Человэльф

– Не бойтесь меня, – глухим голосом сказал незнакомец. – Я странствую в поисках Великого Может быть, но это долгий путь, и я устал. Вы разрешите мне немного передохнуть на вашем плоту?

– Кто вы? – спросил Борис.

– При жизни меня звали Франсуа Рабле, – вежливо поклонившись, ответил тот. – Монах, врач, писатель. Возможно, вы даже слышали обо мне.

– Как же! – воскликнул Борис. – Я читал ваш роман о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля. Вы великий писатель!

– Был, – грустно улыбнулся Франсуа Рабле. – И очень сожалею об этом. Возможно, именно из-за своего романа я все еще в пути. Но кто обладает терпением, может достичь всего. Надежда не покидает меня.

– А может быть, его просто нет, вашего Великого Может быть? – спросил Борис. – Я… Признаться, я сомневаюсь в его существовании.

– Для вас так важен ответ на этот вопрос? – глаза Франсуа Рабле смотрели испытывающе.

– Очень, – искренне ответил Борис. – И мне бы хотелось получить на него ответ как можно скорее.

– Все приходит вовремя, если люди умеют ждать.

– Я не могу ждать, – сказал Борис. – Завтра меня казнят. И я умру.

– Человек умирает столько раз, сколько теряет своих близких, – ответил Франсуа Рабле. – Это не моя мысль, но я присоединяюсь к римскому поэту Публию Сиру. Кстати, я встретил его не так давно, так же, как и вас. И знаете, что он мне сказал? Вседневный страх есть та же казнь вседневная. Подумайте над этим. Ведь вы боитесь смерти, юноша? Я это вижу.

– Да, – согласно кивнул Борис. – Наверное, я просто трус.

– Напрасно вы так, – голос Франсуа Рабле стал отдаляться и звучать тише, словно гаснуть, а тело его начало таять, как туманная дымка, сквозь него уже можно было снова разглядеть блеклый свет маяка. – Каждый человек стоит ровно столько, во сколько он сам себя оценивает. Запомните это, юноша! Может быть, вам пригодится…

И тень его собеседника ичезла. А свет маяка превратился в тонкий яркий луч, направленный в глаза Бориса. И вдруг его ослепило внезапной и резкой короткой вспышкой. Тьма осталась тьмой, только теперь она была невыносимо светлой, словно Борис взглянул на солнце в зените, не зажмурившись и не прикрыв глаза рукой. Он вздрогнул, подумав, что ослеп навсегда, открыл глаза, чтобы убедиться, что это не так, и увидел, как часть каменной стены отошла, и в плохо освещенную камеру вошла Катриона, грубо подталкиваемая в спину надзирателем.

Катриона, измученная, похудевшая, бледная, была не похожа на себя прежнюю, как будто разом постарела на десяток лет. И все-таки это была она. И это была реальность, а не сон. Борис бросился ей навстречу и обнял. Они замерли, слушая, как громко стучат их сердца, и не могли от волнения вымолвить ни слова. Они не виделись полгода, если не считать встречу в зале суда накануне. Их тела, отвыкшие друг от друга, соприкоснулись и вспомнили все, что было, еще до того, как прошлое во всех подробностях восстановила память.

– Я им пригрозила, что покончу с собой, если они не переведут меня в одну камеру с тобой, – шепнула Катриона. – И тогда они не смогут привести в исполнение приговор Совета тринадцати. Они испугались, и вот я здесь.

– Храбрая ты моя девочка, – тоже шепотом сказал Борис. – У тебя все хорошо?

Это был очень глупый вопрос, учитывая все обстоятельства. Но Катриона поняла его.

– Родился мальчик, – сказала она, улыбаясь. – Очень похожий на тебя. Большой и красивый.

– Красивый он в маму, – Борис не смог сдержать счастливой улыбки.

– В маму он будет умным и талантливым, – возразила Катриона. – Если ты не возражаешь.

– Разумеется, нет, – легко согласился Борис. – И знаешь, что? Это событие надо отметить! Да, а где он?

– Он остался в роддоме, – улыбка Катрионы погасла. И ее лицо сразу опять постарело. – Это единственное, что я могла для него сделать. Его отдадут в человеческий приют для сирот, но он будет жить. Если бы я взяла его с собой, его казнили бы вместе с нами.

– Но ведь это же бесчеловечно! – почти закричал Борис.

– Он только наполовину человек, а наполовину – эльф, – вздохнула Катриона. – Совет тринадцати не допустил бы, чтобы он жил. Видишь ли, для них очень важна чистота крови.

– У людей это называется расизм, – мрачно пробурчал Борис. – Ты думаешь, они забудут о нем?

– Молись за это своему Богу. А я буду просить Великую Эльфийку наслать на наших палачей забвение, – глаза Катрионы сверкнули ненавистью. – А также чуму, мор и все казни египетские.

Она покачнулась, и встревоженный Борис усадил ее на один из двух камней, которые служили стульями и были брошены около каменного же стола, установленного в углу камеры. Камни были огромные и тяжелые, их нельзя было ни поднять, ни даже сдвинуть с места.

– Не волнуйся, – сказал он. – Мой Бог и твоя Великая Эльфийка обязательно накажут их. А если нет, тогда мы сами сделаем это. Я обязательно что-нибудь придумаю, и мы спасемся, а потом отомстим им. Мы устроим подкоп! Я уже начал осматривать стены…

Катриона печально улыбнулась, приложив свой палец к его губам.

– У нас нет времени на подкоп и ни на что другое, – тихо сказала она. – Казнь назначена на завтра.

– И ничего нельзя изменить? – спросил он.

Катриона покачала головой. Она была слишком слаба после родов и уже смирилась с неизбежным.

– У людей тому, кого приговорили к смерти, дают какое-то время на то, чтобы он мог обжаловать приговор, – возмущенно сказал Борис. – Ему позволяют подать апелляцию или прошение о помиловании. Иногда между вынесением приговора и его исполнением либо помилованием проходят годы или даже десятки лет. Я как-то читал, что одного американца, приговоренного к смерти за убийство своей жены, казнили только через тридцать три года. Когда он убил в одна тысяча девятьсот семьдесят пятом году, ему было всего двадцать четыре года, а умер он в пятьдесят семь лет, в две тысячи восьмом. Мы можем потребовать…

– Что бы мы ни потребовали, нас никто не услышит. И нас не помилуют. Смирись с этим, милый, – сказала Катриона. – Это не люди. Неужели ты не понимаешь, что ты не можешь подходить к ним со своими человеческими мерками?

– Это несправедливо, – не согласился он. – И, кроме того, разве это они дали нам жизнь, чтобы иметь право отнимать ее?

– В вашем мире тоже много несправедливости. Но протестовать бессмысленно. Принцип талиона «око за око, зуб за зуб» известен людям с древних времен. И применяется ими. Насколько я помню, даже в наши дни почти в семидесяти странах ваше человеческое правосудие осуждает людей на смерть.

– Но не в России! И не к сожжению в жерле вулкана. Это же варварство и дикость! Даже в азиатских и африканских государствах, известных своей жесткостью, не додумались до такого.

– Скажи, а чем лучше расстрел, повешение, смертельная инъекция, электрический стул, отсечение головы, обезглавливание, газовая камера или побиение камнями, наконец? И это в современном, цивилизованном мире, гуманностью которого люди так кичатся!

Борис задумался. Но ответить не смог.

– Нам еще повезло, милый, – Катриона ласково погладила его рукой по щеке. – В старину, и не такую уж далекую, существовали такие казни, как четвертование, колесование, утопление, сварение в кипятке, сожжение, погребение заживо, замуровывание. Иногда жертву бросали хищникам на растерзание.

– Ты забыла еще распятие, – хмуро заметил Борис. – То еще удовольствие быть прибитым гвозядми к кресту и медленно умирать под палящим солнцем, истекая кровью. Бедный Иисус! Мне всегда было его жалко, даже несмотря на то, что он сын Бога.

– Вот видишь, – улыбнулась Катриона. – А убийство и государственная измена, в чем нас обвиняют, всегда и везде считались самыми страшными преступлениями. И, кстати, ты знаешь, что в некоторых ваших исламских государствах до сих пор казнят за супружескую связь последователя мусульманской веры и неверного или неверной, как они называют всех остальных людей? Так что, милый мой человек, как ни рассуждай, а мы виновны – что по нашим, что по вашим законам.

Глава 25

Катриона пыталась успокоить Бориса, он это понимал, и в душе восхищался ее мужеством. Эльфийка, как и он, была молода, только что родила и не хотела умирать, в этом не было сомнений. Но неизбежную смерть можно ждать и принимать по-разному: биться в истерике, бросаться на стены, сходить с ума, теряя образ и подобие божие и превращаясь в дикого зверя – а можно иначе: с достоинством и философским смирением. Катриона предпочитала второй путь, и Борис не только не осудил ее за это, но, поразмыслив, решил и сам пойти по нему. В нем пробудилось чувство собственного достоинства.

– Пусть будет так,– сказал он. – Но, чтобы ни случилось в будущем, эта ночь будет наша!

Катриона грустно улыбнулась и покачала головой.

– Ты прав, милый, – тихо сказала она. – Эта ночь будет наша, и никто ее у нас не отнимет. Я не хотела тебе говорить раньше времени. Сегодня ночью нас казнят.

Борис побледнел.

– Так вот почему ты здесь, – произнес он. – Чтобы утешить меня.