Обнаженная

За н?сколько дней до торжества Котонеръ передалъ другу свертокъ бумагъ. Это была копiя р?чи, переписанная великол?пнымъ почеркомъ. Деньги были уже уплочены. Актерскiй инстинктъ не позволялъ художнику ударить лицомъ въ грязь; ц?лый вечеръ шагалъ онъ по мастерскимъ, съ тетрадкою въ рук?, сопровождая громкое чтенiе энергичными жестами другой руки. Этотъ нахалъ Малтранита былъ способный малый! Художникъ былъ чуждъ всего, что не касалось живописи, и пришелъ въ восторгъ отъ этого литературнаго произведенiя; оно состояло изъ ряда громкихъ восклицанiй, къ которымъ прим?шивались знаменитыя имена – много именъ – изъ риторическихъ восторговъ и изъ историческихъ обобщенiй, столь полныхъ и столь глубокихъ, что, казалось, челов?чество жило съ начала мiра, думая только о р?чи Реновалеса и регулируя свои поступки такимъ образомъ, чтобы онъ могъ уложить ихъ въ опред?ленныя рамки.

Художникъ чувствовалъ божественный подъемъ духа при краснор?чивомъ повторенiи греческихъ именъ, изъ которыхъ многiя нравились ему по звуку, несмотря на то, что онъ точно не зналъ, кому они принадлежали – великимъ скульпторамъ или поэтамъ-трагикамъ. Встр?чаясь дал?е въ р?чи съ Шекспиромъ и Данте, маэстро прiобр?талъ н?который апломбъ. Объ этихъ онъ уже кое-что слыхалъ и зналъ, что они не занимались живописью, но должны были фигурировать въ каждой приличной р?чи. А дойдя до того м?ста, гд? говорилось о современномъ искусств?, Реновалесъ почувствовалъ себя на твердой земл? и улыбнулся съ видомъ превосходства. Малтранита немного понималъ въ этой области и разсуждалъ поверхностно, какъ профанъ. Но писалъ онъ все-таки хорошо, очень хорошо; самъ Реновалесъ не написалъ бы лучше… И онъ изучилъ свою р?чь такъ основательно, что запомнилъ многое даже наизусть, упражняясь въ произношенiи наибол?е трудныхъ именъ и спрашивая сов?товъ у друзей, лучше образованныхъ, ч?мъ онъ.

– Я хочу отличиться, – говорилъ онъ простодушно. – Хотя я только художникъ, но не желаю, чтобы надо мною см?ялись.

Въ тсржественный день онъ позавтракалъ много раньше полудня. Предстоящая церемонiя, которой онъ никогда въ жизни не видалъ, волновала его, и онъ почти не прикасался къ ?д?. Къ возбужденiю присоединилось еще непрiятное чувство, которое появлялось у него каждый разъ, какъ надо было позаботиться о своемъ туалет?.

Въ теченiе долгихъ л?тъ брачной жизни Реновалесъ привыкъ жить беззаботно, не занимаясь мелочами обыденной жизни. Когда приходилось од?ваться по парадному, руки жены или дочери быстро и легко помогали ему привести свою вн?шность въ порядокъ. Даже въ перiодъ наибольшей вражды, когда они съ Хосефиной почти не разговаривали, Реновалеса окружалъ полн?йшiй порядокъ, поддерживаемый женою – прекрасною хозяйкою, которая избавляла его отъ вс?хъ домашнихъ заботъ.

Котонера не было въ Мадрид?; лакей ушелъ къ графин? отнести н?сколько пригласительныхъ билетовъ, потребованныхъ ею чуть не въ посл?днюю минуту для знакомыхъ. Реновалесъ р?шилъ од?ться самъ. Зять и дочь должны были прi?хать за нимъ въ два часа. Лопесъ де-Соса взялся отвезти тестя въ Академiю на своемъ мотор?, желая, очевидно, чтобы на него упалъ слабый лучъ яркой, офицiальной славы, которая должна была залить тестя.

Реновалесъ од?лся посл? н?которой борьбы съ мелкими трудностями, происходившими отъ отсутствiя привычки къ самостоятельному од?ванью. Онъ д?йствовалъ съ неловкостью ребенка, который лишился вдругъ помощи матери. Когда же въ конц? концовъ онъ съ удовольствiемъ взглянулъ въ зеркало и увид?лъ свою фигуру въ черномъ фрак? и прилично завязанномъ галстух?, у него вырвался вздохъ облегченiя. Наконецъ-то!.. Теперь ордена и ленту. Но куда д?вались эти важныя игрушки? Онъ не над?валъ ихъ со свадьбы Милиты. Эти вещи хранились всегда у б?дной покойной. Гд? найти ихъ теперь? И боясь, что время уйдетъ, и д?ти застанутъ его неготовымъ, Реновалесъ сталъ быстро искать вещи по комнатамъ, пыхтя, ругаясь отъ нетерп?нiя и злясь, что приходится искать зря, неизв?стно, гд? именно. Онъ прошелъ въ поискахъ въ уборную жены, въ нздежд? найти тамъ ордена, и сталъ нервно открывать двери большихъ шкафовъ, вд?ланныхъ въ ст?ну. Но всюду вис?ли платья и только платья.

Къ бальзамическому запаху дерева, наводившему на мысли о безмолвной тишин? полей, присоединилось тонкое, загадочное благоуханiе, говорившее о прошлыхъ временахъ, объ умершихъ красотахъ, объ исчезнувшихъ воспоминанiяхъ. Это было чтото похожее на ароматъ засушенныхъ цв?товъ. Запахъ шелъ отъ разв?шанныхъ въ шкафу платьевъ – б?лыхъ, черныхъ, розовыхъ, голубыхъ, скромнаго или полинявшаго цв?та, со старыми, пожелт?вшими кружевами. Въ складкахъ ихъ сохранилось благоуханiе т?ла, которое они покрывали. Все прошлое покойной было собрано зд?сь. Съ суев?рною тщательностью собрала она зд?сь платья разныхъ перiодовъ своей жизни, какъ-будто боялась равстаться съ ними, бросить часть своей жизчи, своей кожи.

Художникъ гляд?лъ на н?которыя изъ этихъ платьевъ съ такимъ волненiемъ, точно это были старые, забытые друзья, которые появились вдругъ самымъ неожиданнымъ образомъ. Одна розовая юбка напомнила ему чудныя времена въ Рим?, голубое платье вызвало въ его памяти площадь Святого Марка, и ему почудился шепестъ голубиныхъ крыльевъ и, словно далекое жужжанье, шумный полетъ валкирiй. Темныя и скромныя платья, изъ перiода жестокой борьбы съ нуждою, вис?ли отд?льно въ глубин? шкафа, напоминая о принесенныхъ жертвахъ и о тяжелыхъ униженiяхъ. Одна соломенная шляпа съ красными цв?тами, виноградными листьями и вишнями, веселая, какъ л?тняя зелень въ л?су, улыбалась ему съ верхней полки. Ее онъ тоже зналъ! Много разъ впивался въ его лобъ ея зубчатый соломенный край, когда, въ часы заката, во время прогулокъ по окрестностямъ Рима, онъ наклонялся, обнимая свою жену за талью и ища ея губы, которыя дрожали отъ удовольствiя; а вдали звен?ли колокольчики стадъ и жалобныя п?сни пастуховъ.

О прошломъ говорилъ также, вызывая воспоминанiя объ исчезнувшихъ радостяхъ, этотъ юношескiй запахъ, сохранившiйся въ запертомъ пом?щенiи и вырывавшiйся теперь изъ шкаповъ волнами, точно газы стараго вина изъ запыленной бутылки. Чувства Реновалеса были сильно напряжены; запахъ этотъ опьянялъ его. Ему казалось, будто онъ упалъ въ озеро духовъ, которое стало захлестывать его своими волнами, играя имъ, точно безжизненнымъ т?ломъ. Это былъ ароматъ вернувшейся юности, ?имiамъ счастливыхъ летъ, но, конечно, бол?е слабый и н?жный, ч?мъ прежде, вызывавшiй тоску по прежнимъ годамъ. Это было благоуханiе чудныхъ магнолiй на т?л? Хосефины, шелковистаго, легкаго пушка подъ скрещенными за головою руками, б?лаго, д?вственнаго живота, отливавшаго перламутромъ, однимъ словомъ всего того, что заставило Реновалеса воскликнуть въ порыв? восторга вь первую ночь въ Рим?:

– Я обожаю тебя, Хосефина. Ты красива, какъ маленькая Обнаженная Гойи. Ты – Обнаженная.

Сдерживая дыханiе, точно пловецъ, Реновалесъ проникалъ въ глубину шкаповъ, жадно протягивая руки и стремясь поскор?е выбраться оттуда, вернуться снова на поверхность, на чистый воздухъ. Руки его натыкались на картонки, на пакеты съ лентами и старыми кружевами, не находя того, что искали. И каждый разь, какъ дрожащiя руки перерывали старыя платья, мертвый и неопред?ленный запахъ, который онъ вдыхалъ больше воображенiемъ, ч?мъ обонянiемъ, отд?лялся отъ вещей и окутывалъ его своими волнами.

У Реновалеса явилось желанiе уйти оттуда какъ можко скор?е. Въ уборной не было орденовъ; в?рн?е всего, что они остались въ спальн?. И впервые посл? смерти жены р?шился онъ повернуть ключъ въ этой двери. Запахъ прошлаго не оставлялъ его и проникалъ, казалось, черезъ поры его т?ла. Реновалесу чудилось, будто его обнимаютъ чьи-то невидимыя, огромныя руки, протянутыя изъ безпред?льной дали. Теперь ему не было страшно войти въ спальню.

Онъ вошелъ ощупью, подвигаясь въ темнот? къ окну; ставни заскрип?ли, и солнечный св?тъ сразу влился въ комнату. Осл?пленный эгимъ яркимъ Со?томъ, художникъ увид?лъ, какъ блеститъ венецiанская мебель, словно н?жно и прив?тливо улыбаясь ему.

Это была роскошная художественная обстановка. Посл? годового отсутствiя маэстро взглянулъ съ восхищенiемъ на большой шкапъ съ тремя ясными и блестящими зеркалами, какiя выд?лываются только въ Мурано, и на черное дерево съ мелкими инкрустацiями изъ перламутра и блестящихъ камней. Эта мебель была нагляднымъ доказательствомъ художественной изобр?тательности древней Венецiи, находившейся въ постоянныхъ сношенiяхъ съ восточными народами. Покупка этой обстановки была великимъ событiемъ въ перiод? его молодости, прихотью влюбленнаго челов?ка, жаждавшаго оказать любимой женщин? княжескiя почести, стоившiя ему н?сколькихъ л?тъ тяжелыхъ сбереженiй.

Роскошная обстановка сопровождала ихъ всюду. Они не разставались съ нею даже въ эпоху горькой нужды. Въ дни б?дности, когда онъ работалъ на чердак? и Хосефина стряпала сама, когда у нихъ не хватало стульевъ, они ?ли съ одной тарелки, и Милита играла куклами изъ тряпокъ, въ жалкомъ альков?, выб?ленномъ известкою, стояла нетронутая и окруженная глубокимъ почетомъ мебель б?локурой супруги дожа, словно надежда на будущее, об?щанiе лучшихъ временъ. И несчастная Хосефина, дов?рчивая въ своемъ простодушiи, благогов?йно держала эти вещи въ чистот?, обожая ихъ и ожидая волшебнаго переворота, когда можно будетъ перенести ихъ во дворецъ.

Художникъ обвелъ спальню сравнительно спокойнымъ взоромъ, не находя въ ней ничего особеннаго или волнующаго. Предусмотрительный Котонеръ убралъ кресло, въ которомъ умерла Хосефина.

Роскошная, монументальная кровать изъ р?зного чернаго дерева и блестящей мозаики выгляд?ла довольно вульгарно, такъ какъ матрацы были свернуты и сложены въ кучу посредин?. Реновалесъ улыбнулся, вспомнивъ страхъ, не позволившiй ему ни разу открыть дверь комнаты. Покойная не оставила зд?сь никакого сл?да по себ?. Ничто не напоминало зд?сь Хосефины. Атмосфера была тяжелая и затхлая, пропитанная пылью и сыростью, какъ обыкновенно въ спертыхъ пом?щенiяхъ.

Время шло, и надо было искать ордена. Освоившись въ комнат?, Реновалесъ открылъ шкапъ, над?ясь найти ихъ тамъ. Такой же запахъ, какъ въ уборной, вырвался и изъ этого пом?щенiя, только бол?е легкiй, далекiй, еле зам?тный. Вдругъ Реновалесу почудилось, что имъ овлад?ла какая-то странная иллюзiя. Но н?тъ. Изъ глубины шкафа поднимался какъ-бы невидимый дымокъ, окутывая его ласковыми, плавными кольцами. Глаза его сейчасъже узнали на полк? футляры, которые онъ искалъ. Но онъ не протянулъ къ нимъ рукъ и застылъ въ неподвижности, увлекшись созерцанiемъ многихъ мелкихъ предметовъ, напомнившихъ ему Хосефину.

Она царила и тутъ и выходила ему навстр?чу еще жив?е и опред?ленн?е, ч?мъ изъ стараго платья. Перчатки ея сохранили, казалось, теплоту и форму рукъ, ласково игравшихъ въ былыя времена волосами маэстро. Воротнички ея напоминали ему прелестную шейку изъ слоновой кости, на которой у Реновалеса были любимыя, н?жныя м?стечки для поц?луевъ.

Руки его перевернули все съ бол?зненнымъ любопытствомъ. Старый, тщательно завернутый в?еръ растрогалъ его, несмотря на свой жалкiй видъ. На потертыхъ складкахъ его видн?лись сл?ды красокъ, остатокъ головки, написанной имъ, когда жена была ему только другомъ, и онъ почтилъ этимъ вниманiемъ сеньориту де-Торреалта, пожелавшую им?ть какую-нибудь работу молодого художника. Въ одномъ футляр? засверкали загадочнымъ блескомъ дв? огромныхъ жемчужины, окруженныя брильянтами. Это былъ подарокъ изъ Милана, первая ц?нная вещь, купленная имъ жен? на Соборной площади. Ц?лая масса денегъ, полученныхъ художникомъ отъ римскаго антрепренера, была вложена имъ въ эту роскошную игрушку, заставившую жену покрасн?ть отъ удовольствiя и погляд?ть на мужа съ искреннею благодарностью.

Перерывая жадными пальцами футляры, ленты, платки и перчатки, онъ наталкивался на воспоминанiя, связанныя всегда съ его собственною личностью. Эта несчастная жила для него, только для него, какъ-будто личная жизнь ея была не въ счетъ и им?ла значенiе лишь въ связи съ его жизнью. Маэстро нашелъ, тщательно и благогов?йно уложенныя, среди лентъ и картонокъ, фотографiи т?хъ м?стъ, гд? протекли ихъ молодые годы – римскихъ памятниковъ, холмовъ старой папской области, венецiанскихъ каналовъ; вс? эти воспоминанiя о прошломъ были, очевидно, очень дороги ей, потому что были связаны съ образомъ мужа. Въ бумагахъ онъ нашелъ засушенные цв?ты, хрупкiе и плоскiе; тутъ были и роскошныя розы, и скромные полевые ца?точки, и сухiя травы, все безъимянныя вещи, безъ всякой ц?нности. Но Реновалесъ догадывался о ихъ значенiи и понималъ, что цв?ты связаны съ какими-нибудь счастливыми минутами, совершенно забытыми имъ.

Портреты художника изъ разныхъ перiодовъ его жизни выглядывали изо вс?хъ угловъ и изъ подъ горъ тонкихъ носовыхъ платковъ. Зат?мъ Реновалесъ увид?лъ н?сколько пакетовъ писемъ; чернила побл?дн?ли отъ времени. Художникъ изумился, взглянувъ на почеркъ; онъ былъ знакомъ ему и вызывалъ въ немъ неясныя воспоминанiя, точно лицо челов?ка, имя котораго невозможно вспомнить. Ахъ, какой дуракъ!.. Это былъ его-же собственный, некрасивый и неизящный почеркъ юныхъ л?тъ, когда онъ ум?лъ легко д?йствовать только кистью. Передъ нимъ лежалъ на желтой бумаг? весь его романъ, вс? его умственныя усилiя для изложенiя «красивыхъ вещей», точно онъ былъ литераторомъ. Вс? письма были на лицо: и изъ досвадебнаго перiода, когда, разставшись посл? прiятнаго свиданiя или разговора, они испытывали потребность изложить на бумаг? то, чего не см?ли высказывать вслухъ, и другiя, съ итальянскими марками, полныя хвастливыхъ объясненiй въ любви, – маленькiя записочки, которыя онъ посылалъ жен?, когда у?зжалъ на н?сколько дней въ Неаполь или въ какой-нибудь мертвый городъ въ окрестностяхъ Рима. Дал?е письма изъ Парижа, адресованныя въ венецiанскiй палаццо; въ этихъ онъ тревожно спрашивалъ о здоровь? малютки, желая знать, какъ идетъ кормленiе, и дрожа отъ страха передъ возможностью неизб?жныхъ д?тскихъ бол?зней.

Ни одно изъ его писемъ не было потеряно; вс? были зд?сь, тщательно спрятанныя, продушенныя любовью, перевязанныя лентами, которыя служили какъ бы повязками прошлой жизни, обращенной въ мумiю. Письма же Хосефины потерп?ли иную судьбу; ея любовь на бумаг? разс?ялась, исчезла въ пустот?. Письма ея остались, забытыя, въ карманахъ стараго платья, сгор?ли въ отельныхъ комнатахъ, попали можетъ быть въ чужiя руки, вызвавъ жестокiй см?хъ надъ наивною любовью молодой женщины. У него хранилось только н?сколько писемъ, но и т? были не отъ жены, а отъ другой женщины. И при мысли объ этомъ Реновалесъ почувствовалъ угрызенiя сов?сти, страшный стыдъ за свой дурной поступокъ.

Онъ читалъ первыя строки н?которыхъ писемъ съ удивленiемъ, какъ будто они были написаны не имъ, и наивно изумлялся своему страстному стилю. И это было написано имъ самимъ!.. Какъ любилъ онъ въ то время свою Хосефину!.. Ему не в?рилось даже, что эта любовь могла кончиться такъ холодно. Онъ удивлялся теперь своему равнодушiю за посл?днiе годы, не помнилъ о непрiятностяхъ ихъ совм?стной жизни, вид?лъ свою жену только такою, какъ она была въ молодости, съ яснымъ лицомъ, серьезною улыбкою и восторженнымъ взглядомъ.

Реновалесъ продолжаль читать письмо за письмомъ съ такимъ увлеченiемъ, точно это былъ интересный романъ. Его радовала теперь собственная доброд?тель въ молодомъ возраст?, когда организмъ бурно предъявлялъ свои требованiя, а онъ соблюдалъ чистоту и приверженность къ жен?, единственной женщин?, которую зналъ посл? свадьбы. Онъ испытывалъ радость, см?шанную съ грустью, какъ дряхлый старикъ, увид?вшiй свой портретъ въ юномъ возраст?. И онъ былъ прежде такимъ! Въ глубин? души его заговорилъ тономъ упрека серьезный голосъ: «Да, такимъ… но тогда ты былъ хорошимъ, тогда ты былъ честнымъ челов?комъ».

Онъ углубился въ чтенiе, не отдавая себ? отчета въ томъ, что время идетъ. Вдругъ онъ услышалъ шаги въ сос?днемъ корридор?, шуршанье юбокъ, голосъ дочери. На улиц? рев?лъ гудокъ; это дерзкiй зять торопилъ его. Боясь быть застигнутымъ, онъ вынулъ изъ футляровъ ордена и ленты и посп?шно заперъ шкапъ.

Академическое торжество оказалось для Реновалеса чуть не крахомъ. Графиня нашла, что онъ очень интересенъ. Лицо его было бл?дно отъ возбужденiя, грудь – ув?шана зв?здами и орденами, передъ б?лой рубашки перер?занъ н?сколькими цв?тнымм лентами. Но какъ только онъ всталъ среди всеобщаго любопытсва, съ тетрадкою въ рук?, и сталъ читать р?чь, въ публик? поднялся шопотъ, вскор? чуть не заглушившiй его голосъ. Онъ читалъ глухо и быстро, однообразно и скучно, точно школьникъ, который жаждетъ только кончить поскор?е, не отдавая себ? отчетавъ своихъ словахъ. Громкiя репетицiи въ мастерской и тщательное изученiе театральныхъ жестовъ не принесли ему никакой пользы! Мысли его были, казалось, далеко, очень далеко отъ торжества, и глаза его вид?ли только буквы. Нарядная публика разошлась, довольная т?мъ, что собралась лишнiй разъ, но многiя дамы посм?ялись надъ р?чью, закрывшись газовыми в?ерами и радуясь, что могутъ косвенно пустить шпильку своей доброй прiятельниц? графин? де-Альберка.

– Какой ужасъ, голубушка! Что это случилось съ маэстро?

II

Проснувшись на сл?дующее утро, маэстро Реновалесъ почувствовалъ неудержимое стремленiе къ св?ту, широкому пространству, св?жему воздуху и вышелъ изъ дому вверхъ по алле? Кастельяна къ холмамъ около дворца для Выставокъ.

Наканун? вечеромъ онъ об?далъ у графини де-Альберка, давшей, въ честь вступленiя его въ Академiю почти оффицiальный банкетъ, на которомъ присутствовало большинство важныхъ завсегдатаевъ ея дома. Графиня сiяла отъ удовольствiя, какъ будто праздновался ея личный усп?хъ. Графъ окружалъ знаменитаго маэстро такимъ вниманiемъ, точно совершалось великое событiе въ его артистической д?ятельности. Онъ такъ преклонялся передъ вс?ми вн?шними знаками отличiя, что съ благогон?нiемъ гляд?лъ на академическую медаль, единственную, которой не хватало среди его крестовъ и орденовъ.

Реновалесъ плохо спалъ ночь. Шампанское за об?домъ у графини плохо под?йствовало на него. Онъ вернулся въ свой особнякъ съ н?которымъ страхомъ, какъ будто его ждало дома что-то ненормальное, чего онъ самъ хорошенько не понималъ. Онъ снялъ строгiй фракъ, мучившiй его н?сколько часовъ, и легъ въ постель, изумляясь непонятному страху, не покидавшему его до порога дома. Онъ не находилъ теперь вокругъ себя ничего особеннаго; комната его выгляд?ла такъ-же, какъ всегда. Онъ скоро уснулъ отъ усталости и отъ тяжелаго пищеваренiя посл? важнаго банкета, и ни разу не проснулся за ночь. Но сонъ его былъ тяжелъ и продолжителенъ, и снились ему вид?нiя, отъ которыхъ онъ, нав?рно, стоналъ.

Поздно утромъ, когда его разбудили шаги лакея въ сос?дней уборной, Реновалесь догадался по скомканнымъ и сбитымъ простынямъ, по каплямъ холоднаго пота на лбу и по чувству разбитости во всемъ т?л?, что ночь прошла для него очень безпокойно, среди нервныхъ вздрагиванiй и кошмара.

Мозгъ его, затуманенный еще сномъ, не могъ разобраться въ воспоминанiяхъ ночи. Онъ понималъ только, что вид?лъ во сн? что-то тяжелое и печальное, и можетъ быть даже плакалъ. Единственное, что онъ запомнилъ твердо, было бл?дное лицо, выглядывавшее изъ чернаго тумана безсознательности, словно образъ, вокругъ котораго сосредоточились вс? его мечты. Но это была не Хосефина; на лиц? этомъ лежало выраженiе созданiя изъ другого мiра.

Ho по м?р? проясненiя его ума въ то время, какъ онъ мылся и од?вался, и лакей помогалъ ему од?вать пальто, Реновалесъ сопоставлялъ воспоминанiя и р?шилъ, что это была, в?роятно, все-таки Хосефина… Да, это она. Теперь онъ вспоминалъ, что ему приснился ночью тотъ запахъ, который не покидалъ его наканун? ни на минуту, который пом?шалъ ему при чтенiи р?чи въ Академiи и сопровождалъ его даже на банкет?, поднявъ между нимъ и Кончею легкую дымку, сквозь которую онъ гляд?лъ на графиню, не видя ея.

Св?жiй утреннiй воздухъ окончательно разогналъ туманъ въ его голов?. При вид? широкаго пространства, разстилающагося подъ холмами Выставки, мигомъ улетучились изъ его головы ночныя воспоминанiя.

На площадк? около Ипподрома дулъ в?теръ съ горъ. Идя противъ в?тра, Реновалесъ чувствовалъ въ ушахъ шумъ далекаго моря. Вдали, надъ красными крышами домиковъ и зимними тополями, голыми, какъ метлы, ярко сверкала б?лосн?жная, зубчатая ц?пъ Гуадаррамы на лазуревомъ пространств?. Огромныя, вершины ея, казалось, были сд?ланы изъ соли. Съ другой стороны лежала. углубившись въ складку почвы, вся масса города Мадрида съ его черными крышами и острыми башенками; весь городъ былъ подернутъ легкою дымкою, придававшею зданiямъ на заднемъ план? неясныя очертанiя горъ.

Площадка, покрытая р?дкою и жалкою травкою и твердыми, засохшими бороздами, сверкала м?стами подъ солнцемъ. Обломки фаянсовыхъ плитокъ и старой посуды и жестянки изъ подъ консервовъ блест?ли на солнц?, точно драгоц?ннсти, среди черныхъ яичекъ, оставленныхъ прошедшими стадами.

Реновалесъ долго гляд?лъ на дворецъ для Выставокъ съ задней стороны. Желтыя ст?ны его съ узорами изъ краснаго кирпича еле возвышались надъ вершинами холмовъ; плоскiя цинковыя крыши блест?ли, какъ мертвыя озера; центральный куполъ, огромный и пузатый выд?лялся на фон? неба своимъ чернымъ животомъ, точно аэростатъ, который собирается подняться. Изъ одного крыла большого дворца слышались звуки н?сколькихъ трубъ, наигрывавшихъ печально-воинственную мелодiю, которая сопровождаетъ обыкновенно топотъ лошадей на дрожащей земл?, среди клубовъ пыли. У одной двери сверкали сабли, и отражалось солнце на лакированныхъ треуголкахъ.

Маэстро улыбнулся. Этотъ дворецъ былъ выстроенъ для художниковъ, а занималъ его теперь корпусъ жандармовъ. Искусство являлось сюда только разъ въ два года, отнимая тогда м?сто у лошадей, поддерживающихъ порядокъ въ город?. Статуи ставились въ пом?щенiяхъ, гд? пахло фуражемъ и грубыми сапогами. Но это ненормальное состоянiе продолжалось недолго; непрошеннаго гостя выгоняли, какъ только онъ кончалъ свою фальшивую роль носителя европейской культуры. Во дворц? снова водворялось нацiональное начало, привилегированный классъ, кони святой власти, которые скакали галопомъ внизъ въ Мадридъ, когда нарушался время отъ времени священный покой въ этой клоак?.

Видъ чернаго купола напомнилъ художнику дни выставки, и въ памяти его возстановились образы лохматой и безпокойной молодежи, то прив?тливой и льстивой, то раздраженной и непримиримой, съ?зжавшейся со вс?хъ концовъ Испанiи съ самыми тщеславными мыслями и высылавшей впередъ свои картины. Реновалесъ улыбался при мысли о крупныхъ непрiятностяхъ и минутахъ досады, которыя ему пришлось перенести подъ этою крышею, когда буйные плебеи искусства окружали его, напирая со вс?хъ сторонъ и преклоняясь передъ нимъ не столько за его произведенiя, сколько за его влiятельное положенiе члена жюри. Въ глазахъ этой молодежи, сл?дившей за нимъ взоромъ, полнымъ страха и надежды, награды раздавались на выставк? ник?мъ инымъ, какъ имъ. Въ дни присужденiя наградъ художники начинали волноваться при прi?зд? Реновалеса, выходили ему навстр?чу въ галлереяхъ, прив?тствовали его съ преувеличеннымъ уваженiемъ и гляд?ли на него масляными глазами, молча прося его протекцiи. Н?которые шли впереди, д?лая видъ, что не зам?чаютъ его и громко крича: «Знаете, кто это? Реновалесъ. Первый художникъ въ мiр?. Посл? Веласкеса, онъ…». И подъ вечеръ, когда на колоннахъ ротонды выв?шивались два листа со спискомъ лицъ, ?достоенныхъ награды, маэстро предусмотрительно исчезалъ, спасаясь отъ взрывовъ негодованiя. Его д?тская душа, свойственная каждому художнику, наивно трусила передъ недовольными его р?шенiемъ. Каждый обнаруживалъ теперь свой истинный характеръ и сбрасывалъ личину лицем?рiя. Н?которые прятались за колоннами, сконфуженные и пристыженные, и плакали при мысли о возвращенiи къ далекому, семейному очагу, при воспоминанiи о тяжелой, перенесенной нужд?, осв?щавшейся только надеждою, которая исчезла теперь. Другiе выпрямлялись, какъ п?тухи, побл?дн?въ, съ раскрасн?вшимися ушами, и смотр?ли пылающимъ взоромъ на входъ во дворецъ, словно оттуда виденъ былъ претенцiозный особнякъ съ греческимъ фасадомъ и золотою надписью. «Негодяй… это позоръ, что судьба молодежи съ хорошими задатками, вручается этакому исписавшемуся дяденьк?, комедiанту, который не оставитъ по себ? ничего порядочнаго». Именно эти минуты доставили ему много непрiятностей и раздраженiя въ его артистической д?ятельности. Каждый разъ, какъ до него доходила в?сть о несправедливой критик? его творчества, о грубомъ отрицанiи его таланта или о тяжеломъ и безжалостномъ обвиненiи на столбцахъ какой-нибудь мелкой газеты, Реновалесъ вспоминалъ о ротонд? этого дворца и о бурномъ волненiи артистическаго люда вокругъ листовъ съ его приговорами. Онъ думалъ съ изумленiемъ и искреннимъ состраданiемъ о сл?пот? молодежи, которая проклинала жизнь за временный неусп?хъ и была готова отдать здоровье и веселое настроенiе въ обм?нъ за жалкую славу, прiобр?таемую одною картиною и еще мен?е прочную, ч?мъ тл?нное полотно. Каждая медаль служила ступенью вверхъ по л?стниц?; наградамъ придавалось такое же значенiе, какъ погонамъ у военныхъ… И онъ тоже былъ молодъ въ свое время, тоже отравилъ лучшiе годы своей жизни въ этой борьб? инфузорiй, которыя ссорятся въ капл? воды, воображая, что могутъ завоевать весь мiръ… Какое д?ло В?чной Красот? до военнаго тщеславiя, до лихорадочнаго стремленiя вверхъ по л?стниц? т?хъ людей, которые желаютъ быть выразителями Ея?

Маэстро вернулся домой. Прогулка сгладила въ немъ воспоминанiе о тяжелой ночи. Т?ло его, разслабленное л?нивою жизнью, сильно реагировало на здоровый моцiонъ. Вь ногахъ б?гали мурашки, въ вискахъ стучало, кровь разносила волну тепла по всему его т?лу. Онъ былъ доволенъ своею жизненною силою и наслаждался прiятнымъ чувствомъ организма, который функцiонируетъ правильно и гармонично.

Проходя по саду, Реновалесъ нап?валъ сквозь зубы. Онъ улыбнулся жен? швейцара, открывшей ему р?шетку, и безобразной сторожевой собак?, ласково подошедшей, чтобы лизнуть его брюки, открылъ стеклянную дверь, и сразу попалъ изъ уличнаго шума въ глубокую, монастырскую тишину. Ноги его ступили на мягкiе ковры; безмолвiе нарушалось зд?сь только загадочнымъ дрожанiемъ картинъ, покрывавшихъ ст?ны до потолка, легкимъ трескомъ рамокъ и чуть зам?тнымъ шелестомъ полотна отъ сквозного в?тра. Все, что маэстро писалъ для упражненiя или для удовольствiя, оконченныя и неоконченныя произведенiя, были собраны зд?сь въ нижиемъ этаж? вм?ст? съ картинами и рисунками н?которыхъ знаменитыхъ товарищей по профессiи и любимыхъ учениковъ.

Милита часто проводила зд?сь много времени, когда жила еще у родителей, любуясь выставкою картинъ, вис?вшихъ даже въ плохо осв?щенныхъ корридорiхъ.

Пов?сивъ въ прихожей шляпу и поставивъ въ уголъ трость, маэстро взглянулъ съ н?которымъ удивленiемъ на акварель, какъ будто она выд?лялась ч?мъ-нибудь среди окружающихь картинъ. Онъ самъ изумился тому, что она привлекла теперь его вниманiе, тогда какъ прежде онъ часто проходилъ мимо нея, не глядя. Картинка была недурна, но написана робкою, неопытною рукою. Чье это могло быть произведенiе? Можетъ быть Сольдевильи. Но подойдя поближе, Реновалесъ улыбнулся. Это была работа его собственной кисти. Много воды утекло съ т?хъ поръ!.. Онъ сд?лалъ усилiе, чтобы вспомнить, гд? и когда написалъ эту картинку, и пристально вгляд?лся въ прелестную женскую головку съ туманиымъ, мечтательнымъ взоромъ, спрашивая себя мысленно, кто послужилъ ему тогда моделью.

Но вдругъ онъ нахмурился и сконфузился отъ стыда. Что это съ нимъ сд?лалось? Это былъ-же портретъ его жены, Хосефины изъ первыхъ временъ ихъ брачной жизни, когда онъ любовался ею и находилъ удовольствiе въ томъ, чтобы воспроизводить ея лицо на полотн?!

Онъ обвинилъ Милиту въ томъ, что картина вис?ла въ прихожей, и р?шилъ немедленно распорядиться, чтобы этотъ этюдъ убрали отсюда. Портрету жены было не м?сто въ прихожей около в?шалки.

Пося? завтрака онъ отдалъ лакею приказанiе, чтобы онь снялъ картину и пов?силъ ее въ одной изъ гостиныхъ. Лакей сд?лалъ жестъ изумленiя.

– Но въ дом?, в?дь, такъ много портретовъ барыни! Вы столько разъ писали ее! Домъ полонъ ихъ…