заработокъ. Имя маэстро не вызывало ни удивленiя, ни отвращенiя въ высшемъ обществ?, гд? было въ мод? заказывать ему дамскiе портреты.

Въ прежнiя времена онъ вызывалъ протесты и скандальные толки своими дерзкими красками и революцiоннымъ отношенiемъ къ Природ?, но имя его вовсе не было запятнано посягательствомъ на правила приличiя, которыя необходимо соблюдать съ публикою. Женщины, которыхъ онъ писалъ, были простыми крестьянками, отвратительными деревенскими красавицами; на его картинахъ не появлялись иныя обнаженныя т?ла кром? потныхъ т?лъ рабочаго люда или пухлыхъ д?тскихъ фигурокъ. Онъ былъ почтеннымъ маэстро, который культивировалъ свой выдающiйся талантъ съ такимъ же спокойствiемъ, съ какимъ торговые люди занимаются своими д?лами.

Чего-же не хватало ему?… Увы!.. Реновалесъ иронически улыбался. Вся его жизнь предстала вдругъ передъ нимъ въ бурномъ поток? воспоминанiй. Онъ устремилъ еще разъ взглядъ на эту обнаженную женщину блестящей перламутровой б?лизны, съ заложенными за голову руками, съ пышными, выпуклыми грудями и обращеннымъ на него взоромъ, какъ будто она вид?ла въ немъ стараго знакомаго. И онъ повторялъ мысленно, съ выраженiемъ горькаго разочарованiя:

– Обнаженная Гойи!.. Обнаженная!

II

Когда Марiано Реновалесъ вспоминалъ первые годы своей жизни, въ его памяти, особенно легко удерживавшей вн?шнiя впечатл?нiя, явственн?е всего звучали непрерывные удары молота по наковальн?. Съ ранней зари до того времени, какъ земля начинала окутываться полумракомъ сумерекъ, жел?зо п?ло и стонало отъ пытки на наковальн?; отъ ударовъ дрожали и ст?ны дома, и полъ комнатки въ верхнемъ этаж?, гд? Марiано игралъ у ногъ бл?дной, бол?зненной женщины съ глубокимъ и серьезнымъ вглядомъ; она часто оставляла шитье, чтобы поц?ловать своего малыша съ неожиданною порывистостью, словно боялась, что не увидитъ его больше.

Непрерывные удары молота, подъ звуки которыхъ состоялось появленiе Марiано на св?тъ, будили его съ первыми лучами солнца; онъ соскакивалъ съ кровати и спускался въ кузницу гр?ться у раскаленной печи. Отецъ его, волосатый и добродушный циклопъ, весь почерн?вшiй отъ сажи, поворачивалъ жел?зо въ печи, работалъ напильникомъ и отдавалъ, среди оглушительнаго шума, зычнымъ голосомъ приказанiя своимъ подручнымъ. Двое дюжихъ парней съ открытою грудью, ковали жел?зо, сильно взмахивая руками и пыхтя; то красное, то огненно-желтое, оно извергало при каждомъ удар? молота потоки блестящихъ искръ, которыя съ трескомъ разсыпались въ вид? яркихъ букетовъ, населяя мрачную атмосферу кузницы роемъ огненныхъ мухъ, и замирали черныя и потухшiя, въ полныхъ сажи углахъ.

– Тихонько, малышъ, – говорилъ отецъ, опуская свою крупную руку на н?жную головку ребенка съ тонкими кудрявыми волосами.

Блескъ раскаленнаго жел?за привлекалъ ребенка настолько сильно, что онъ пробовалъ иногда завлад?ть искорками, сверкавшими на земл?, словно упавшiя зв?зды.

Отецъ гналъ его изъ кузницы на улицу. Передъ почерн?вшею отъ сажи дверью разстилались на склон? горы залитыя солнцемъ поля, разд?ленныя межами и каменными оградами на правильныя геометрическiя фигуры. Внизу въ долин? видн?лись группы тополей на берегахъ извилистой, хрустальной р?ки, а вдали высились горы, поросшiя до верху темными соснами. Кузница находилась неподалеку отъ маленькаго городка; оттуда и изъ окрестныхъ деревень поступали въ нее заказы на новыя оси для тел?гъ или плуги, косы, лопаты и вилы для починки.

Постоянные удары молота побуждали ребенка къ лихорадочной д?ятельности и отрывали его отъ д?тскихъ игръ. Въ возраст? восьми л?тъ онъ хватался иногда за веревку м?ховъ и тянулъ ее, восторгаясь снопомъ искръ, которыя вырывались изъ угля, подъ сильною струею воздуха. Добрый циклопъ обожалъ сына, который былъ кр?покъ и силенъ, какъ вс? въ его семь?; кулаки мальчика внушали даже въ этомъ возраст? сильное уваженiе окрестнымъ ребятишкамъ. Марiано былъ сыномъ своего отца; отъ б?дной матери, слабой и бол?зненной, онъ унасл?довалъ только склонность къ уединенному размышленiю. Ц?лыми часами просиживалъ онъ иногда, когда затихала въ немъ жажда кипучей д?ятельности, и молча любовался полями, небомъ и ручьями, которые стекали съ горъ по камушкамъ и впадали въ р?ку въ глубин? долины.

Мальчикъ ненавид?лъ школу и чувствовалъ къ ученiю искреннее отвращенiе. Его сильныя руки дрожали въ нер?шимости, когда онъ брался за перо. За то отецъ и вс? окружающiе восторгались легкостью, съ которою онъ воспроизводилъ все, что вид?лъ, въ простыхъ и наивныхъ рисункахъ, не упуская ни мал?йшей подробности. Карманы его были всегда полны угля, и онъ не проходилъ мимо ст?ны или любого св?тлаго камня безъ того, чтобы не нарисовать на нихъ сейчасъ же предметы, поражавшiе его глазъ ч?мъ-нибудь особеннымъ. Наружныя ст?ны кузницы были совс?мъ черны стъ рисунковъ маленькаго Марiано. Длинною вереницею тянулись на нихъ съ хвостиками закорючкою и задранными кверху мордами свиньи Святого Антонiя, которыя содержались въ маленькомъ городк? на общественный счетъ и разыгрывались жителями въ лотерею въ день этого святого. А посреди этой пузатой процессiи выглядывалъ профиль кузнеца и его подручныхъ съ надписью подъ каждымъ изъ нихъ, чтобы ни у кого не могло быть сомн?нiй относительно оригинала.

– Поди-ка сюда, жена, – кричалъ кузнецъ своей бол?зненной подруг? жизни при вид? новаго рисунка. – Поди, посмотри, что сд?лалъ нашъ сынъ. Экiй б?сенокъ!..

Восторженное отношенiе къ таланту сына заставляло кузнеца смотр?ть сквозь пальцы на то, что мальчикъ исчезалъ изъ школы и кузницы и б?галъ ц?лыми днями по долин? или городку съ углемъ въ рук?, покрывая черными рисунками окрестныя скалы и ст?ны домовъ къ великому отчаянiю хозяекъ. На ст?нахъ таверны, на Главной площади города Марiано начертилъ головы вс?хъ наибол?е усердныхъ пос?тителей ея, и трактирщикъ съ гордостью показывалъ ихъ публик?, не позволяя никому дотрагиваться до нихъ изъ боязни, что он? сотрутся. Это произведенiе искусства льстило тщеславiю кузнеца, когда онъ заходилъ по воскресеньямъ посл? об?дни въ таверну выпить со старыми прiятелями стаканъ вина. А на дом? священника Марiано нарисовалъ Пресвятую Д?ву, передъ которой останавливались, глубоко вздыхая, вс? старыя ханжи.

Кузнецъ красн?лъ отъ удовольствiя, выслушивая похвалы мальчику, какъ-будто он? относились къ нему самому. Откуда явился этотъ генiй въ такой некультурной семь?? Кузнецъ утвердительно качалъ головою, когда важные люди въ город? сов?товали ему сд?лать что-нибудь для сына. Само собою разум?ется! Онъ не знаетъ, что именно сл?дуетъ сд?лать, но признаетъ, что они правы; маленькому Марiано не пристойно ковать жел?зо, какъ отцу. Онъ можетъ сд?латься такою же важною персоною, какъ донъ Рафаэль, который писалъ святыхъ въ главномъ город? провинцiи и училъ художниковъ въ огромномъ дом?, полномъ картинъ, тамъ въ город?, а по л?тамъ прi?зжалъ съ семьей на свою виллу внизу въ долин?.

Этотъ донъ Рафаэль внушалъ вс?мъ уваженiе своимъ серьезнымъ видомъ; это былъ святой челов?къ, обремененный кучей д?тей; онъ носилъ сюртукъ, словно священническую рясу, и говорилъ слащаво, какъ монахъ, хотя это вовсе не шло къ его худому, розовому лицу, обрамленному с?дою бородою. Въ м?стной церкви хранился писанный имъ образъ Пречистой Богоматери, н?жные, блестящiе тона котораго вызывали у набожныхъ людей дрожь въ ногахъ. Кром? того глаза этой Богоматери обладали чудеснымъ свойствомъ гляд?ть прямо на того, кто смотр?лъ на нее, и даже сл?дили за нимъ взоромъ, куда бы онъ ни отходилъ. Это было истинное чудо. He в?рилось даже, чтобы каргина была создана славнымъ, скромнымъ господиномъ, который поднимался л?томъ каждое утро въ городокъ къ об?дн?. Какой-то англичанинъ хот?лъ купить ее, предлагая ц?ну на в?съ золота. Никто не видалъ этого англичанина, но вс? только презрительно улыбались, рассказывая о его предложенiи. Такъ и продадутъ ему образъ! Пусть б?сятся отъ злости еретики со своими миллiонами! Пречистая Д?ва останется въ м?стной церкви на зависть всему мiру и преимущественно сос?днимъ городкамъ.

Когда священникъ явился къ дону Рафаэлю, чтобы разсказать ему о сын? кузнеца, великiй челов?къ уже зналъ о способностяхъ ребенка. Онъ видалъ его рисунки въ городк? и признавалъ, что мальчикъ, повидимому, довольно талантливъ, и сл?дуетъ безусловно направить его по в?рному пути. Зат?мъ явились къ нему кузнецъ съ сыномъ; оба смутились, очутившись на чердак? виллы, гд? донъ Рафаэль устроилъ себ? мастерскую, и увидя вблизи баночки съ красками, палитру, кисти и полотна съ голубымъ фономъ, на которомъ нам?чались розовыя пухлыя формы херувимовъ и оцухотворенное лицо Божьей Матери.

Когда л?то кончилось, добрый кузнецъ р?шилъ посл?довать сов?тамъ дона Рафаэля. Разъ художникъ такъ добръ, что согласенъ помочь мальчику, то и отецъ сд?лаетъ со своей стороны все, чтобы не испортить его счастливой судьбы. Кузница давала ему и семь? средства къ жизни. Важно было только поработать еще н?сколько л?тъ и продержаться до конца жизни у наковальни, безъ помощника и преемника въ труд?. Сынъ его былъ рожденъ для важной роли въ мiр? и стыдно было испортить его жизнь и не принять помощи отъ добраго покровителя.

Мать Марiано д?лалась все слаб?е и бол?зненн?е. Она горько заплакала при прощань? съ сыномъ, какъ-будто главный городъ провинцiи находился на краю св?та.

– Прощай, сынокъ. He увижу я тебя больше!

И д?йствительно Марiано не пришлось больше увид?ть безкровнаго лица матери съ большими, лишенными всякаго выраженiя глазами. Оно совершенно изгладилось изъ его памяти и обратилось въ б?лое пятно, на которомъ онъ тщетно пытался возстановить дорогiя черты.

Въ город? его жизнь изм?нилась радикальнымъ образомъ. Онъ понялъ зд?сь, чего искали его руки, водя углемъ по б?лымъ ст?намъ домовъ. Тайны искусства открылись ему въ тихiе вечера, въ старомъ монастыр?, гд? пом?щался провинцiальный музей, въ то время, какъ донъ Рафаэль разсуждалъ съ другими господами въ профессорской комнат? или подписывалъ въ канцелярiи важныя бумаги.

Марiано жилъ въ дом? своего покровителя, будучи одновременно его слугою и ученикомъ; онъ носилъ отъ него письма сеньору декану и разнымъ каноникамъ, которые гуляли со своимъ прiятелемъ маэстро или собирались у него въ дом?. Марiано часто приходилось бывать въ прiемныхъ разныхъ монастырей и передавать черезъ густыя р?шетки порученiя отъ дона Рафаэля б?лымъ и чернымъ т?нямъ монахинь; узнавъ, что этотъ милый, св?жiй и привлекательный деревенскiй мальчикъ собирается сд?латься художникомъ, монахини засыпали его массою вопросовъ подъ влiянiемъ развившагося въ одиночеств? любопытства, угощали его черезъ турникетъ конфектами, лимономъ въ сахар? или иными вкусными вещами изъ монастырскихъ кладовыхъ и снабжали на прощанье здравыми сов?тами, которые звучали сквозь жел?зныя р?шетки н?жно и мягко.

– Будь хорошимъ мальчикомъ, Марiанито. Учись и молись. Будь хорошимъ христiаниномъ. Господь Богъ поможетъ теб?, и можетъ-быть ты сд?лаешься такимъ же чуднымъ художникомъ, какъ донъ Рафаэль. Онъ, в?дь, одинъ изъ первыхъ въ мiр?.

Какъ см?ялся впосл?дствiи Реновалесъ надъ своею д?тскою наивностью, заставлявшею его вид?ть въ учител? величайшаго художника въ мiр?! Въ класс?, въ Академiи Художествъ, онъ возмущался всегда своими товарищами, непочтительными ребятами, выросшими на улиц?, сыновьями разныхъ ремесленниковъ, которые бомбардировали другъ друга хл?бомъ для стиранiя рисунковъ, какъ только профессоръ повертывался къ нимъ спиной, и ненавид?ли дона Рафаэля, называя его ханжей и iезуитомъ.

Вечера Марiано проводилъ въ мастерской со своимъ учителемъ. Какъ волновался онъ, когда художникъ впервые далъ ему въ руки палитру и позволилъ писать на старомъ полотн? копiю съ образа младенца Святого Іоанна недавно оконченнаго имъ для одной городской церкви!.. Нахмурившись отъ сильнаго напряженiя, мальчикъ д?лалъ нев?роятныя усилiя, чтобы скопировать произведенiе маэстро и слушалъ въ тоже время добрые сов?ты которые тотъ давалъ ему, не отрывая глазъ отъ полотна и быстро водя своею ангельскою кистью.

По словамъ дона Рафаэля, живопись должна была носить непрем?нно религiозный характеръ. Первыя картины въ мiр? возникли подъ влiянiемъ религiи; вн? ея жизнь отличалась лишь гадкимъ матерiализмомъ и отвратительною гр?ховностью. Живопись должна была стремиться къ идеалу, къ красот?, создавать всегда чудные образы, воспроизводить вещи въ такомъ вид?, какъ он? должны быть, а не какъ он? есть въ д?йствительности, а главное стремиться вверхъ, къ небу, потому что истинная жизнь тамъ, а не зд?сь на земл?, полной горя и слезъ. Марiано долженъ былъ перевоспитать себя, сов?товалъ старый учитель, и искоренить въ себ? склонность къ рисованiю грубыхъ вещей, какъ наприм?ръ людей такими, какъ они есть, животныхъ во всемъ ихъ грубомъ реализм? и пейзажей въ томъ вид?, какъ они представлялись его глазамъ.

Надо было и самому быть идеальнымъ челов?комъ. Многiе художники были почти святыми; только при этомъ условiи удавалось имъ изобразить небесную красоту на лицахъ своихъ мадоннъ. И б?дный Марiано л?зъ изъ кожи, чтобы сд?латься идеальнымъ челов?комъ, и присвоить себ? хоть обгрызочекъ тихаго, ангельскаго блаженства, окружавшаго его учителя.

Марiано знакомился постепенно съ прiемами, благодаря которымъ донъ Рафаэль создавалъ свои чудныя произведенiя искусства, вызывавшiя крики восторга у его прiятелей канониковъ и у богатыхъ дамъ, заказывавшихъ ему образа. Когда старый худажникъ собирался приступить къ воспроизведенiю на полотн? Пречистой Л?вы, постепенно наводнявшей своими изображенiями церкви и монастыри провинцiи, онъ вставалъ рано утромъ и шелъ въ мастерскую, не иначе, какъ предварительно испов?давшись и причастившись. Онъ чувствовалъ въ себ? внутреннюю силу и искреннiй подъемъ духа, а если посреди работы являлся вдругъ недостатокъ въ нихъ, то онъ снова приб?галъ къ обычному источнику вдохновенiя.

Художникъ долженъ быть чистъ душою и т?ломъ. Донъ Рафаэль далъ об?тъ д?вственности, когда ему было уже за пятьдесятъ л?тъ; конечно, это было поздновато, но запозданiе явилось отнюдь не потому, что онъ не зналъ раньше этого в?рнаго средства достигнуть полнаго идеала небеснаго художника. Супруга его, преждевременно состарившаяся отъ безчисленныхъ родовъ и подавленная в?рностью и тяжелов?сною доброд?телью мужа, сократила свои супружескiя обязанности до того, что лишь молилась съ мужемъ по четкамъ и п?ла съ нимъ гимны Пресвятой Троиц? по вечерамъ. У нихъ было н?сколько дочерей, существованiе которыхъ лежало тяжелымъ камнемъ на сов?сти маэстро, какъ напоминанiе о постыдномъ матерiализм?. Но одн? изъ нихъ уже подстриглись въ монахини, а другiя собирались посл?довать прим?ру сестеръ, и ореолъ идеализма выступалъ все явственн?е вокругъ художника по м?р? того, какъ эти свид?тельницы его гр?ховности исчезали изъ дому и скрывались въ монастыряхъ, гд? он? поддерживали художественный престижъ отца.

Иной разъ маэстро оставлялъ работу въ нер?шимости, когда Пречистая Д?ва выходила одинаковой подрядъ на н?сколькихъ образахъ. Въ такихъ случаяхъ донъ Рафаэль говорилъ своему ученику таинственнымъ голосомъ:

– Марiано, поди скажи сеньорамъ, чтобы завтра не приходили. Я буду писать съ модели.

Мастерская оставалась въ такiе дни запертою для священниковъ и прочихъ почтенныхъ друзей маэстро. Вм?сто нихъ тяжелою поступью являлся городовой Родригесъ, съ окуркомъ сигары подъ жесткими торчащими усами и съ саблей на боку. Онъ былъ выгнанъ съ жандармской службы за пьянство и жестокость и, оставшись безъ д?ла, обратился, по непонятному наитiю въ модель для художниковъ. Набожный донъ Рафаэль, слегка трусившiй Родригеса, внялъ его усиленнымъ просьбамъ и устроилъ ему м?сто въ полицiи. Посл? этого Родригесъ не пропускалъ ни одного удобнаго случая выразить маэстро свою бульдожью благодарность, похлопывая его своими огромными лапами по плечамъ и дыша ему въ лицо никотиномъ и алкоголемъ.

– Донъ Рафаэль! Вы – мой второй отецъ! Пуеть только попробуетъ кто-нибудь тронуть васъ, и я отрублю ему вотъ это, и то, что еще ниже.

Но мистикъ-маэстро, довольный въ глубин? души такимъ покровительствомъ, красн?лъ и махалъ руками, чтобы угомонить грубое животное.