Обнаженная

Онъ шелъ сюда, дрожа отъ волненiя, боясь того ужаснаго момента, когда онъ очутится передъ посл?днимъ ложемъ Хосефины. Онъ думалъ, что когда подойдетъ къ могил? и ступитъ на почву, подъ которой покоятся ея останки, онъ не выдержитъ тяжелаго напряженiя, расплачется, какъ ребенокъ, упадетъ на кол?ни и разрыдается въ смертельномъ ужас?.

И что-же? Онъ стоялъ зд?сь, могила была у его ногъ, но глаза его оставались сухими и холодно и удивленно смотр?ли кругомъ.

Хосефина лежала зд?сь!.. Онъ в?рилъ этому, благодаря утвержденiю друга и высокопарной надписи на могил?, но ничто не говорило его душ? о присутствiи покойной. Онъ оставался равнодушнымъ, съ любопытствомъ разглядывая сос?днiя могилы, испытывая лишь потребность насм?хаться и видя въ смерти только дiавольскую гримасу шута, который появляется въ посл?днiй часъ жизни челов?ческой.

По одну сторону Хосефины какой-то господинъ покоился подъ нескончаемымъ каталогомъ своихъ титуловъ и орденовъ, кто-то врод? графа де-Альберка, заснувшiй во всемъ величiи своего высокаго положенiя, ожидая трубнаго звука ангела, чтобы предстать передъ Господомъ Богомъ во вс?хъ своихъ лентахъ и орденахъ. По другую сторону покойной гнилъ генералъ подъ мраморною доскою, изображавшею пушки, ружья и знамена, какъ будто онъ хот?лъ внушить смерти страхъ. Въ какомъ оригинальномъ сос?дств? нашла Хосефина посл?днiй покой! Соки вс?хъ этихъ т?лъ см?шивались въ земл? и сливались воедино въ в?чномъ поц?лу? смерти, тогда какъ при жизни эти люди совс?мъ не знали другъ друга. Эти двое мужчинъ были посл?дними властелинами т?ла Хозефины, ея в?чными любовниками; они завлад?ли ею прочно и навсегда, не заботясь о преходящихъ интересахъ живыхъ людей. О, какая жестокая насм?шница смерть! И какъ холодно-цинична земля!

Ничтожество людское вызывало въ Реновалес? отвращенiе, грусть, презр?нiе… но онъ не плакалъ. Его глаза вид?ли только вн?шнее, матерiальное; мысли его были в?чно полны только формами видимаго. Глядя на могилу, онъ зам?чалъ только ея вульгарную простоту и стыдился этого. Зд?сь покоилась, в?дь, его жена, супруга великаго художника.

Онъ р?шилъ поговорить съ н?которьши знаменитыми скульпторами, своими прiятелями, и воздвигнуть на могил? величественную гробницу съ плачущими статуями и оригинальными символами супружеской в?рности, любви и н?жности. Только такая гробница была-бы достойна супруги Реновалеса… И больше ничего; мысли его не шли дальше; воображенiе его не могло проникнуть сквозь твердый мраморъ въ тайну смерти. Самая могила была безмолвна и пуста, и въ окружающей обстановк? не было ничего, что трогало-бы душу художника.

Онъ оставался безчувственнымъ; ничто не нарушало его душевнаго спокойствiя и не м?шало ему вид?ть д?йствительности. Кладбище было некрасивымъ, печальнымъ и противнымъ м?стомъ; въ атмосфер? чувствовалось гнiенiе. Реновалесу чудился далекiй запахъ жаренаго мяса, приносимый в?тромъ, который наклонялъ остроконечныя верхушки кипарисовъ и игралъ старыми в?нками и кустами розъ.

Маэстро недружелюбно взглянулъ на молчаливаго Котонера. Тотъ былъ виноватъ, по его мн?нiю, въ его равнодушiи. Присутствiе друга ст?сняло его и связывало его душу. Котонеръ былъ другомъ, но не близкимъ челов?комъ, и стоялъ ст?ною между нимъ и покойною. Онъ разд?лялъ ихъ съ женою и м?шалъ тому безмолвному дiалогу любви и прощенiя, о которомъ мечталъ маэстро. И Реновалесъ р?шилъ придти одинъ. Въ одиночеств? кладбище могло показаться ему инымъ.

И онъ д?йствительно пришелъ, пришелъ на сл?дующiй же день. Сторожъ встр?тилъ его прив?тливо, догадавшись, что это выгодный клiентъ.

Въ это тихое и ясное утро кладбище показалось художнику бол?е величественнымъ. Говорить ему было не съ к?мъ; челов?ческихъ звуковъ онъ не слышалъ кром? своихъ собственныхъ шаговъ. Онъ поднимался по л?стницамъ, проходилъ по колоннадамъ, оставляя за собою свое равнодушiе, съ тревогою думая о томъ, что каждый шагъ уноситъ его дальше отъ живыхъ людей, что ворота съ угрюмымъ сторожемъ остались далеко позади, и что онъ единственный живой челов?къ, единственный, который думаетъ и можетъ чувствовать страхъ въ этомъ злов?щемъ город? съ тысячами созданiй, окутанныхъ атмосферою тайны, д?лавшею ихъ безсильными, среди глухихъ и странныхъ звуковъ нев?домаго мiра, который пугаетъ людей своею черною, бездонною пропастью.

Подойдя къ могил? Хосефины, Реновалесъ снялъ шляпу.

Ничего. В?теръ шелест?лъ листьями деревьевъ и розовыхъ кустовъ, терявшихся вдали за перекрестками кладбища. Н?сколько птицъ чирикали на акацiи, надъ головою художника, и эти звуки жизни, заглушавшiе шелестъ пышной растительности, успокаивали художника и изгоняли изъ его души д?тскiй страхъ, который мучилъ его на пути къ могил? въ гулкой колоннад?.

Реновалесъ долго стоялъ неподвижно, углубившись въ созерцанiе мраморнаго ящика, косо осв?щеннаго лучами солнца; одна сторона его сверкала, какъ золото, другая – б?лая – прiобр?ла въ т?ни голубоватый отт?нокъ. Но маэстро вздрогнулъ внезапно, словно его окликнулъ чей-то голосъ… Это былъ ея голосъ. Онъ заговорилъ громко, испытывая непреодолимую потребность излить свои мысли въ крикахъ, нарушить ч?мъ-нибудь живымъ окружающую тишину смерти.

– Хосефина, это я… Ты прощаешь мн??

Онъ чувствовалъ горячую потребность, точно ребенокъ, услышать голосъ изъ загробнаго мiра, излить на свою больную душу бальзамъ прощенiя и забвенiя, упасть на землю, заплакать, унизиться, чтобы она услышала его рыданiя и улыбнулась изъ глубины небытiя, при вид? глубокаго переворота, происшедшаго въ направленiи его ума. Ему хот?лось сказать ей – и онъ говорилъ это себ? въ порыв? возбужденiя, – что любитъ ее, что она воскресла въ его мысляхъ теперь когда онъ потерялъ ее навсегда, что теперешняя любовь его превзошла прежнюю – временъ ея земного существованiя. Ему было стыдно стоять передъ ея могилою, стыдно неравенства судьбы.

Онъ просилъ у нея прощенiя въ томъ, что живъ, что чувстауетъ себя сильнымъ и еще молодымъ, и любитъ ее нереальною любовью, съ безумною надеждою, тогда какъ отнесся къ ея смерти съ полнымъ равнодушемъ, сосредоточивъ вс? свои мысли на другой женщин? и ожидая смерти жены съ преступнымъ нетерп?нiемъ. Подлый онъ челов?къ! И онъ остался живъ! А она, добрая, н?жная, ушла навсегда, сгнила и растворилась въ глубин? в?чной, ненасытной земли.

Онъ плакалъ, плакалъ, наконецъ, горячими и искренними слезами, вызывающими прощенiе. Это были давно желанныя слезы. Теперь онъ чувствовалъ, что близокъ къ жен?, что они почти слились воедино, что ихъ разд?ляеть только мраморная доска и немножко земли. Воображенiе рисовало ему жалкiе останки Хосефины, ея косточки, в?роятно, покрытыя гнилью – эпилогомъ жизни, – и онъ любилъ и обожалъ ихъ искренно и страстно, бол?е, ч?мъ все земное. To, что было прежде его Хосефиною, не могло вызвать у него ни отвращенiя ни ужаса. О, если бы онъ могъ открыть этотъ б?лый ящикъ! Если-бы онъ могъ поц?ловать останки обожаемаго т?ла, унести ихъ съ собою, никогда не разставаться съ ними, какъ древнiе съ домашними богами!.. Кладбище исчезло передъ нимъ, онъ не слышалъ бол?е ни чириканья птицъ, ни шелеста в?твей. Ему чудилось, будто онъ живетъ въ облак? и видитъ въ густомъ туман? только б?лую гробницу съ мраморнымъ гробомъ, посл?днее ложе обожаемой женщины.

Она прощала ему. Фигура ея вставала передъ нимъ въ такомъ вид?, какою она была въ молодости, какою она запечатл?лась на портретахъ подъ его кистью. Глубокiй взглядъ Хосефины былъ устремленъ на него, и этотъ взглядъ былъ такой-же, какъ въ первые годы ихъ любви. Художнику слышался ея полуд?тскiй голосъ, часто см?явшiйся надо всякими пустяками въ счастливую эпоху жизни. Хосефина воскресла. Образъ покойной стоялъ передъ нимъ и былъ созданъ, нав?рно, изъ невидимыхъ частичекъ ея существа, витавшихъ надъ могилою, издали ея жизненнаго образа, колыхавшагося еще вокругъ ея бренныхъ останковъ и замедлившаго оторваться отъ нихъ окончательно и исчезнуть въ глубинахъ нев?домаго мiра.

Слезы его непрерывно лились въ тишин?, доставляя ему прiятное облегченiе. Голосъ, прерываемый тяжелыми вздохами, внушалъ птицамъ страхъ и заставлялъ ихъ умолкнуть. «Хосефина, Хосефина!» И эхо въ пустынной м?стности гулко отв?чало глухимъ и насм?шливымъ рычаньемъ, отдаваясь между гладкими ст?нами мавзолеевъ и изъ дальнихъ концовъ колоннадъ.

Въ неудержимомъ порыв? любви и раскаянiя художникъ занесъ одну ногу черезъ заржав?вшiя ц?пи вокругъ могилы. Ему хот?лось чувствовать близость жены, уничтожить то небольшое разстоянiе, что разд?ляло ихъ, высм?ять смерть поц?луемъ воскресшей любви и искренней признательности за прощенiе…

Огромное т?ло маэстро покрыло б?лую гробницу, онъ охватилъ ее распростертыми руками, точно хот?лъ поднять съ земли и унести съ собою. Губы его съ жадностью прильнули къ верхней части надгробной плиты.

Ему хот?лось опред?лить на доск? м?сто, покрывавшее лицо покойной; и, рыча, словно раненое хищное животное, онъ принялся осыпать его наугадъ поц?луями, дико потрясая головою, какъ будто онъ хот?лъ разбить ее о кр?пкiй мраморъ.

Губы его восприняли ощущенiе раскаленнаго солнцемъ камня; во рту появился отвратительный вкусъ пыли. Реновалесъ всталъ и выпрямился, словно пробудился отъ сна, и кладбище, досел? невидимое, сразу воскресло вокругъ него. Далекiй запахъ жженаго мяса снова поразилъ его обонянiе.

Теперь онъ вид?лъ могилу такою, какъ наканун?. Онъ пересталъ плакать. Глубокое разочарованiе осушило его слезы, и вся горечь сосредоточилась въ душ?. Какое ужасное пробужденiе!.. Хосефины не было зд?сь; его окружала одна пустота. Тщетно искалъ-бы онъ чудное прошлое на пол? смерти. Воспоминанiя не могли найти пищи въ этой холодной земл?, гд? киш?ли черви и гнили челов?ческiя т?ла. О, куда пришелъ онъ въ поискахъ за иллюзiями! Въ какомъ вонючемъ навоз? хот?лъ онъ воскресить чудныя розы своихъ воспоминанiй!

Воображенiе рисовало ему подъ непрiятнымъ мраморомъ маленькiй черепъ съ насм?шливою гримасою, хрупкiя кости, закутанныя въ остатки кожи, и это вид?нiе оставляло его вполн? холоднымъ и равнодушнымъ. Какое ему, правда, д?ло до этихъ ужасовъ? Н?тъ, Хосефины не было зд?сь. Она д?йствительно умерла, и, если ему придется увид?ть ее когда-либо, то отнюдь не у ея могилы.

Онъ заплакалъ снова, но на этотъ разъ невидимыми слезами; онъ оплакивалъ въ душ? свое горькое одиночество и невозможность обм?няться съ Хосефиною мыслями. Онъ испытывалъ горячую потребность высказать ей столько вещей, которыя жгли ему душу! Какъ поговорилъ-бы онъ теперь съ женою, если бы таинственная сила вернула ему ее на одну мкнуту!.. Онъ сталъ бы молить ее о прощенiи, бросился бы къ ея ногамъ, оплакивая свое крупное заблужденiе, тяжелый обманъ, заставившiй его равнодушно жить рядомъ съ нею и гоняться за призрачными иллюзiями, подъ которыми скрывалась одна пустота, а теперь томиться тоскою по безвозвратномъ и безумною любовью къ мертвой посл? того, что онъ отнесся съ презр?нiемъ къ живой. Онъ поклялся бы ей тысячу разъ въ искренности этой посмертной любви и глубокой тоски, вызванной ея смертью. А потомъ онъ уложилъ бы ее обратно на в?чное ложе и ушелъ бы со спокойною сов?стью посл? потрясающей испов?ди.

Но это было невозможно, Они были обречены на в?чное взаимное молчанiе. Художнику предстояло жить ц?лую в?чность съ этою испов?дью въ душ?, подъ тяжелымъ гнетомъ ея, безъ мал?йшей возможности избавиться отъ нея. Хосефина ушла изъ мiра съ злопамятствомъ и презр?нiемъ въ душ?, забывъ о первыхъ временахъ любви, и никогда не могла узнать, что эти времена воскресли посл? ея смерти.

Художникъ не могъ оглядываться назадъ. Хосефины не было на св?т? и никогда не могло быть впредь. Что бы онъ ни д?лалъ и ни думалъ, сколько бы ни проводилъ безсонныхъ ночей, призывая ее ласковою мольбою, сколько бы ни гляд?лъ на ея портреты, она ничего не могла узнать его о любви. А съ его смертью отчужденiе между ними должно было стать еще больше. Все, чего онъ не могъ высказать ей, должно было умереть вм?ст? съ нимъ, а они двое сгнить въ земл?, чуждые другъ другу. Жалкое заблужденiе его уйдетъ въ в?чность, и они никогда не смогутъ увид?ться, сблизиться, произнести спасителыюе слово. Они были заран?е обречены на страшную и безконечную пустоту, по безграничному равнодушiю которой незам?тно скользили желанiя и страданiя людскiя.

Несчастный художникъ б?сился отъ безсилiя. Какая жестокость окружала людей! Какой мрачный, неумолимо-насм?шливый рокъ гналъ ихъ другъ къ другу, чтобы разд?лить ихъ потомъ нав?ки, нав?ки!.. и не дать имъ возможности обм?няться взглядомъ прощенiя или однимъ словомъ, которое исправило бы ихъ заблужденiя и позволило-бы имъ вернуться къ в?чнымъ мечтамъ со спокойною душою.

Всюду ложь, всюду обманъ вокругъ челов?ка, словно спасительная атмосфера, которая охраняетъ его на пути черезъ жизненную пустоту. И эта могила съ ея надписями была сплошнымъ обманомъ; зд?сь не было Хосефины; въ могил? лежали только жалкiе останки, такiе-же, какъ отъ другихъ людей, и никто не могъ узнать ихъ, даже онъ самъ, который такъ любилъ это т?ло прежде.

Отчаянiе заставило художника поднять глаза кверху на чистое, блестящее небо. О, это небо! Оно тоже было сплошнымъ обманомъ. Эта небесная лазурь съ золотыми лучами и капризными, игривыми облаками была лишь незам?тною пленкою, обманомъ зр?нiя. За обманчивою паутиною, окутывавшею землю, находилось настоящее небо, безграничное пространство, и оно было черно и злов?ще-мрачно и сверкало горячими слезами, безконечными мiрами-факелами в?чности, въ пламени которыхъ жили рои невидимыхъ атомовъ. И ледяная, сл?пая и жестокая душа этого мрачнаго, безграничнаго пространства см?ялась надъ стремленiями и страстями людей и надъ ложью, которую люди создавали постоянно для укр?пленiя своего кратковременнаго существованiя, въ желанiи продлить его иллюзiей о безсмертной душ?.

Смерть разс?ивала всю эту ложь т?мъ, что сталкивала людей съ жизненнаго пути, ус?яннаго иллюзiями, д?лая это такъ же равнодушно, какъ теперь Реновалесъ раздавилъ и обратилъ ногами въ б?гство вереницы муравьевъ, пробиравшихся по ус?янной костями трав?.

Реновалесъ почувствовалъ потребность б?жать изъ этого м?ста. Что онъ тутъ д?лалъ? Что ему за д?ло до отчаянiя и пустоты въ этомъ уголк? земли? Передъ т?мъ, какъ уйти съ твердымъ нам?ренiемъ никогда бол?е не возвращаться, онъ поискалъ около могилы цв?токъ или н?сколько травинокъ, чтобы взять ихъ съ собою на память. Онъ прекрасно сознавалъ, что Хосефины не было тутъ, но онъ испытывалъ, какъ вс? влюбленные, особое чувство ко всему, до чего дотрагивалась любимая женщина.

Онъ не пожелалъ сорвать пучекъ полевыхъ цв?товъ, пышно раскинувшiйся въ ногахъ могилы. Ему хот?лось им?ть цв?ты, растущiе у головы, и онъ сорвалъ н?сколько б?лыхъ бутоновъ у самаго креста въ надежд?, что корни этого куста касаются можетъ быть лица покойной и сохраняютъ въ лепесткахъ что-нибудь отъ ея глазъ, и губъ.

Онъ вернулся домой подавленный, грустный; мысли его притупились, въ душ? была смерть.

Но въ теплой атмосфер? особняка любимая женщина снова вышла ему навстр?чу. Она окружала его, улыбалась изъ рамъ, стояла на большихъ портретахъ. Реновалесу чудилось ея теплое дыханiе, какъ будто вс? эти портреты дышали одновременно, наполняя домъ роемъ воспоминанiй, витавшихъ, казалось, въ воздух?. Все окружающее напоминало зд?сь о ней; все было пропитано этимъ неуловимымъ ароматомъ прошлаго. Тамъ наверху, на злов?щемъ холм?, осталась жалкая оболочка, бренное од?янiе Хосефины. Это не могло вернуться никогда. Да и къ чему? Реновалесъ чувствовалъ жену вокругъ себя. To, что осталось отъ нея въ мiр?, сохранялось въ этомъ дом?, какъ остается сильный запахъ въ надр?занномъ и брошенномъ яблок?… Впрочемъ, н?тъ, и не въ дом?. Покойная жила въ немъ, онъ носилъ и чувствовадъ ее въ себ?, точно блуждающую душу изъ легенды, вселившуюся въ чужое т?ло и борящуюся за м?сто съ душою, которой принадлежитъ земная оболочка. Недаромъ прожилъ онъ съ женою столько л?тъ вм?ст?, связанный съ нею сперва любовью, потомъ привычкою. Втеченiе полужизни они т?сно соприкасались т?лами во время сна съ ногъ до головы, въ безсознательномъ состоянiи, обм?ниваясь черезъ открытыя поры теплотою, которая отд?ляется отъ т?ла въ часы близости и напоминаетъ дыханiе души. Покойная жена унесла съ собою въ могилу часть жизни художника. Въ останкахъ ея, гнившихъ на пустынномъ кладбищ?, было кое-что отъ мужа; а онъ въ свою очередь чувствовалъ, что что-то странное и таинственное приковываетъ его къ воспоминанiямъ о жен? и заставляетъ его постоянно томиться тоскою и желанiемъ этого т?ла, которое было прежде дополненiемъ къ его т?лу и исчезло теиерь въ пустот? небытiя.

Реновалесъ заперся въ особняк?; его мрачный и угрюмый видъ наводилъ на лакея страхъ. Онъ отдалъ ему н?сколько распоряженiй. Если придетъ Котонеръ, надо сказать, что его н?тъ дома, если принесутъ письма отъ графини, оставить ихъ въ прихожей въ старой ваз?, гд? лежатъ ненужныя визитныя карточки, если графиня явится лично, не пропускать ее къ нему. Онъ желалъ быть одинъ и писать, не отвлекаясь. Даже об?дъ онъ вел?лъ подавать себ? въ мастерскую.

И онъ принялся работать одинъ, безъ модели, съ такимъ упорствомъ, что онъ простаивалъ передъ холстомъ до самыхъ сумерекъ. Случалось, что лакей, входившiй въ мастерскую подъ вечеръ, находилъ завтракъ нетронутымъ на стол?. Вечеромъ же, одинъ въ столовой, художникъ молча набрасывался на ?ду и угрюмо пожиралъ, по властной, животной потребности, все, что ему подавали, не разбирая, что онъ ?стъ и устремивъ неподвижный туманный взоръ въ пространство.

Котонеръ, чувствовавшiй себя слегка оскорбленнымъ т?мъ, что ему былъ запрещенъ входъ въ мастерскую, являлся къ другу по вечерамъ и тщетно пытался развлечь его в?стями изъ вн?шняго мiра. Въ глазахъ маэстро св?тилось что-то ненормальное, огонекъ безумiя.

– Какъ подвигается твоя картина?

Реновалесъ отв?чалъ уклончивымъ жестомъ.

– Она еще не готова… вотъ скоро.

Когда Котонеръ заговорилъ о графин? де-Альберка, Реновалесъ снова отв?тилъ равнодушнымъ жестомъ. Старый художникъ разсказалъ о безпокойств? графини и объ удивленiи, вызванномъ у нея поведенiемъ маэстро. Она призвала его къ себ?, чтобы разспросить про Марiано и пожаловаться ему съ влажными глазами на отсутствiе маэстро. Два раза явлалась она въ особнякъ, но не была допущена къ другу; она жаловалась на лакея и на эту таинственную картину. Хоть-бы онъ написалъ ей по крайней м?р? и отв?тилъ на письма, полныя н?жныхъ жалобъ; она и не подозр?вала, что ея письма еще не вскрыты другомъ и преданы полному забвенiю среди груды пожелт?вшихъ визитныхъ карточекъ. Но художникъ выслушивалъ все это, равнодушно пожимая плечами, какъ будто ему разсказывали о страданiяхъ на другой планет?.

– Пойдемъ пров?дать Милиту, – говорилъ онъ. – Театры закрыты сегодня.

Единственное, что связывало его съ вн?шнимъ мiромъ въ теперешнемъ одиночеств?, было страстное желанiе постоянно вид?ть дочь и разговаривать съ нею, какъ будто онъ полюбилъ ее новою любовью. Милита была частью плоти Хосефины, она была выношена ею. Здоровьемъ и кр?постью сложенiя она походила на отца, и не напоминала матери ни одною чертою; но она была женщиною, и это т?сно связывало ее съ обожаемымъ образомъ матери.

Реновалесъ таялъ отъ восторга передъ дочерью и улыбался отъ благодарности, видя съ какимъ участiемъ она относится къ его здоровью.

– Ты не боленъ-ли, паггочка? Ты похуд?лъ. И глаза твои мн? не нравятся… Ты слишкомъ много работаешь.

Но онъ успокаивалъ дочь, вытягивая свои сильныя руки и выпячивая впередъ кр?пкую грудь. Никогда еще не чувствовалъ онъ себя такъ хорошо. И онъ разспрашивалъ Милиту подробно, точно добродушный д?душка, о мелкихъ непрiятностяхъ ея жизни. Мужъ ея проводилъ вс? дни съ прiятелями, а она скучала дома и находила развлеченiе только въ томъ, что ходила въ гости или за покупками. И вс? эти разсказы кончались неизб?жно одною и тою же жалобою, о которой отецъ догадался съ первыхъ-же словъ. Лопесъ де-Соса былъ эгоистомъ и ур?зывалъ жену во всемъ. Онъ швырялъ деньги только на свои удовольствiя и на себя и старался экономить на расходахъ жены. Впрочемъ, онъ любилъ ее. Милита не отрицала этого; у него не водилось ни любовницъ, ни мелкихъ супружескихъ изм?нъ. Положимъ, она и сама не такъ глупа, чтобы стерп?ть подобныя шутки! Но денегъ у него хватало только на лошадей и автомобили. Милита подозр?вала даже, что онъ увлекается игрою; а б?дной жен? предоставлялось ходить чуть не голою и плакать и умолять каждый разъ, какъ присылали какой-нибудь ничтожный счетъ въ одну или дв? тысячи песетъ.

Отецъ былъ для Милиты щедръ, какъ влюбленный ухаживатель. Онъ чувствовалъ себя способнымъ бросить къ ея ногамъ все, что онъ скопилъ за долгiе годы труда. Пусть будетъ счастлива, разъ любитъ мужа! Вс? ея треволненiя вызывали у него только презрительную улыбку. Велика штука деньги! Дочь Хосефины огорчалась изъ-за такихъ пустяковъ, когда у него было столько грязныхъ засаленныхъ, глупыхъ бумагъ, ради прiобр?тенiя которыхъ онъ столько трудился и къ которымъ относился теперь съ такимъ равнодушiемъ!.. Подобные разговоры кончались всегда горячими ласками и дождемъ громкихъ поц?луевъ этой взрослой д?вочки, которая выражала свою радость т?мъ, что непочтительно трепала отца, словно маленькаго ребенка.

– Папочка, какой ты добрый! Какъ я люблю тебя!