Человэльф

Фергюс, словно опытный гипнотизер, усыпив Розмари, начал исследовать ее мозг. Проникнув в таламус, он тщательно и осторожно изучал и сортировал обрывки воспоминаний, образов, мыслей, которыми тот был наполнен. Вскоре он знал все, что ему было нужно.

Катриону привезли до обеда, зарегистрировали под именем Катрионы Эльф и сразу же отправили в родовой зал, где она через несколько часов родила абсолютно здорового мальчика весом почти четыре килограмма. Но он был слишком крупным для своей хрупкой мамы, и она выбилась из сил, пока производила его на свет. Младенца запеленали и уложили в комнате для новорожденных, вместе с другими малышами. А ослабевшую после затяжных тяжелых родов Катриону перевели в реанимационное отделение. Когда за ней пришла медсестра, то не нашла ее, больничная койка была пуста. Катриону начали было искать, но привезли новую роженицу, с кровотечением, и о ней на время забыли. А потом забыли совсем, и воспоминания о ней окутала тьма, как будто кто-то погасил свет в комнате без окон.

Фергюс подумал, что, вероятнее всего, после родов Катриону похитили из реанимационного отделения по приказу Джеррика. Подручные кобольда привезли ее в клинику и терпеливо дожидались, пока она родит. Потом они тенями проскользнули в палату, где она лежала совсем одна, закрыли ей рот, чтобы она не закричала…

Фергюс содрогнулся, представив, что пришлось пережить Катрионе, и только усилием воли заставил себя прекратить фантазировать. Он прошептал: «Бедная девочка!». И это было высшим проявлением любви эльфа, отучившего себя за долгие годы от каких-либо эмоций.

Его кровь начала пульсировать редкими толчками, глаза померкли, звуки окружающего мира стали почти не слышны, превратившись в отдаленный монотонный гул. Он напряженно размышлял. Мысли в его голове проносились подобно стае встревоженных непогодой буревестников – они возникали и исчезали так же стремительно.

Несомненно, Катриону доставили в подземную темницу под резиденцией эльбста и поместили в камеру смертников, где ее продержат до самой казни. И спасти свою только что обретенную дочь он, Фергюс, уже не мог. Ему противостояли могучие силы, намного превосходящие его магические способности и возможности. Вздумай даже Фергюс кинуть клич, собрать с помощью патриотических лозунгов под свое знамя весь народ эльфов и повести его на штурм темницы тирана, каким все они считали эльбста Роналда, главу Совета ХIII – это не изменило бы судьбу Катрионы. Эта нелепая, во многом безумная затея могла привести только к поражению и гибели многих эльфов и, разумеется, его, Фергюса.

Но зато он может спасти младенца, сына Катрионы и своего внука. Эта мысль пришла к Фергюсу внезапно, но мгновенно вытеснила все остальные и принесла ему некоторое облегчение.

Он всегда был реалистом, и это не так уж плохо, что бы там ни говорила Арлайн, подумал Фергюс. Катриона была обречена, и с этим ничего нельзя было поделать. Оставалось только безутешно оплакивать ее преждевременную смерть. Но ее ребенка еще можно было спасти. По непонятной прихоти сознания кобольд Джеррик упустил младенца из поля зрения, не внес его в свой чудовищный план. Но он обязательно вспомнит о своей оплошности. Тем более, что он, Фергюс сам недавно навел кобольда на эту мысль. А поэтому времени у него мало. Может быть, уже даже нет совсем.

– Спасибо, Розмари, – сказал он. – А теперь извини, но мне придется выпотрошить твой мозг.

Эльф, словно хирург скальпелем, мгновенным невидимым движением мысли уничтожил в таламусе Розмари воспоминания не только о Катрионе, но и о встрече с собой. Затем Фергюс отвел свои глаза от бесцветных, почти без ресниц глаз Розмари и встал. Он уже отошел на несколько шагов, когда услышал за своей спиной звук разбившейся чашки и вскрик очнувшейся от забытья Розмари. Но даже не оглянулся.

Глава 23

Из таламуса Розмари эльф извлек сведения, как пройти в комнату для новорожденных, которая находилась на первом этаже этого же здания. И найти ее оказалось не трудно. Через широкое, почти во всю стену, окно Фергюс увидел ряд крошечных каталок, в которых лежали спящие младенцы. Завернутые в белые пеленки, они были похожи друг на друга, как куриные яйца в магазинном лотке. Чтобы не перепутать их, медсестры прикрепили к каждому бирку с фамилией матери, датой и часом рождения.

В комнате, к счастью, никого не было. Фергюс открыл дверь и вошел. Внутри было стерильно чисто, тепло и влажно. Тепловизионный прибор поддерживал постоянную температуру двадцать два градуса. На взгляд Фергюса, здесь было слишком душно. И пахло чем-то незнакомым ему. Он не сразу понял, что это был запах младенцев. Эльф никогда не имел с ними дела и даже ни разу не держал на руках.

Фергюс прошел вдоль ровного ряда кроваток, читая надписи на бирках. Его взгляд будто споткнулся о крупно и неровно выведенные от руки слова: «Эльф, 21 марта, 15.15». Он не сразу вспомнил, что это была фамилия, под которой Катриону зарегистрировали, когда привезли в клинику рожать. А, вспомнив, с любопытством всмотрелся в лицо младенца, к которому была прикреплена эта бирка.

Личико было крошечным, сморщенным, красным, смешным… И, тем не менее, это было его, Фергюса, лицо. Он словно смотрел в зеркало времени и видел свое отражение, только лет на триста моложе. Это казалось забавным. Это казалось невероятным. Это было так чудесно, что на глаза Фергюса навернулись слезы.

И это были его первые слезы за последние сто с лишним лет. Они омыли его глаза и душу. И, начиная с этого мгновения, он начал смотреть на мир другими глазами, чистыми и ясными. А душа его стала стерильной. По-другому и быть не могло, потому что в ней, даже не спросив его разрешения, поселился младенец – его, Фергюса, внук. Его родная кровь и плоть. Тот, кому было суждено продолжить его дела и воплотить в жизнь его мечты, когда он покинет этот мир…

Фергюс смахнул ладонью соленую влагу с глаз. Чтобы это осуществилось в будущем, сейчас он должен был не плакать, как престарелая юда, а действовать.

Он достал внука из кроватки и положил его на подоконник. Затем вынул из ближней к окну кроватки младенца и переложил его на место своего внука. После чего поменял их бирки. В глубине души Фергюс признавал, что это было жестоко по отношению к этому карапузу и его матери. Но ради спасения внука он был готов еще и не на такое. И если бы даже потребовалась его собственная жизнь, то эльф, не задумываясь, пожертвовал бы ею. Без лишних слов, сомнений и сожалений.

Фергюс завернул внука в свой плащ и тенью выскользнул из комнаты. Когда он шел сюда, то заметил, что в конце коридора находилась дверь, через которую можно было выйти в безлюдный двор клиники. Она была заперта, но эльф нажал плечом и выломал замок. Дверь, протестующе скрипнув, распахнулась. Фергюс вышел и попытался ее затворить. Но ему пришлось повозиться, чтобы предательская щель исчезла. С одной рукой это было не просто. Во второй он бережно держал сверток с внуком, который тихо посапывал во сне.

– Помочь? – услышал он за своей спиной издевательский голос. – Давай подержу ребенка.

Эльф развернулся и увидел перед собой Грайогэйра. Тот ухмылялся, забавляясь растерянным видом Фергюса.

– Как вы, эльфы, предсказуемы, – произнес Грайогэйр. – Вам бы только младенца украсть или подменить его в колыбели на своего уродца. Веками одно и то же! Недаром вас так не любят люди. А вы еще жалуетесь на это.

– Не забывайся, – сказал Фергюс. – И уйди с моей дороги. Я спешу.

– И не подумаю, – нагло заявил Грайогэйр. – Мы пойдем вместе.

– И куда же?

– К кобольду Джеррику. Он ждет тебя.

– Ты решил предать меня?

– Продать. Так будет вернее.

– А ты еще больший мерзавец, Грайогэйр, чем я предполагал.

– Ты слишком скуп, Фергюс. Даже на обещания. И, к тому же, решив спасти ребенка, приговоренного к казни Высочайшим судом Совета тринадцати, ты стал государственным преступником.

– Приговорили мать и отца, а не его.

– Когда выносили приговор, младенец был в чреве матери. Следовательно, его тоже осудили. Ты сам голосовал за это, эльф, вспомни.

– Он тоже должен сгореть в жерле вулкана? – спросил, невольно содрогнувшись от ужаса, Фергюс.

– А почему бы и нет? – философски заметил Грайогэйр. – Дети должны отвечать за грехи отцов и матерей своих. Так гласит закон. Ты это знаешь. Pro bono publico. Ради общего блага.

– Пропусти меня, Грайогэйр, – сказал эльф. – Я щедро заплачу тебе. А Джеррику ты скажешь, что не нашел меня.

– Нет, я не буду рисковать, – ответил тот, подумав. – Мне заплатит Джеррик. За все и сполна.

– Если ты доживешь до этого, – с угрозой произнес Фергюс.

– Ты слишком стар, эльф, чтобы угрожать мне, – Грайогэйр оскалил острые клыки. – Не советую тебе даже пытаться. Будет больно, предупреждаю.

Грайогэйр стоял, крепко упираясь широко расставленными короткими мощными ногами в землю. Он был почти одного роста с эльфом, но раза в два шире его в плечах. И намного сильнее. Он не сомневался, что одолеет Фергюса в схватке.

Вдруг Фергюс покачнулся и застонал. На его лице появилась болезненная гримаса.

– Мне плохо, – прошептал он. – Я сейчас упаду, Грайогэйр. Возьми у меня ребенка!

Он протянул младенца Грайогэйру и выпустил его из рук. Растерявшись, тот подхватил сверток. За мгновение до своей смерти он понял, какую ошибку совершил. Но было уже поздно.

Фергюс выхватил вакидзаси, который до этого он прятал под пиджаком, и без замаха описал короткую плавную дугу. Сталь сверкнула в лучах заходящего солнца и окрасилась кровью. Голова Грайогэйра, слетев с плеч, упала у его ног. Глаза гнома были широко открыты, словно в немом крике. Затем свет жизни в них померк, зрачки мертвенно побелели. Фергюс выпустил меч из рук и подхватил сверток с младенцем, выпавший из ослабевших рук Грайогэйра. Все это произошло в одну секунду, и даже быстрее.

Фергюс огляделся – нет ли поблизости других посланных Джерриком убийц. Но увидел только автомобиль, на котором приехал Грайогэйр. Тот стоял неподалеку с включенным двигателем. Дверца водителя была распахнута. Видимо, Грайогэйр спешил, опасаясь упустить эльфа.

И Фергюс впервые в своей жизни подумал, что судьба за него.

Он сел за руль, сверток с безмятежно спящим внуком положил на соседнее сиденье. Автомобиль мягко тронулся с места. Фергюс старательно объезжал все неровности на дороге.

– Куда же мы поедем с тобой, Эльф? – произнес он, обращаясь к младенцу. Он говорил с внуком так, словно действительно ждал от него ответа. – Весь мир в нашем распоряжении. Что тебе больше нравится – Нью-Йорк или Пекин? Лично мне все равно, в каждом из них людей, как в муравейнике, и мы с тобой легко затеряемся среди них. Но сначала мы заедем к твоей бабушке. Я обещал ей. Поверь, она тебе понравится.

Вдруг Эльф заорал во всю мощь своих легких, заставив Фергюса вздрогнуть от неожиданности. Он проснулся и хотел есть.

Глава 24

Борис спал и видел во сне маяк, погасший и безжизненный, как в ночь их бегства с острова Эйлин Мор. Высокая башня заканчивалась округлым черным куполом, напоминающим еврейскую шапочку кипу, символизирующую скромность, смирение и благоговение перед Всевышним. Но Борис при взгляде на нее испытывал только леденящий ужас. Он стоял на плоту, с бесполезным шестом в руках, совершенно один, вокруг вздымались тяжелые черные волны, захлестывая плот и угрожая унести его с собой в море. Он был мокрым, продрогшим и отчаявшимся. И когда Борис окончательно потерял надежду на спасение, вдруг вспыхнул маяк. Он осветил небо, море и плот, окрасив их в мертвенно-зеленоватый цвет. И выхватил из тьмы фигуру какого-то человека, стоявшего на другом, дальнем от Бориса, конце плота. У него был изрезанный глубокими морщинами лоб, седоватые короткие волосы, усы и бородка, плоская переносица, переходящая в горбатый внушительный нос, и насмешливые проницательные глаза. Одет он был в странную черную хламиду, которая сливалась с окружающей его ночью. Увидев его, Борис вскрикнул от неожиданности.