Человэльф

– А ты был слишком земной, Фергюс. Поэтому, наверное, все у нас так и случилось.

– Не правда! Все случилось из-за…, – Фергюс вспомнил о рыжеволосом Джеке, и забытая на время ненависть возродилась в его душе. Она придала ему сил. – А, впрочем, не важно! Я пришел сказать, что твоя дочь, Катриона, приговорена судом Совета тринадцати к смертной казни.

Арлайн продолжала смотреть на него с таким выражением, как будто не поняла его слов. И Фергюс повторил:

– Твою дочь, которую ты прижила с человеком, скоро казнят. Ты слышишь меня, Арлайн? Ты понимаешь, о чем я говорю? Мы квиты с тобой. Я прощаю тебя!

– Твою дочь, – произнесли губы Арлайн еле слышно.

– Что? – Фергюсу показалось, что он ослышался. – Не понимаю! Говори громко и внятно. Ведь не сошла же ты, в самом деле, с ума!

Он ждал другого – крика, плача, проклятий, отчаяния. И сейчас был разочарован. Арлайн смотрела на него с ужасом, но одновременно и с жалостью. Это было непонятно и пугало. Фергюс занервничал.

– Арлайн не только моя дочь, – сказала Арлайн. – Но и твоя тоже, Фергюс. Мы будем вместе оплакивать ее.

– Ты лжешь! – закричал эльф. – Ты спуталась с человеком…

– Но перед этим была ночь нашей с тобой любви. Неужели ты забыл о ней? От Джека у меня не было детей, и не могло быть, потому что он человек. Катриона – твоя дочь, Фергюс.

Арлайн говорила без надрыва, спокойно. Глаза ее смотрели ясно. И Фергюс неожиданно поверил. Просто поверил – и все, без каких-либо доказательств. Он вдруг понял, почему всегда при виде Катрионы испытывал незнакомое ему прежде щемящее чувство, тревожившее его своей необычностью и силой. Это было ощущение родной крови. В Катрионе текла его кровь, кровь ее отца, несмотря на то, что внешне она была так похожа на мать. А кровь не обманешь.

Колени Фергюса подкосились, и он почти рухнул на стул, который стоял возле кровати. На его высоком лбу выступила испарина. Он с ужасом смотрел в глаза Арлайн, в которых читал свой приговор. Он, Фергюс, убийца. Он убил собственную дочь. И этим убьет единственную в своей жизни женщину, которую любил, несмотря на ее измену. Это было для него так очевидно, словно он увидел воочию свое будущее через ставшую прозрачной толщу лет, которые ему предстояло прожить.

– Это чудовищно, если ты солгала мне, – сказал он. И сразу же опроверг сам себя, спросив: – Почему ты не сказала мне этого раньше?

– Я ждала, что ты придешь, – ответила Арлайн. – Помнишь, ты клялся мне, что найдешь и спасешь меня, если я позову на помощь, где бы я ни была? Это было еще до нашего расставания. Но я верила тебе. И звала. Долго звала. Но ты не услышал и не пришел. Я обманула тебя. А ты обманул меня. Мы квиты с тобой, Фергюс. И я прощаю тебя, как и ты меня. Но почему жертвой нашей лжи должна стать наша дочь?

Фергюс не знал, что ответить. Все эти годы он жил в одиночестве с мыслью о мести. Но его месть только что умерла в этой самой палате. И у него не осталось ничего, кроме одиночества. Одиночества и раскаяния.

Арлайн мысленным зрением увидела ту бездну отчаяния, в которую падал Фергюс. Ей было просто это представить – на дне этой бездны она провела почти всю свою жизнь. В утешение она положила свою невесомую ладонь на руку Фергюса, но он не почувствовал ни ее тепла, ни ее тяжести. И не утешился.

– Этого не будет, – сказал он.

Арлайн поняла его.

– Ты обещаешь мне? – спросила она. – Помни – обещание, данное умирающему, свято для эльфов.

– Я обещаю, – сказал он. – Я спасу Катриону. И ты не умрешь.

– Нет, я умру, – возразила Арлайн. – Я хочу быть уверена, что на этот раз ты выполнишь свое обещание.

Дверь резко распахнулась, словно ее отбросили ногой, и в палату ворвался доктор Кюдери. Фергюс зло сузил глаза и хотел встать, но Арлайн ласково удержала его рукой.

– Кто вы? – почти закричал доктор Кюдери, воинственно поблескивая стеклышками пенсне, криво сидящем на его горбатом носу. – И по какому праву здесь находитесь?

– Это отец моей дочери, доктор Кюдери, – не повышая голоса, ответила Арлайн. – И он уже уходит. Он очень торопится. Ведь так, Фергюс?

– Да, – буркнул эльф. Он почувствовал, как волна ревности прилила к его сердцу. Но она быстро отхлынула, разбившись о каменную стену, воздвигнутую новой любовью – любовью к дочери. – Я ухожу. Но я скоро вернусь. И не один. Жди нас, Арлайн.

– Иди, Фергюс, – поторопила его эльфийка. – Дорого каждое мгновение.

Фергюс ушел, пройдя рядом с доктором Кюдери с таким видом, как будто того не было в комнате.

Доктор Кюдери присел на тот же стул, на котором до этого сидел Фергюс, и взволнованно спросил:

– Он не обидел вас?

Доктор Кюдери и сам не мог бы сказать, каким образом рука Арлайн оказалась в его руках. Он держал ее так бережно, словно она была хрустальной. Арлайн не отвечала. Она думала о чем-то своем, и в ее мыслях не было доктора Кюдери. А он не мог думать ни о чем другом, кроме нее.

– Я переведу вас в другую палату, – сказал он. – Нет, в другую клинику! Там он вас никогда не найдет… Или знаете что? Мы просто сбежим. Сегодня же ночью. И тогда я буду спокоен за вас. Если я всегда буду рядом, то ничего не случится.

Доктор Кюдери говорил и говорил, не замечая, что Арлайн его не слушает. Ее молчание он воспринимал, как поощрение. А то, что она не воспротивилась, когда он поцеловал ее руку, окончательно уверило его в том, что она согласна бежать с ним. Доктор Кюдери был счастлив впервые в жизни.

Тяжело ступая, в палату вошла Жаклин. Она очнулась, но не могла вспомнить, что с ней случилось. Увидев, что доктор Кюдери целует руку Арлайн, она с невольным ужасом воскликнула:

– Доктор Кюдери!

– Что, Жаклин? – недоуменно оглянулся тот.

И Жаклин увидела, что у доктора Кюдери безумные глаза. Она была опытной медсестрой. И за много лет работы научилась с одного взгляда отличать сумасшедшего от человека с нормальной психикой. Теперь она знала, что доктор Кюдери сошел с ума. И почувствовала себя неуверенно. Он не был ее пациентом.

– Ничего, доктор Кюдери, – ответила она торопливо. – Вы останетесь, или мне заменить вас?

– Сейчас мне надо уйти, – сказал доктор Кюдери, не столько ей, сколько Арлайн, которая по-прежнему не слышала и не видела ничего из того, что происходило в палате, погруженная в свои мысли. – Я зайду позже.

Он вышел, споткнувшись на пороге. Это была плохая примета, но Жаклин ничего не сказала. Она была слишком напугана. Внезапно она услышала тихий голос Арлайн, которая окликнула ее:

– Жаклин!

Это случилось впервые, когда пациентка обратилась к ней, да еще и назвала по имени. Вздрогнув от неожиданности, медсестра обернулась. Арлайн смотрела на нее огромными немигающими глазами, в которых появилось нечто такое, чего не было раньше, и чему Жаклин не могла противостоять. Ее воля была сокрушена мгновенно, она даже не успела ничего понять. Все, что происходило затем, она воспринимала как сон, в котором от нее ничто не зависело, и она действовала по приказам, которые ей отдавала крохотная и беспомощная Арлайн.

– Жаклин, мне нужна твоя помощь, – сказала Арлайн…

Доктор Кюдери вернулся, когда стемнело. За это время он все хорошо продумал. Машину он оставил за территорией клиники, чтобы ее никто не заметил и не связал исчезновение Арлайн с ним. На голову надел шляпу, чтобы его никто не узнал. Прошел, ни с кем не здороваясь. Он делал все так, как ему говорил Голос. Тот звучал в его голове уже несколько недель, и доктор Кюдери еще ни разу не имел повода быть им недовольным. Он поднялся в палату Арлайн. Когда он вошел, там была Жаклин. Он знал об этом заранее. Голос предупредил его, и он взял с собой короткую стальную трубу, которая была совершенно незаметна во внутреннем кармане куртки. Увидев медсестру, доктор Кюдери достал ее. Жаклин, увидев трубу в его руках, попятилась, но она была слишком громоздкой и медлительной. Сталь, сокрушив ее череп, вошла в мозг, разбрызгав его желтоватыми пятнами по стенам палаты. Жаклин всхлипнула и тяжело рухнула на пол, не успев даже закричать. Доктор Кюдери подошел к кровати, на которой лежала Арлайн, почему-то укрытая белой простыней с головой. Арлайн была неподвижной и холодной, когда он откинул простыню. Ее глаза были закрыты. Доктор Кюдери не хотел ее будить. Он знал, что им предстоит ехать всю ночь, и было бы лучше, если бы она выспалась заранее, потому что в его маленькой машине спать было неудобно. Им пришлось бы разговаривать всю дорогу, все равно о чем. А выспаться уже утром, в какой-нибудь гостинице и, может быть, даже в другой стране, чтобы быть уверенными, что они в безопасности. Голос подробно описал ему весь их будущий маршрут, и доктор Кюдери был уверен, что все получится. Поэтому он не стал будить Арлайн, а сел рядом, взял ее за руку и начал согревать ее своим дыханием, потому что рука была ледяной и почти синей от холода. Арлайн, не просыпаясь, благодарно улыбалась во сне. И это было чудесно, потому что, проснувшись, она снова могла стать серьезной и отрешенной, смотреть на него – и как будто сквозь него, слушать, что он говорит – и не слышать, отвечая редко и невпопад. Когда Арлайн бодрствовала, она была далекой и чужой. А сейчас, спящая, она впервые казалась доктору Кюдери такой близкой, что он расплакался от счастья.

Утром в палату вошла медсестра, которая должна была сменить Жаклин после ночного дежурства. Сначала она увидела только согбенную спину доктора Кюдери, застывшего в неловкой позе на стуле. Медсестра окликнула его, но он не ответил. По всей видимости, пациентка умерла ночью. Она казалась крошечной, как ребенок, в слишком большом для нее больничном халате. Кожа ее приобрела голубоватый оттенок. Доктор Кюдери не выпускал ее окоченевшую руку, и счастливая улыбка, раздвинув его тонкие губы, обнажала плохие неровные зубы. У окна, в луже засохшей крови, лежала Жаклин с проломленной головой и с выражением ужаса на оплывшем от жира желтоватом лице.

В карманах халата медсестры Жаклин нашли много пустых пачек из-под сильнодействующего снотворного. Зачем она дала его пациентке, которая после этого уснула вечным сном, никто так никогда и не узнал.

Когда доктора Кюдери захотели увести от мертвой Арлайн, он разъярился и набросился на санитаров, пытаясь нанести им увечья, чем только мог – руками, ногами, головой, зубами. Он дрался, как загнанный в ловушку дикий зверь, который защищает свою жизнь. Его пришлось связать и надеть смирительную рубашку. Но и тогда он продолжал рычать и выть от бешенства.

Глава 19

От клиники до города можно было не торопясь дойти за час. Фергюс не стал искать такси. Ему надо было обдумать свои дальнейшие действия, а пешая прогулка могла только помочь этому.

В марте в Париже природа начинает оживать после зимних холодов, нежась под весенними лучами солнца. Температура не опускается ниже пяти градусов. Не случайно сами парижане называют это время года joie de vivre – радостью жизни. Прогулку мог омрачить только внезапный ливень, один из тех, которые в марте здесь бывают часто и всегда неожиданно, но Фергюсу повезло. Был теплый солнечный день, градусов десять, оттепель. План созрел быстро. Он раскрылся в голове Фергюса, как бутон розы на рассвете, и показался ему таким же прекрасным.

Фергюс решил похитить Катриону из подземной темницы. Как член Совета ХIII, он имел неограниченные права. Никто из тюремщиков не посмел бы ему возразить, если бы он сказал, что забирает заключенную с собой – под каким-либо благовидным предлогом. Что это за предлог, где он спрячет Катриону затем, а главное, что будет с ним самим, когда известие о похищении дойдет до эльбста Роналда – обо всем этом Фергюс не думал. Это даже не пришло ему в голову сейчас.