Ловкач. Роман в трёх частях

У Вероники Устиновны от слов ненаглядки вздёрнулись кверху брови, и она в немой растерянности уставилась на дочь. Из глаз чуть ли не искрами сыпались вопросы недоумения, оторопи. Она впервые услышала отказ от самого святого её, матери, мечтания. Как это так, Марина потеряла интерес к учёбе! Это на что похоже: на бунт или каприз? На каком основании она передумала поступать в институт? Но гадать тут не пришлось, ответ явился к ней тут же.

– Это он тебя так наставил? – всполошилась она, взмахнув в исступлении руками. – А я-то думала: если брат у него умница, то от этого болтуна ничего вредного не будет! А оно вон как обернулось?! Вот какой прохвост, вздумал человека сбить с пути?! Я до него доберусь, доберусь…

– Мама, он тут ни при чём, я сама давно так думала, только молчала…

– Не защищай, он – шарлатан! Я говорила, у него лживые глаза, так оно и вышло, – протянула в исступлении она, и продолжала на высокой ноте: Ох, какой мошенник!.. – и отчаянно закачала головой, точно испытывала острую зубную боль, хватаясь рукой за свою щеку.

Между прочим, Марина понимала мать, и в её действиях не находила против себя корысти, просто её диктат проистекал от желания ей добра, и потому дочь жалостливо проговорила, чувствуя, как бы ей не стало дурно:

– Мама, ну успокойся, хорошо, я пойду учиться, лишь бы ты была довольна.

– Я? Довольна? – сильно удивилась Вероника Устиновна. – Какая благородная, поглядите на неё! Нет, доченька – учись для своего блага, а меня не успокаивай. Если не нравится один факультет – выбери другой, их там много…

Марина кивнула, мол, она так и сделает, хотя возразить не смогла, что техвуз её ничем не прельщал.

– Ох, Жорка так Жорка, всё-таки взмутил тебя, вижу, доченька, меня на мякине не проведёшь.

– Но я же сказала: буду поступать, только успокойся!..

– Ты мне одолжение не делай, тебе жить! Если не учиться, что тогда делать?

– Разве нельзя работать? – бросила дочь.

– Почему, можно, но тебе ли? Ведь ты хорошо училась! – взмолилась мать.

– Ну, подумаешь – замуж выйду – буду детей воспитывать!

– Нет, я тебя совсем не узнаю! За кого, за Жорку, голодранца, замуж? Он сущий вертопрах! – воскликнула мать паническим тоном.

– Мама, ты его не знаешь. Зачем так плохо судить о человеке, он очень умный…

– Тогда почему этому умнику – не учиться?

– Это его личное дело, может и будет. Он только отслужил армию.

Из реплик матери, Марина для себя уяснила, что ей такой зять не по душе. Её слова опечалили дочь, что она вечно должна угождать матери, как рабыня. От сознания этого у неё всё внутри закипало, она была близка к настоящему бунту. Почему она должна поступать по её указке, не имея права на свой выбор жизненного пути?

Марина знала, что отец совершенно другой, он никогда не требовал от неё исполнения того, чего неукоснительно добивалась мать. Поэтому очень хотела, чтобы отец как-нибудь на неё повлиял. Хотя отлично понимала, что теперь никакие воздействия её не способны переубедить, чтобы отказаться от давно задуманного. Ко всему прочему, отец почти всегда матери во всём уступал, даже разучился с нею спорить, памятуя о том, как она никогда не забывала его давнюю супружескую неверность и при случае могла напомнить, что простила по божьей милости.

И всё-таки Марина надеялась на отцовскую помощь, как утопающий, который хватается за соломинку и собиралась с ним поговорить, как только приедет Жopа. Правда, на этот счёт к ней иногда закрадывалось сомнение, а вдруг случится так, что вдали от неё он забудет и думать о своих обещаниях? А может, случится, в пути подвернётся другая, интересней, и тогда всем его словам грош цена. Впрочем, зря она травит свою душу, надо уметь верить. Хотя минуты сомнений были навеяны теми книгами, в которых мужчины всегда оказывались в не лучшем положении перед оставленными ими девушками. Не эта ли ситуация выразительно показана в романе Тургенева «Вешние воды»? Хорошо хоть она сама не давала Жоре повода возомнить, как сильно, почти без памяти, она в него влюблена. Он действительно ощутимо поколебал, казалось бы, незыблемое её мировоззрение. И тут же Марина ловила себя на желании выйти из дому и прогуливаться там, где они с ним гуляли, сидеть на лавочке перед домом и вспоминать, как он впервые заговорил с нею. Он до сих пор трогал её своей неповторимой манерой говорить, ведь его слова ещё и сейчас пленительно звучали у неё в голове, излучая собой неизъяснимое обаяние. При всём при том, у неё даже возник как бы родственный интерес к Никите. И если случалось с ним встретиться то ли на остановке, то ли в автобусе, то ли просто по дороге домой, она неизменно хотела заговорить с Никитой и спросить, как поживает его брат и что пишет? Но поскольку он мог бы тоже поинтересоваться, почему она ему не напишет сама, она его первая ни за что не затронет. Ко всему прочему, он бы мог ещё подумать, она так сильно влюблена в брата, что помнит его на каждом шагу…

Через Жору Никита и впрямь стал ей намного ближе и родней, что даже возникало странное ощущение, будто их связывает нечто общее, как заговорщиков в отсутствии главного действующего лица.

Однажды Марине удостоилось в этом убедиться, так как Никита поздоровался с нею значительно веселей обычного, и даже по-свойски спросил о сдаваемых ею экзаменах, что её несказанно обрадовало. Но потом выяснилось, что Никита с нею заговорил неспроста, он вчера получил от брата письмо, в котором передавал ей горячий привет, массу поцелуев и тысячу улыбок и что уже готовится к отъезду. Марина только теперь пожалела, что запретила ему ей написать. И была бы не большая беда, если случилось б матери прочитать от него письмо…

Глава седьмая

…Жора приехал перед самым вечером со всем своим имуществом, которого набралось два чемодана. Один был особенно тяжёл, в нём поместилось больше инструмента и книг, чем носильных вещей.

К этому времени Марина уже сдала выпускные экзамены, а сутки назад прошёл выпускной вечер, и отныне она пребывала в том новом душевном состоянии, когда о спокойствии уже не могло идти речи из-за предстоящего поступления в институт. И она не только предчувствовала, но уже знала, насколько будут ответственны её первые самостоятельные шаги в большую жизнь и это её немного пугало…

Когда Beроника Устиновна пришла с дачи, в этот момент Жора выходил из такси, и тут она невольно остановилась, увидев, как шофёр помог открыть ему багажник, и шарлатан её дочери, как она сейчас нелестно подумала о нём, извлекал из него свои чемоданы. Никита только что показался из подъезда и решительно шагал тому навстречу.

Альбина, с выпирающим из-под халата животом, стояла возле барака, и время от времени коротко посматривала то на такси, то на Веронику Устиновну. Впрочем, они были не единственными, кто в этот момент уставился на того субъекта, который вновь прибыл в их местечко.

Разумеется, Марина находилась в стенах квартиры и могла лишь в окно наблюдать возвращение своего обожателя.

Шагая уверенно к дому, Жора цепким взглядом надеялся выхватить из кучки зевак милый образ суженой. Но его тёмные глаза бегали как-то лихорадочно и лишь несколько раз выхватывали упитанную фигуру Вероники Устиновны. И тут он мгновенно понял, что Марины среди женщин просто не могло быть.

Между тем Веронике Устиновне казалось, она бы одними глазами разорвала его на части, как своего заклятого врага. Ненависть переполняла всё её существо, и больше уже не хватало терпения взирать на этого щегла. И она пошла домой с чувством досады и отчаяния оттого, что не знала, как ей поступить, чтобы от него уберечь дочь? И тут ей вдруг припомнился недельной давности сон. Ей снилось, как она сдавала экзамены ни где-нибудь, а на рынке, и всё никак не могла сдать, находясь в какой-то пустой комнате и почему-то одна. А в окна заглядывали незнакомые люди и что-то беспорядочно ей кричали, но их она не слышала. И вот десятки рук протягивали Веронике Устиновне деньги и что-то снова кричали. И тут вдруг из толпы выскочил озорно-весёлый Жора и давай перед ней задорно отплясывать, выделывая разные коленца, то резво подпрыгнет козлом, то поскачет на присядках вокруг неё, и задирал выше головы ноги. Вероника Устиновна отчаянно обеими руками отмахивалась от вертихвоста, будто от нечистой силы. Но тот не унимался, крутился перед ней, как волчок, тогда она рассердилась, и было хотела плюнуть в него, а потом глядь вдруг сама Жору целует в лоб…

Наверно, на её месте другая девушка так бы не мучилась и не терзалась из-за того, что должна поступить вопреки желанию матери, но только не Марина. Хотя она и обещала матери учиться в институте лишь бы её не огорчать, однако в душе была уже настроена на то, как бы поскорее уйти из-под чрезмерной опеки матери?

И этот разлад с самой собой, её немало тревожил, и что для неё открылось неизведанными чувствами. По ночам она подолгу не могла уснуть, томясь в разлуке с Жорой, что иногда самой было стыдно от тех душевных соблазнов, которые вспыхивали в душе как маячки. И у неё возникало лёгкое не беспричинное раздражение из-за того, что не могла распоряжаться собой, как ей хотелось. И как раньше, она уже не испытывала того приятного чувства, с каким она смотрела на учебники, и однажды, чтобы не раздражали, все их затолкала в тумбочку.

Однако недовольство собой жгло душу точно калёным железом, и чтобы как-то отвлечься от неприятных мыслей, Марина бралась за вязание. А спустя время, как спасение от душевных мук, начались хлопоты о пошиве платья для выпускного вечера, и она даже не заметила, как пролетело время.

И вот он приехал, для неё это событие было сродни светлому празднику. Марина ни минуты не хотела сидеть дома. Теперь, после сдачи изнурительных экзаменов, она отдыхала. Вероника Устиновна не противилась тому, чтобы дочь позволяла себе бывать на дворе дольше обычного.

Когда последние отблески вечернего заката как бы на время застывали на небосклоне и лиловыми оттенками светились до самого зенита, в это время многие жители дачного местечка перед сном сидели в блаженстве на скамейках.

Марина тоже гуляла с девочками-подростками, года на два моложе себя, и, как было сказано выше, сверстниц у неё тут не было. Но сейчас об этом она думала, и втайне от себя, она ждала появления Жоры. И словно по её наитию между тополями мелькнула его вёрткая фигура. От страха, ей показалось, будто он шагал прямо к ней. Но в пяти шагах от Марины Жора вдруг взял вправо и скорым шагом направился к дороге, кивнув ей на ходу, чтобы она пришла к их ранее условленному месту…

Она так и сделала, но когда он ринулся к ней, чтобы её обнять, испытывая в душе к девушке бурные чувства, её холодное спокойствие огорчило Жору. Хотя он отнюдь не ведал, как было велико у девушки желание самой кинуться к нему в объятия.

Пока они шли к остановке, Жора коротко рассказал ей о том, что делал дома и как по ней тосковал, и даже о том, как обмолвился родителям о своей возможно скорой женитьбе. Она слушала его внимательно, последние слова ухажера дали ей понять, что он не на шутку ею увлечён. В свой черёд Марина не преминула поведать о своём разговоре с матерью. Разумеется, её нелицеприятный отзыв о нём, она навсегда опустила в архив своей памяти. Но он уже и сам вполне сознавал, что Вероника Устиновна довольно крепкий орешек.

– Ничего, я что-нибудь придумаю, из всякого положения есть выход, и я обязательно его найду.

– Навряд ли, она спит и видит меня учёной, так что не пытайся. Я может, как-нибудь сама…

– Плохо, что ты сомневаешься в моих способностях, – отчеканил он приподнято и быстро чмокнул её в щеку. Его смелость её так поразила, что сперва она смутилась, но в следующую секунду Марина улыбнулась и слабо погрозила пальчиком. Но он вёл себя так, точно ничего не случилось.

Как ни странно, его самоуверенный тон она восприняла с облегчением. Ей и в самом деле подумалось, что он способен предпринять нечто решительное. И тогда мать правильно воспримет её возлюбленного, и предоставит им самим решать свою судьбу.

А пока они встречались украдкой, что открытому нраву Жоры очень претило, он вообще не любил какие-либо препятствия, которые ему мешали в достижении намеченной цели…

Через какой-то час Вероника Устиновна с осанкой величавого спокойствия, вышла на улицу, обозревая пространство вдоль домов, и по направлению к дороге, а также по проулку между дачными усадьбами, зорким оком высматривая свою ненаглядную дочь. Те самые девочки, в обществе которых была недавно Марина, играли на площадке в волейбол. Вероника Устиновна обратилась к ним, не видели ли они Марину, на что девочки заговорщицки ответили, причём между собой пересмеиваясь, что они ничего не знают, чем только донельзя возмутили женщину…

В это время Жора держал Марину за руку и жалобным тоном упрашивал побыть с ним хотя бы ещё пять минут. Но уже минуло в три раза больше означенного им времени от того мгновения, когда Марина сообщила ему в первый раз, что ей пора быть дома, не то мать кинется искать, в чём, впрочем, ей было нелегко перед ним сознаться.

Наконец в Жоре заговорил голос рассудка, действительно, как бы он не породил у её матери своим необдуманным поступком образ оголтелого выскочки, мол, не по себе гнёт палку. Хорошо, что он уже имеет представление о наместнице ему в тёщи, и даже о том, какие у неё могут возникнуть в связи с этим к нему претензии. Надо себя так суметь поставить, чтобы полностью соответствовать её взгляду на будущего зятя. С этим лукавым замыслом, не высказанным возлюбленной вслух, он отпустил девушку, издав проникновенно-печальный вздох. И в последний момент не удержался прибавить ей, что вот она ещё не ушла, а он безнадёжно начинает уже по ней скучать и не чает, когда наступит завтрашний день, и он будет ждать её на этом же месте.

Марина заявилась домой, как раз в тот момент, когда Вероника Устиновна терпеливо ждала её на улице. Она не стала её расспрашивать о том, где была до этих пор дочь, выразив лишь только недовольство по поводу того, что мать уже изрядно переволновалась, дав этим понять, чтобы в следующий раз такое своеволие больше не повторилось. Говоря это, Вероника Устиновна непроизвольно бросала красноречивый взор на окна Карповых, исподволь надеясь, что дочь поймёт – мать вовсе не дура и знает, где она столько времени пропадала.

У Марины было завидное спокойствие и по её виду трудно было определить, когда она волнуется, а когда нет. Этот феномен её внутреннего облика, объяснялся тем, что она умела скрывать свои переживания, даже если её обуревали сильные чувства. Поэтому Веронике Устиновне дочь казалась самым невозмутимым человеком и напрасно она бы искала в глазах её растерянность или смятение, похожие на страх, что вот, дескать, мать сейчас на неё как взглянет и тотчас всё поймёт с кем она была.

– Мама, сколько можно ходить за мной, как за маленькой? – упрекнула Марина на её замечание.