Обнаженная

Онъ зашагалъ по мастерской, повторяя вслухъ:

– Она умираетъ? умираетъ!

Онъ. произносилъ эти слова, желая прочувствовать ихъ, застонать отъ горя, но ничто не помогало – онъ попрежнему оставался безчувственнымъ.

Хосефина умирала, а онъ былъ невозмутимъ! Онъ попробовалъ плакать, властно заставляя себя исполнить этотъ долгъ, замигалъ глазами, сдерживая дыханiе и стараясь охватить свое несчастiе воображенiемъ. Но глаза его остались сухими, легкiя съ наслажденiемъ вдохнули воздухъ, непокорныя мысли не пропустили ни одного печальнаго образа. Это было чисто вн?шнее, поверхностное огорченiе, выливавшееся лишь въ словахъ, жестахъ и хожденiи по комнат?; душа же оставалась безчувственною, какъ-будто застыла въ мирномъ равнодушiи отъ ув?ренности въ смерти жены.

Его сталъ мучить стыдъ за эту чудовищную жестокость. Т? причины, которыя побуждаютъ аскетовъ подвергать себя смертельнымъ наказанiямъ за гр?хи воображенiя, погнали его теперь, въ сильномъ раскаянiи, въ комнату больной. Онъ твердо р?шилъ не выходить оттуда, покорно сносить презрительное молчанiе жены и не покидать ея до посл?дней минуты, забывая о сн? и о голод?. Онъ испытывалъ потребность очиститься какимъ-нибудь благороднымъ и великодушнымъ поступкомъ отъ своего страшнаго осл?пленiя.

Милита перестала проводить ночи при матери и вернулась домой, не доставивъ этимъ особеннаго удовольствiя мужу, который былъ радъ неожиданному возвращенiю къ жизни холостяка.

Реновалесъ не спалъ. Посл? полуночи, когда уходилъ Котонеръ, онъ молча ходилъ по ярко осв?щеннымъ комнатамъ вблизи спальни и заглядывалъ изр?дка въ комнату жены. Хосефина металась по постели, вся въ поту, то въ приступ? жестокаго кашля, то въ тяжелой дремот?. Она такъ ослаб?ла и съежилась, что т?ло ея еле видн?лось подъ од?яломъ, точно у ребенка. Остатокъ ночи маэстро проводилъ въ кресл?, куря и широко открывъ глаза, но предаваясь тяжелой дремот?.

Мысли его уносились далеко. Тщетно стыдился онъ своей жестокости. Его околдовала, казалось, какая-то таинственная сила, уничтожавшая въ немъ раскаянiе. Онъ забывалъ о больной и спрашивалъ себя, что д?лаетъ въ это время Конча; воображенiе рисовало ее обнаженною, въ минуты забвенiя; онъ вспоминалъ ея слова, волненiе, ласки во время свиданiй. Съ трудомъ отрываясь отъ этихъ мечтанiй, онъ шелъ, точно искупляя гр?хи, къ двери спальни и прислушивался къ тяжелому дыханiю больной. Лицо его было серьезно, но плакать онъ не могъ и тщетно старался изобразигь грусть на лиц?.

Посл? двухъ м?сяцевъ бол?зни, Хосефин? стало тяжело лежать в? постели. Дочь поднимала ее, какъ перышко, и больная сид?ла въ кресл?, крошечная, тщедушная, неузнаваемая; отъ лица ея остались только глазныя впадины и заострившiйся носъ.

Котонеръ съ трудомъ сдерживалъ слезы при вид? ея.

– Отъ нея ничего не осталось! – говорилъ онъ, уходя. – Никто не узналъ-бы ея теперь.

Тяжелый кашель отравлялъ больную. На губахъ показывалась б?лая п?на, которая застывала на углахъ рта. Глаза ея расширились и гляд?ли какъ-то странно, словно вид?ли больше, ч?мъ то, что окружало больную. О, эти глаза! Какой страхъ пробуждали они всегда въ Реновалес?!

Однажды вечеромъ они устремились на него съ выраженiемъ злобнаго упорства, которое приводило его всегда въ ужасъ. Эти глаза проникали въ его мозгъ и копались въ его мысляхъ.

Они были одни въ комнат?; Милита ушла домой, Котонеръ дремалъ на кресл? въ мастерской. Больная выгляд?ла въ этотъ вечеръ бол?е оживленною и словоохотливою и гляд?ла съ н?которымъ состраданiемъ на мужа, сид?вшаго у ея постели.

Она умирала, она твердо знала, что умретъ. И посл?днiй протестъ жизни, которой не хочется угаснуть, и страхъ передъ нев?домымъ, вызвалъ слезы на ея глазахъ.

Реновалесъ шумно заспорилъ, желая скрыть свою ложь подъ громкимъ протестомъ. Что это она говоритъ о смерти? Она останется жива и проживетъ еще счастливо долгiе годы.

Хосефина ульбнулась, какъ-будто испытывала состраданiе къ нему. Она не обманывала себя; взоръ ея проникалъ глубже, ч?мъ его глаза; она чуяла то неосязаемое и невидимое, что окружало ее. И она заговорила слабымъ, но торжественнымъ голосомъ челов?ка, который произноситъ посл?днiя слова и въ посл?днiй разъ изливаетъ душу.

– Я умру, Марiано, и раньше, ч?мъ ты думаешь… но позже, ч?мъ мн? хот?лось. Я умру, и ты успокоишься наконецъ.

Онъ, онъ могъ желать ея смерти! Удивленiе и раскаянiе заставили его вскочить на ноги, возбужденно зажестикулировать и взволноваться такъ сильно, какъ-будто невидимыя руки грубо разд?ли его вдругъ.

– Хосефина, ты бредишь. Успокойся, ради Христа, не говори такихъ вещей.

Она улыбнулась, и лицо ея бол?зненно перекосилось; но оно сейчасъ же прояснилось, какъ у челов?ка, который умираетъ въ полномъ сознанiи, безъ кошмаровъ и бреда. Она говорила съ искреннимъ, сверхчелов?ческимъ состраданiемъ, оборачиваясь назадъ на жалкую жизнь, покидая навсегда ея мутное теченiе, ступивъ уже одною ногою на берегъ в?чнаго мрака, в?чнаго мира.

– Мн? не хот?лось умереть безъ того, чтобы не высказать теб? всего. Я умираю, зная все. He вскакивай… не протестуй. Ты знаешь мою власть надъ тобою. Много разъ вид?ла я ужасъ въ твоихъ глазахъ при вид? того, съ какою легкостью я читаю твои мысли… Давно уже уб?дилась я въ томъ, что все кончено между нами. Мы жили, какъ дв? Божьихъ скотинки, ?ли вм?ст?, спали вм?ст?, помогали другъ другу по необходимости… но я заглядывала въ твой внутреннiй мiръ, въ твое сердце… тамъ не было ничего, ни воспоминанiя, ни искры любви. Я была для тебя женщиною, хорошею подругою, которая ведетъ хозяйство и избавляетъ тебя отъ мелкихъ жизненныхъ заботъ. Ты много работалъ, чтобы окружить меня комфортомъ, чтобы я была довольна и молчала, оставляя тебя въ поко?. Но любовь?.. Ея не было никогда. Многiе живутъ такъ, какъ мы… многiе, почти вс?. Но я не могла; я воображала, что жизнь совс?мъ не то. Мн? не жаль поэтому умирать… He выходи изъ себя, не кричи. Ты не виноватъ, мой б?дный Марiано… Мы сд?лали большую ошибку, поженившись.

Она говорила мягко и н?жно, словно была уже въ другомъ мiр?, не упоминая изъ великодушiя о жестокости и эгоизм? въ той жизни, съ которою разставалась. Такiе люди, какъ онъ, были исключенiями; имъ сл?довало жить одиноко, особою жизнью, какъ растутъ большiя деревья, которыя высасываютъ изъ почвы весь сокъ и душатъ всякое растенiе, попавшее въ сферу ихъ корней. Но она сама была недостаточно сильна для такого одиночества; ея слабая натура нуждалась въ тихой н?жности, во взаимной любви. Ей надо было выйти замужъ за обыкновеннаго челов?ка, за простое существо, какъ она сама, безо всякихъ высшихъ стремленiй, со скромными, обыденными требованiями. Художникъ же увлекъ ее за собою, сбилъ съ легкаго и обычнаго пути, по которому идетъ большинство людей, и она упала на полдорог?, состарившись въ расцв?т? молодости и не вынеся этого пути, который превышалъ ея силы.

Реновалесъ волновался, не переставая протестовать.

– Какiя глупости ты говоришь! Ты бредишь. Я всегда любилъ тебя, Хосефина. Я люблю тебя…

Но глаза ея заискрились гн?вомъ и приняли жесткое выраженiе.

– Замолчи, не лги. Я знаю о куч? писемъ, спрятанныхъ въ шкафу за книгами въ твоей мастерской. Я прочитала вс? по очереди. Я знала, куда ты пряталъ эти письма, когда ихъ было всего три. Теперь ты видишь, что я знаю все, касающееся тебя, что я им?ю власть надъ тобою, что ты ничего не можешь скрыть отъ меня. Я знаю о твоей любви…

У Реновалеса застучало въ вискахъ, и полъ зашатался подъ его ногами. Что за чарод?йство!.. Эта женщина обладала такимъ инстинктомъ, что обнаружила даже существованiе тщательно скрываемыхъ писемъ!

– Все это ложь! – закричалъ онъ энергично, чтобы скрыть свое смущенiе. – Никакой любви у насъ не было. Если ты читала эти письма, то знаешь не хуже меня, въ чемъ тутъ д?ло. У насъ чисто дружескiя отношенiя. Это просто письма полусумасшедшей подруги.

Больная печально улыбнулась. Въ начал? это была дружба, даже меньше, нехорошее развлеченiе капризной бабы, которой нравилось играть знаменитымъ челов?комъ и вызывать въ немъ юношескую страсть, Она хорошо знала подругу д?тства и была ув?рена сперва, что д?ло не пойдетъ дальше. Ей было жаль только б?днаго стараго графа, идiотски влюбленнаго въ жену. Но потомъ произошло что-то неожиданное, спутавшее вс? ея расчеты и предположенiя, что-то непонятное. Теперь Конча была любовницею мужа.

– He отрицай, это напрасно. Именно эта ув?ренность убиваетъ меня. Я догадалась о происшедшемъ, увидя, какъ ты задумываешься со счастливою улыбкою на губахъ, словно упиваясь чудными мечтами. Я догадалась по твоему веселому п?нiю съ ранняго утрэ, какъ только ты просыпался, по запаху, который ты приносилъ съ собою и отъ котораго никогда не можешь отд?латься. Мн? не нужно больше писемъ. Мн? достаточно чувствовать этотъ запахъ изм?ны и гр?шнаго т?ла, съ которымъ ты не разстаешься теперь. Ты, б?дный, возвращался домой, воображая, что все остается за дверьми, а запахъ ея выдаетъ тебя… Мн? кажется, что я и сейчасъ чувствую его.

И она расширяла ноздри, вдыхая запахъ съ бол?зненнымъ выраженiемъ и закрывая глаза, какъ будто не желая вид?ть т?хъ картинъ, которыя онъ вызывалъ передъ ея глазами. Мужъ продолжалъ оправдываться, уб?дившись въ томъ, что у нея н?тъ иныхъ доказательствъ его изм?ны. Все это ложь, одна ложь!

– Н?тъ, Марiано, – прошептала больная. – Она живетъ въ теб?, она наполняетъ твои мысли. Я вижу ее и сейчасъ. Прежде ея м?сто было занято тысячью разрозненныхъ фантастическихъ образовъ, иллюзiями по твоему вкусу, голыми женщинами, нагими т?лами, которымъ ты поклонялся. Теперь же она заполняетъ все; твои мечты воплотились въ живую женщину… Оставайтесь и будьте счастливы! Я ухожу… для меня н?тъ м?ста на этомъ св?т?.

Она помолчала немного, и глаза ея снова наполнились слезами, при воспоминанiи о первыхъ счастливыхъ годахъ совм?стной жизни.

– Никто не любилъ тебя въ жизни такъ, какъ я, Марiано, – произнесла она съ тоскою и н?жностью въ голос?. – Я смотрю теперь на тебя, какъ на чужоро, безъ любви и безъ ненависти. И т?мъ не мен?е, не было на св?т? женщины, которая любила бы мужа бол?е страстно, ч?мъ я тебя.

– Я обожаю тебя, Хосефина. Я люблю тебя такъ же, какъ при первомъ знакомств?. Помнишь?

Но голосъ его звучалъ фальшиво, несмотря на желанiе придать ему взволнованный тонъ.

– He старайся понапрасну, Марiано. Все кончено. Ни ты меня не любишь, ни во мн? не осталось ничего прежняго.

На лиц? ея появилось выраженiе изумленiя; она была сама удивлена, казалось, своимъ спокойствiемъ и всепрощенiемъ, своимъ полнымъ равнодушiемъ къ челов?ку, причинившему ей столько страданiй. Воображенiе рисовало ей огромный садъ съ цв?тами, которые производили впечатл?нiе безсмертныхъ, а на самомъ д?л? отцв?тали и опадали съ наступленiемъ зимы. Мысли больной уходили дальше, за пред?лы холодной смерти. Сн?гъ таялъ, солнце снова сiяло, наступала новая весна, принося съ собою жизнь и любовь, и сухiя в?тви опять зелен?ли подъ св?жею растительностью.

– Почемъ знать! – прошептала больная съ закрытыми глазами. – Можетъ быть ты вспомнишь обо мн?, когда я умру… Можетъ быть ты захочешь отъ меня чего-нибудь… и вспомнишь обо мн?… и почувствуешь благодарность къ той, которая такъ любила тебя. To, что теряешь, часто д?лается желаннымъ.

Больная замолчала, утомившись отъ усилiй, и погрузилась въ тяжелую дремоту, которая служила ей отдыхомъ. Посл? этого разговора, Реновалесъ понялъ свою низкую и гадкую роль передъ женою. Она все знала и прощала ему. Она сл?дила за теченiемъ его любви, по каждому письму, по каждому движенiю, догадываясь по его улыбкамъ о прiятныхъ воспоминанiяхъ, чуя постоянно запахъ гр?шнаго т?ла Кончи, пропитывавшiй его платье, дыша можетъ-быть ц?лыми ночами, во время тяжкой безсонницы, атмосферою гр?ха, которой никто не зам?чалъ, но которую она чуяла своимъ обостреннымъ чувствомъ. И она молчала! И умирала безъ протеста! И онъ не падалъ къ ея ногамъ, моля о прощенiи, а оставался безчувственнымъ, безъ единой слезы, безъ единаго вздоха!

Ему стало страшно оставаться съ нею наедин?. Милита снова водворилась у родителей, чтобы ухаживать за матерью. Маэстро заперся въ мастерской, стараясь забыть за работою объ умирающемъ т?л?, которое угасало подъ одною крышею съ нимъ.

Но тщетно м?шалъ онъ краски на палитр?, брался за кисти, готовилъ полотно. Онъ только пачкалъ и мазалъ, не подвигаясь впередъ, какъ будто забылъ о своемъ искусств?, и невольно обертывался часто на дверь, опасаясь, какъ бы не вошла Хосефина, чтобы продолжать разговоръ, въ которомъ она такъ ясно обнаружила его низость и величiе своей собственной души. Художникъ возвращался наверхъ и подходилъ на цыпочкахъ къ двери спальни, чтобы уб?диться въ томъ, что Хосефина лежитъ тамъ, еще бол?е похуд?въ и слушая дочь съ улыбкою на лиц?; отъ головы ея остался одинъ черепъ, еле прикрытый кожею.

Худоба ея была поразительна и не знала границъ. Когда больная исхудала, казалось, до полнаго истощенiя, она стала съеживаться, какъ-будто за жиромъ и мускулами началъ таять жалкiй скелетъ.

Иногда ее мучилъ бредъ. Съ трудомъ сдерживая слезы, дочь поддакивала ей, выслушивая фантастическiя предположенiя матери, планъ у?хать далеко и поселиться съ Милитою въ саду, гд? н?тъ ни мужчинъ, ни художниковъ… Особенно художниковъ…

Она прожила еще дв? нед?ли. Реновалесъ жаждалъ отдыха съ жестокимъ эгоизмомъ, тяготясь этимъ ненормальнымъ состоянiемъ. Если уже ей суждено умереть, то пусть лучше умретъ поскор?е, чтобы вс? въ дом? могли вздохнуть спокойно.

Смерть пришла однажды вечеромъ, когда маэстро лежалъ на диван? въ своей мастерской и читалъ продушенное письмецо съ н?жными жалобами. Сколько дней они не выдались уже! Какъ здоровье больной? Конечно, его м?сто было теперь дома, въ обществ? косо взглянули бы на его визиты къ ней. Но какъ тяжела была эта временная разлука!

Но Реновалесъ не кончилъ чтенiя. Въ комнату вошла Милита съ выраженiемъ испуга на лиц?. Въ глазахъ ея св?тился ужасъ, который смерть возбуждаетъ въ людяхъ на своемъ пути, хотя-бы они ждали ея прихода.

Голосъ Милиты прерывался. Мама… разюваривала съ нею… высказывала надежду на скорое путешествiе… и вдругъ захрип?ла… голова склонилась и упала на плечо… одинъ моментъ… потомъ ничего… совс?мъ, какъ птичка!

Реновалесъ поб?жалъ въ спальню и встр?тился по дорог? съ Котонеромъ, который б?жалъ изъ столовой. Они застали Хосефину въ кресл?; она сид?ла, съежившись и согнувшись; т?ло ея было дрябло и мягко, какъ тряпка. Все было кончено.