Обнаженная

Конча изумленно гляд?ла на художника, отказываясь понимать его слова. Что это за р?чи?.. Посл? краткаго вступленiя Реновалесъ заговорилъ тономъ раскаянiя о своемъ прiятел? граф? де-Альберка, завоевавшемъ его уваженiе своимъ искреннимъ простодушiемъ. Сов?сть его не могла оставаться спокойною при вид? искренней дружбы важнаго сеньора. Этотъ дерзкiй обманъ въ его собственномъ дом?, подъ одною крышею съ нимъ, былъ отвратительною подлостью. У Реновалеса не было силъ продолжать этотъ образъ жизни. Онъ и Конча должны были очиститься отъ гадкаго прошлаго путемъ дружескаго чувства, распрощаться нав?ки, какъ любовники, безъ злопамятства и вражды, взаимно благодаря другъ друга за прошлое счастье и сохранивъ прiятное воспоминанiе о блаженныхъ минутахъ, какъ о близкихъ покойныхъ людяхъ…

Но см?хъ Кончи, нервный, жестокiй, нахальный прервалъ р?чь художника. Она развеселилась при мысли, что мужъ ея служилъ предлогомъ для этого разрыва. Мужъ ея!.. И она закатывалась искреннимъ см?хомъ, въ которомъ отражалось все ничтожество графа, полное отсутствiе уваженiя къ нему со стороны жены, привычка устраивать свою жизнь соотв?тственно своимъ капризамъ, совершенно не считаясь съ мн?нiями или мыслями этого челов?ка. Мужъ не существовалъ для нея; она никогда не боялась его, никогда не думала о томъ, что онъ можетъ служить ей въ чемъ-либо пом?хою. А теперь любовникъ заговорилъ вдругъ о муж?, выдвинувъ его въ качеств? оправданiя для своего отступленiя.

– Мой мужъ! – повторяла она, заливаясь жестокимъ см?хомъ. – Б?дняжка! Оставь его въ поко?; ему н?тъ никакого д?ла до насъ съ тобою… He лги, не будь трусомъ. Говори же; твои мысли заняты ч?мъ-то инымъ. Я не знаю, ч?мъ именно, но чую, вижу что-то. О, если ты любишь другую!.. Если ты любишь другую!

Но глухая угроза замерла на ея губахъ. Ей достаточно было взглянуть на друга, чтобы уб?диться въ несправедливости своихъ подозр?нiй. Вн?шность его не говорила о любви; отъ него в?яло полнымъ спокойствiемъ отдыхающаго челов?ка безо всякихъ вождел?нiй. To, что побуждало его отталкивать ее отъ себя, было либо прихотью его воображенiя, либо нарушеннымъ равнов?сiемъ духовныхъ силъ. Эта ув?ренность оживила графиню; она забыла свой гн?въ и заговорила н?жнымъ тономъ, и въ горячихъ ласкахъ ея чувствовалась не только любовница, но и мать.

Вскор? она прижалась къ Реновалесу, обняла его за шею и съ наслажденiемъ запустила пальцы въ его густые, всклокоченные волосы.

Она не отличалась гордостью. Мужчины обожали ее, но она принадлежала душою и т?ломъ своему художнику, этому неблагодарному, который такъ л?ниво отв?чалъ на ея любовь и причинялъ ей кучу непрiятностей… Порывы н?жности побуждали ее ц?ловать его въ лобъ съ чистымъ и великодушнымъ бидомъ. Б?дненькiй! Онъ такъ много работалъ! Вс? его напасти происходили отъ усталости, переутомленiя, чрезм?рной работы. Онъ долженъ былъ бросить кисти, жить спокойно, кр?пко любить ее, быть счастливымъ съ нею, давать отдыхъ своему уму; тогда разгладились бы морщины на его б?дномъ лбу, подъ которымъ, точно за зав?сою, постоянной происходилъ мятежъ въ невидимомъ мiр?.

– Дай мн? поц?ловать тебя еще разъ въ твой красивый лобъ, чтобы умолкли и уснули духи, которые живутъ подъ нимъ и не даютъ теб? покоя.

И она снова ц?ловала красивый лобъ, съ наслажденiемъ прижимаясь губами къ бороздамъ и выпуклостямъ этой неровной поверхности, напоминающей вулканическую почву.

Долго звучалъ въ тихой мастерской ея ласковый слащавый голосъ, похожiй на д?тскiй лепетъ. Она ревновала его къ живописи, жестокой дам?, требовательной и антипатичной, которая сводила, повидимому, ея б?днаго мальчика съ ума. Дождется знаменитый маэстро того, что въ одинъ прекрасный день она явится въ масгерскую и подожжетъ ее со вс?ми картинами. Графиня старалась привлечь его къ себ?, усадить на кол?ни и убаюкать, какъ ребенка.

– Ну-ка, донъ Марiанито. Посм?йтесь немножко, пот?шьте свою Кончиту. Ну, посм?йтесь же, гадкiй!.. См?йся, или я побью тебя!

Онъ исполнилъ ея желанiе, но см?хъ его звучалъ неестественно; онъ старался вырваться изъ ея рукъ, такъ какъ д?тскiя шутки графини, доставлявшiя ему прежде большое удовольствiе, утомляли его теперь. Ея руки, ея губы, теплота ея т?ла, соприкасавшагося съ нимъ, оставляли его теперь равнодушнымъ и нисколько не возбуждали его. И онъ любилъ прежде эту женщину! И ради нея совершилъ онъ жестокое и непоправимое преступленiе, которое нав?ки наложило на него тяжелое бремя угрызенiй сов?сти!.. Какiе неожиданные сюрпризы подноситъ часто жизнь!

Холодность художника передалась въ конц? концовъ и графин?. Она очнулась, казалось, отъ своего добровольнаго сна, отодвинулась отъ любовника и пристально погляд?ла на него властными глазами, въ которыхъ снова засверкала искра гордости.

– Скажи, что любишь меня! Скажи сейчасъ-же! Мн? нужно это!

Но тщетно старалась она выказать свою власть, тщетно склонялась къ нему, словно желала заглянуть внутрь его существа, Художникъ слабо улыбался и бормоталъ уклончивыя слова, не желая исполнить ея требованiя.

– Скажи громко, такъ, чтобы я слышала… Скажи, что любишь меня… Назови меня Фриною, какъ раньше, когда ты бросался передо мною на кол?ни и ц?ловалъ все мое т?ло.

Но онъ ничего не сказалъ. Казалось, что онъ стыдится этого воспоминанiя и склонилъ голову, чтобы не вид?ть ее.

Графиня нервно вскочила съ м?ста и въ б?шенств? остановилась посреди мастерской; руки ея были сжаты въ гн?в?, нижняя губа дрожала, глаза сверкали зеленоватымъ блескомъ. У нея появилось желанiе разбить что-нибудь, упасть на полъ и корчиться въ судорогахъ. Она колебалась, разбить-ли ей одну арабскую чашу, стоявшую по близости, или обрушиться на склоненную голову художника и впиться въ нее ногтями. Гадкiй челов?къ! А она такъ любила его и прежде, и теперь еще, чувствуя себя связанною съ нимъ тщеславiемъ и привычкою!..

– Скажи, что любишь меня! – крикнула она. – Скажи немедленно! Да или н?тъ?..

Но она опять не получила отв?та. Наступило тяжелое молчанiе, Ею снова овлад?ло подозр?нiе о новой любви, о другой женщин?, которая заняла ея м?сто. Но кто это? Гд? найти ее? Женскiй инстинктъ побудилъ ее обернуться, устремить взоръ на ближайшую дверь въ сос?днюю прiемную, за которой была расположена настоящая мастерская, гд? работалъ обыкновенно маэстро. Таинственное наитiе толкнуло ее въ эту комнату. Тамъ!.. Нав?рно, тамъ!.. Художникъ поб?жалъ за нею, очнувшись отъ своей апатiи, какъ только она выб?жала изъ комнаты; онъ торопливо сл?довалъ за нею въ ужас?. Конча предчувствовала, что узнаетъ сейчасъ правду, жестокую правду, въ ея истинномъ осв?щенiи. И нахмуривъ брови отъ сильнаго напряженiя ума, она застыла въ неподвижности передъ большимъ портретомъ, который царилъ, казалось, въ мастерской на лучшемъ мольберт?, на прекрасно осв?щенномъ м?ст?, несмотря на свой невзрачный тонъ.

Маэстро увид?лъ на лиц? Кончи тоже выраженiе сомн?нiя и удивленiя, какъ у Котонера. Кто это такое?.. Ho y графини колебанiе длилось не такъ долго; женская гордость обострила ея чувства. Позади этой незнакомой головы она увид?ла ц?лую толпу гляд?вшихъ на нее старыхъ портретовъ.

О, какое глубокое изумленiе отразилось въ ея глазахъ! Какимъ холоднымъ и удивленнымъ взглядомъ см?рила она художника съ ногъ до головы!

– Это Хосефина?

Онъ склонилъ голову въ знакъ безмолвнаго отв?та. Но это молчанiе показалось ему самому трусостью; онъ почувствовалъ потребность крикнуть передъ этими портретами то, чего не см?лъ и высказывать вн? мастерской. Это было желанiе польстить покойной, вымолить у нея прощенiе, сознаться въ своей любви безъ надежды.

– Да, это Хосефина.

Онъ произнесъ эти слова, развязно сд?лавъ шагъ впередъ и глядя на Кончу, точно на врага; эта враждебность въ его взгляд? не прошла для нея незам?ченною.

Они ничего не сказали больше другъ другу. Графиня не могла говорить. Д?йствительность перешла вс? границы правдоподобнаго, понятнаго ей.

Онъ влюбился въ жену… посл? ея смерти! Онъ заперся, какъ аскетъ, чтобы писать ее такою красавицею, какою она никогда не была при жизни!.. Жизнь подносила людямъ большiе сюрпризы, но такихъ вещей графин? никогда еще не приходилось вид?ть.

Ей чудилось, будто она падаетъ и падаетъ подъ бременемъ изумленiя. Когда она очнулась отъ этого состоянiя, она почувствовала въ себ? перем?ну. Ни жалобы, ни бол?зненнаго содроганiя… Все окружавшее казалось ей въ высшей степени страннымъ – и комната, и челов?къ, и картины. Это вышло изъ пред?ловъ ея пониманiя. Застань она зд?сь другую женщину, она расплакалась бы, застонала отъ огорченiя, стала-бы биться въ судорогахъ на полу, полюбила бы маэстро еще сильн?е, подзадориваемая ревностью. Но увид?ть соперницу въ умершей женщин?! И не только въ умершей… въ жен?! Этотъ случай показался ей сверхъестественно см?шнымъ. Ею овлад?ло безумное желанiе расхохотаться. Но она не засм?ялась. Она вспомнила ненормальный взглядъ художника при встр?ч? въ мастерской. И теперь въ глазахъ его сверкала такая же искра.

Она почувствовала страхъ; страхъ передъ огромною, звучною комнатою, страхъ передъ челов?комъ, молча разглядывавшимъ ее, какъ незнакомую. Да и сама Конча вид?ла въ немъ теперь чужого.

Она взглянула на него еще съ состраданiемъ и н?жностью, которыя всегда находятся у женщины при вид? несчастья, хотя бы оно постигло совс?мъ чужого челов?ка. Б?дный Марiано! Все было кончено между ними. Она не обратилась къ нему на ты и протянула на прощанье только пальцы правой руки въ перчатк? съ видомъ важной неприступной дамы. Они долго простояли такъ, разговаривая только глазами.

– Прощайте, маэстро. Берегите себя!.. He трудитесь провожать меня, я знаю дорогу. Продолжайте свою работу, пишите побольше…

Она нервно застучала каблуками по натертому паркету, по которому шла въ посл?днiй разъ. И разв?вающiяся юбки въ посл?днiй разъ оставили въ мастерской запахъ ея любимыхъ духовъ.

Оставшись одинъ, Реновалесъ вэдохнулъ свободн?е. Его крупному заблужденiю былъ положенъ конецъ. Единственное, что произвело на него непрiятное впечатл?нiе во время этого свиданiя, было колебанiе графини передъ портретомъ. Она узнала Хосефину скор?е, ч?мъ Котонеръ, но тоже не сразу догадалась. Никто не помнилъ покойной, только въ его ум? сохранился ея образъ.

Въ этотъ же самый день, до прихода стараго друга, маэстро принялъ еще одну пос?тительницу. Дочь его явилась въ мастерскую; Реновалесъ догадался о ея приход? по шумному веселью и духу кипучей жизни, которые предшествовали, казалось, молодой женщин?.

Она пришла повидать его, исполняя этимъ об?щанiе, данное много м?сяцевъ тому назадъ. Отецъ снисходительно улыбнулся, вспомнивъ жалобы, высказанныя ею посл?днiй разъ, какъ они вид?лись. Она пришла только повидать его?..

Милита сд?лала видъ, что не разслышала посл?дняго вопроса, и стала оглядываться въ мастерской, гд? она давно уже не была.

– Постой! – воскликнула она. – Да, это же мама!

Она гляд?ла на портретъ съ н?которымъ удивленiемъ, но художникъ остался доволенъ т?мъ, что она такъ быстро узнала мать. Наконецъ-то! Недаромъ была она дочерью Хосефины! Кровь заговорила въ ней!.. Б?дный маэстро не зам?тилъ быстраго взгляда дочери, скользнувшаго по остальнымъ портретамъ и давшаго ей путеводную нить.

– Теб? нравится? Похожа она? – спросилъ онъ тревожно, точно начинающiй художникъ.

Милита отв?тила довольно уклончиво. Да, ничего, только немного красив?е, ч?мъ въ д?йствительности. Ей не пришлось никогда вид?ть мать такою.

– Это в?рно, – сказалъ маэстро. – Ты не знала ея въ хорошiя времена. Но такою она была до твоего рожденiя. Твоя б?дная мать была очень красива.

Но портретъ этотъ не произвелъ глубокаго впечатл?нiя на дочь. Онъ казался ей довольно страннымъ. Почему голова пом?щалась въ углу полотна? Что онъ собирался пририсовать къ голов?? Что это за линiи?.. Маэстро уклонился отъ прямого отв?та и слегка покрасн?лъ; отеческая стыдливость не позволила ему сообщить дочери о дальн?йшихъ планахъ. Онъ самъ еще не зналъ, что напишетъ; надо было остановиться на какомъ-нибудь туалет?, который хорошо облегалъ-бы ея фигуру. Глаза его овлажнились въ приступ? н?жности, и онъ кр?пко поц?ловалъ дочь.

– Ты хорошо помнишь ее, Милита?.. Правда, что она была чудная женщина?

Грусть отца перешла и къ дочери, но у нея это длилось одинъ мигъ, не дольше. Ея цв?тущее здоровье и радость жизни не давали грустнымъ впечатл?нiямъ прочно укр?пляться въ ея душ?. Да, чудная женщина. Она часто вспоминала мать… Милита говорила, в?роятно, правду, но воспоминанiя эти не были ни глубоки, ни тягостны, смерть казалась ей безсмысленною вещью, далекимъ и нестрашнымъ явленiемъ, которое не нарушало ея яснаго спокойствiя и физическаго равнов?сiя.

– Б?дная мама! – добавила она ораторскимъ тономъ. – Для нея легче, что она умерла. Всегда больна, всегда печальна! При такой жизни лучше умереть.

Въ словахъ ея звучала н?которая горечь – воспоминанiе о молодыхъ годахъ, проведенныхъ въ обществ? в?чно больной и нервной женщины, въ тяжелой атмосфер? острой непрiязни между родителями. Въ отношенiи Милиты къ покойной матери было что-то ледяное. Вс?мъ людямъ суждено умереть; слабые должны уходить раньше и уступать м?сто сильнымъ. Это былъ безсознательный и жестокiй эгоизмъ здоровой женщины. Эта неожиданная откровенность открыла вдругъ передъ Реновалесомъ душу дочери. Покойная хорошо знала ихъ обоихъ. Милита была его родною дочерью. Онъ тоже отличался такимъ эгоизмомъ здороваго челов?ка и попралъ ногами слабое и хрупкое существо, искавшее въ немъ защиты. Б?дной Хосефин? оставался теперь только онъ, раскаявшiйся и влюбленный въ нее по гробъ жизни. Для остальныхъ людей она какъ-будто и не появлялась на св?тъ; даже у дочери не сохрянилось тоски по покойной.

Милита повернулась къ портрету спиною, забывъ и о матери, и о произведенiи отца. Это лишь художественное увлеченiе! Она пришла по другимъ д?ламъ.

Она ус?лась рядомъ съ отцомъ почти такъ-же, какъ сид?ла недавно другая женщина. Ея теплый голосъ, звучавшiй временами, какъ кошачье мурлыканье, ласкалъ Реновалеса. Папа, папочка… она очень несчастна. Она пришла повидать его и пов?дать свои горести.

– Знаю, теб? денегъ надо, – сказалъ маэстро, слегка раздраженный ея равнодушiемъ къ матери.

– Да, папочка, денегъ. Ты, в?дь, знаешь. Я уже говорила теб? въ посл?днiй разъ. Но не только это огорчаетъ меня. Рафаэль… мой мужъ! Это невыносимая жизнь!