Ясак

***

Ночью сторожевой пост ударил в набат, залаяли, и завыли собаки. Колоколом в данном случае служил чугунный котел, подвешенный к сучку корявой сосны специально не спиленной на дрова и одиноко торчащей посреди острога.

Заранее предупрежденные о грозящей опасности казаки, без излишней суеты и паники, занимали свои места возле крепостной стены.

– Окружили нас, нехристи узкоглазые. Сейчас мы им зенки-то на жопу натянем. – Сотник Рукин, с английйским мушкетом на плече, в предвкушении предстоящей баталии, был радостно возбужден

Вскарабкавшись на смотровую вышку, Петр оглядел окрестности. Насколько можно было видеть вокруг в предрассветных сумерках, почти по всему периметру крепостной стены, горели костры.

– Сколько же их здесь?

– Много, атаман. – Почему-то шепотом ответил ему молодой казак – Человек двести – триста, никак не меньше.

– Почему вовремя тревогу не забили? Проспали, черти. – Петр бросил злобный взгляд в его сторону.

– Минуту назад, атаман и духу их здесь не было, хотя собаки изредка все же ворчали. А потом вдруг мигом костры запылали, как по команде.

– Кто в набат ударил?

– Так десятский. Я, как только костры-то запылали, сразу и завопил, а десятский в набат забил. Вчера же всех предупредили, что басурмане напасть могут. Так что никто не спал, атаман.

– Ладно, Михей, не серчай, это я так, сгоряча. – Петр вдруг вспомнил, как звали молодого казака, ведь он был его земляк из Пелыма. – Не робей, казак, побьем мы этих нехристей. – И ободряюще кивнул ему.

Петр Албычев в казаки никогда верстан не был, но к обращению – атаман, уже привык и смирился. В походных условиях, а тем более в боевых, как говорится, не до чинов и титулов, а атаман для казака всегда звучит уважительно и предельно понятно.

Несмотря на молодость, Албычев, уже не раз участвовал в сражениях с сибирскими татарами и самоедами и потому страха не испытывал, а только задор и злость.

Несколько минут потребовалось ему, чтобы обойти крепостную стену. Сам по себе острог был небольшой. Поскольку находился примерно на полпути от Кетского острога до нового, пока еще не существующего Тунгусского, то и строили его как временный опорный пункт. Ширина его была не более двадцати и длина около тридцати саженей, может чуть больше. Единственные ворота выходили к реке, рядом с ними была смотровая башня высотой около пяти саженей.

– Какие будут указания, атаман? – Перед Албычевым стоял десятский Васька Бугор. – Может первыми, начнем?

– Нет, Ермолаич, не начнем. – Сурово посмотрел на земляка Петр. – Не думай даже. По пустякам с инородцами ссориться и первыми войну начинать государем не велено. Подождем.

Петр оглядел крепость, словно ища кого-то и заприметив возле амбара знакомую фигуру подьячего Ивашку Дементьева, громко окликнул его.

– Что прикажешь, атаман? – Подскочил Ивашка, услужливо заглядывая в глаза.

– Выдай-ка каждому десятскому для его бойцов вина хлебного, да чтоб только по чарке на брата. Это не для пьянки, а для сугрева. Но больше чтобы ни-ни. – Он поднес кулак к носу испуганного подьячего.

Слабенькое-то, ягодное, винцо было тогда почти в каждой острожной избе и землянке, а вот горячее, хлебное вино, то что горело синим пламенем, выдавалась строго по распоряжению самого Албычева и хранилось в амбаре у подьячего Ивашки Дементьева под строгим учетом и контролем.

***

Хотя до восхода солнца было еще далеко, но уже посветлело, и можно было, без труда разглядеть, как в дальнем углу крепостной стены, возле медной пушки, копошились двое тобольских стрельцов, готовясь по команде бабахнуть картечью по неприятелю. Стрельцы и казаки аккуратно расставляли свои луки и колчаны, готовясь к отражению атаки тунгусов.

***

Все служивые, участвующие в походе, были на тот момент неплохо вооружены. Кроме обычного лука со стрелами, сабли, топора и пики у каждого было еще и огнестрельное оружие – пищаль, либо заграничный мушкет.

***

– Ну, что там? – Спросил Петр у десятского Васьки Скурихина, отвечающего за две медных пушки.

– Идут, черти узкоглазые. Командуй, атаман.

Едва Петр добежал до ближайшей бойницы, как свистящий шквал стрел ударил по крепостной стене. Кто-то из казаков вскрикнул, застонал и выругался матом.

– Видать задело уже кого-то – Мелькнуло в голове.

– Целься, казаки! – Заорал он что было мочи. – С нами Бог. Огонь!

Залп получился вразнобой. Не все вовремя услышали команду, но результат поразил даже самого Петра. Десятка два тунгусов повалились в снег. Некоторые, вероятно раненые, корчились и громко что-то верещали на своем языке, кто-то стонал, кто-то лежал не шевелясь.

– Казаки, огонь! – Снова крикнул Петр и взмахнул рукой с зажатым в ней пистолем.

Снова грянул залп, это заряжающие, как и было заранее обговорено, передали стрелкам вторые, заряженные уже ружья. Следом утробно ухнула пушка, за ней вторая и все окуталось белым едким дымом.

Дым не позволял видеть, сколько человек попадало в снег, но громкие вопли врагов говорили сами за себя.

Когда плотный пороховой дым рассеялся, тунгусов вокруг острога уже не было. Только десятка три то ли убитые, то ли раненые лежали и сидели на окровавленном снегу, напоминая о закончившемся сражении.

С воплем – «Сарынь на кичку» – казаки с пиками и обнаженными саблями уже без всякой команды перепрыгивали через тын, устремляясь в стан врага, туда, где до сих пор горели костры.

– Не расслабляться, казачки! – Зычно прокричал сотник Рукин, внезапно появившись возле Петра. – Ружья зарядить. Бугор, своих казаков задержи острог охранять. Я этих подлых людишек знаю, они и с тыла ударить могут. Пойду я. – Махнул он рукой в сторону неприятельского лагеря. – Посмотрю, что там?

Там, куда махнул рукой сотник, виднелся небольшой походный чум предназначенный видимо для их командира или самого князя. – А ты, атаман, отдохни, ведь не спал совсем.

– Подожди. Вместе пойдем. – Петр поправил висевшую через плечо перевязь с боеприпасами, засунул за кушак пистоль и выхватив из рук казака бердыш, перелез через крепостную стену.

– Атаман! – Навстречу Петру бежал казак. – Там старик тунгус, колдун, наверное, бормочет что-то.

– Толмача ко мне. – Прокричал Петр в сторону острога. – Быстро.

– Возле чума у костра сидел старый тунгус. Сморщенное коричневое лицо и закрытые глаза скорее напоминали спящего человека. По крайней мере на обступивших его казаков он не обращал абсолютно никакого внимания. Из-под облезлой шапки с ушками, вероятно изготовленной из кожи снятой с головы молодого оленя, на его плечи спадали длинные седые космы, давно уже свалявшиеся в колтуны по цвету напоминающие кошму, на которой он сидел.

Одет старик был в старую парку, непонятно из шкуры какого животного сшитую и увешанную уже выцветшими лоскутками материй, фигурками животных и людей вырезанными из костей и древесины.

То, что старик живой и даже не спит, выдавала его дымящаяся глиняная трубка, зажатая в желтых от никотина скрюченных пальцах, да тихое бормотание, на своем диком языке. Было непонятно то ли он, что-то, пел покачиваясь из стороны в сторону, то ли молился своим богам.

Обойдя старика, Петр отодвинул шкуру закрывающую вход в чум и заглянул внутрь. Скорее всего, это жилище было походным, но все же внутри оно было богато украшено дорогими тканями и коврами, а земля в чуме была покрыта войлочной кошмой и циновками.

Видимо хозяин чума собирался перекусить перед предстоящей баталией; на добела выскобленной доске лежали еще теплые куски вареной оленины, на глиняном блюде сухой творог и лепешки, тут же стоял берестяной туес с розовым топленым молоком.

– Где же хозяин-то? – Весело оскалился сотник, залезая в чум и усаживаясь на циновку. – Ну что ж, раз хозяин не приглашает, мы и сами с усами. О, а князь-то и выпить был не дурак. – В руках у Черкаса появился глиняный кувшин. – Арха! – Недолго думая он сделал два больших глотка и протянул кувшин Петру. – На, атаман, глотни. Забористое, молочное-то вино.

– Ты бы постерегся, мало ли что могут напихать туда эти тунгусы.

– Да нет, Петя, они рассчитывали острог захватить молниеносно. Не ожидали, что мы такой отпор дадим.