Человэльф

Фергюс и Грайогэйр вышли. Камни снова сомкнулись. Тьма вернулась, еще более густая после недавнего света. Борис на ошупь нашел руку Катрионы. Поцеловал одну ладонь, другую. Они показались ему маленькими, слабыми и беззащитными. И он ощутил, что сразу стал сильнее. Он должен был уберечь любимую женщину от всех угрожавших им опасностей, и был готов это сделать даже ценой собственной жизни. Катриона услышала его мысли. Она улыбнулась сквозь слезы и, целуя его в ответ, благодарно прошептала:

– Мой герой!

Подумала и с гордостью добавила:

– Настоящий Дон Кихот!

– А ты уверена, что правильно поняла этот литературный образ? – спросил Борис. Он был и польщен, и несколько обижен одновременно, как и всякий раз, когда Катриона называла его этим именем. – Мне Дон Кихот представляется, по меньшей мере, чудаком, если не безумцем. И очень безобидным, кстати.

– Это вы, люди, не правильно поняли этот образ, – сказала Катриона. – Дон Кихот – великий и непобедимый рыцарь всех времен и народов. Он пережил века и, возвысившись над ними, одолел всех своих врагов, которые насмехались и издевались над славным идальго. Это ли не победа?

И вдруг они рассмеялись, сообразив, как нелепо выглядят, дискутируя на литературную тему в ситуации, в которой они очутились. Это был скорее нервный смех, но все-таки им стало легче и уже не так страшно.

– Это мы с тобой безумные чудаки. Ты не находишь? – спросила Катриона.

Но Борис не успел ответить. Снова отошла часть каменной стены, и в камеру вошли несколько гномов, предводительствуемые Грайогэйром и незнакомым им кобольдом.

– Этот твой, – сказал Грайогэйр, указав кобольду на Бориса. И обратился к Катрионе. – А ты пойдешь со мной.

– Я никуда не отпущу Катриону, – заявил Борис. – Вы не имеете права!

– Ты же сам просил, чтобы ей предоставили другую камеру, – усмехнулся Грайогэйр. – Почему же ты протестуешь сейчас?

– Вы не должны нас разлучать, – потребовал Борис. – Она моя жена!

– Тебя вызывают на допрос, человек, – равнодушно ответил Грайогэйр. – Если ты чем-то недоволен, выскажешь это тому, кто тебя будет допрашивать. Начнешь спорить со мной – придется мне снова тебя утихомирить, как в клинике. Или тебе понравилось? А, признайся?

– Борис, не надо, – тихо сказала Катриона. – Иди и ничего не скрывай. Мы ни в чем не виноваты. Помни это.

На прощание Борис хотел поцеловать ее, но сдержал свой порыв. Его смущало присутствие множества посторонних, которые смотрели на него злобными нечеловеческими глазами. Позднее он не раз корил себя за это малодушие.

Глава 15

Они провели почти полгода в подземных темницах в ожидании суда. Все это время Борис и Катриона не виделись и ничего не знали друг о друге.

Сначала Борис просил, затем настаивал, а потом уже требовал свидания с Катрионой. Его заявления попросту игнорировали. Тогда он объявил голодовку. Но тарелки с нетронутой едой равнодушно выносили из его камеры, не обращая внимания, полные они или пустые. Отчаявшись, он начал кидаться на своих надзирателей с кулаками. Его избивали до полусмерти и уходили, даже не удосужившись убедиться, жив он или мертв. Его тюремщики были не люди, и человеческие эмоции были им недоступны. Он мог протестовать, плакать, сходить с ума – его мучителям это было безразлично. Лишь сейчас Борис понял, почему Эдмон Дантес, будущий граф Монте-Кристо, через несколько лет пребывания в замке Иф решил покончить с собой и начал выбрасывать пищу, которую ему давали, в окно. Самым ужасным в заточении было даже не одиночество, а равнодушие тех, кто его окружал. Его, Бориса, как будто не существовало. Тень, призрачное видение, фантом без права голоса и на какие-либо желания – вот кем он был для духов. Точно так же, как и они сами – для людей.

Ситуация усугублялась еще тем, что темница находилась глубоко под землей. Борису были недоступны простые радости и утешение других узников – смена дня и ночи и времен года, солнечный свет, звездное небо, ветер, дождь, снег. Вместо этого – постоянный полумрак, а то и полная тьма, затхлый застоявшийся воздух, потеря ориентации во времени и непонимание, какое сейчас время суток. Вода с потолка камеры здесь не капала, но все равно было сыро и промозгло, как в пещере. Если бы не мысли о Катрионе, он, вероятнее всего, сошел бы с ума. Только воспоминания о ней сохранили его разум.

Борис мало что знал о темницах и узниках до этого. Все его знания были почерпнуты из романа «Граф Монте-Кристо», но в реальной жизни они оказались не пригодны. Он не только не испытывал ни потребности, ни осознанной необходимости изнурять себя интеллектуальными размышлениями и гимнастикой, но даже чувствовал чуть ли не физическое отвращение ко всему этому. Борис развлекал себя тем, что смотрел кино. Кинозал был в его собственной голове, фильмы он создавал из зрительных образов, которые брал из своей памяти. Сюжет этих картин был однообразен – их встречи и разговоры с Катрионой. Но они не надоедали ему, и почти все время он проводил в этом кинозале, отрешившись от всего остального мира. В некотором смысле это тоже было сумасшествие, только добровольное.

Когда ему сказали, что завтра состоится суд, где, скорее всего, ему будет вынесен смертный приговор, Борис даже обрадовался. Он знал, что наконец-то увидит Катриону наяву, а не ее образ, порожденный его воображением. Одна эта мысль могла бы примирить его со смертью. Но он верил, что справедливость восторжествует, и их с Катрионой оправдают.

Бориса разбудили рано утром. Его провели под конвоем двух мрачных гномов в какое-то помещение, где он смог принять душ и переодеться во все чистое. Вода, скудно льющаяся из отверстия в потолке, была ледяной, словно из подземного источника, но он с удовольствием подставлял свое давно не мытое исхудавшее тело под ее бодрящие струи. После этого Борису дали широкие штаны из черной ткани и черную же просторную и длинную рубаху, которая доходила ему почти до колен. Его собственные джинсы и рубашка уже давно пришли в негодность и стали ветхим рубищем, рвущимся от малейшего прикосновения или движения. Тем не менее, он предпочел бы надеть их, чем это почти монашеское одеяние. Он не хотел показаться Катрионе после столь долгой разлуки сломленным, покорившимся власти грубой силы. Однако выбирать было не из чего, а протестовать бесмысленно.

Зал для судебного заседания Бориса сопроводили уже не гномы-надзиратели, а другие духи, явно выше рангом, одетые в светлые просторные балахоны и с безликими масками, скрывающими их лица. Они не проронили ни слова, общаясь с человеком только знаками. Зал был просторным и величественным, с белыми мраморными колоннами, покрытыми надписями на незнакомом Борису языке. Гулкое эхо терялось под высокими сводами, повторяя каждое сказанное слово. Посередине зала, в некотором отдалении друг от друга, были установлены две тесные клетки, похожие на те, в которых в зверинцах держат диких зверей. Предназначались они для подсудимых.

Одновременно с Борисом в зал ввели Катриону. Увидев ее, Борис радостно вскрикнул и рванулся навстречу. Его грубо остановили и втолкнули в клетку. Он ударился лицом о стальные прутья, но не почувствовал боли. Все его чувства и мысли поглотила Катриона, которую поместили в клетку напротив.

Катриона была одета точно так же, как и он – в черные бесформенные штаны и рубашку. Однако это одеяние даже шло ей, она казалась в этой слишком просторной для нее одежде такой юной и беззащитной, что у Бориса невольно защемило сердце при взгляде на нее. А, главное, эта одежда скрывала ее фигуру. Катриона была на седьмом или восьмом месяце беременности, и это сказалось на ней. Округлый животик явственно проступал даже под широкой рубахой. А поступь была тяжеловатой, разительно отличающейся от той легкой и стремительной, почти летящей походки, которую он, Борис, помнил.

Во внешности Катрионы многое изменилось за минувшие полгода, как, вероятно, и в самом Борисе. Тяжкие испытания налагают свою уродливую печать на узников, особенно тех, кого ожидает смертная казнь. Однако это была все та же Катриона, он любил ее по-прежнему и не замечал произошедших с ней перемен. После долгой разлуки ему не позволили даже прикоснуться к ней или обменяться словом, оставив возможность только смотреть и переговариваться взглядами. И Борис не отводил глаз от ее лица. К сожалению, он не мог прочитать ее мысли. Но он знал, что Катриона способна на это, и мысленно повторял и повторял слова любви, нежности и сострадания, обращенные к ней.

Глаза Катрионы увлажнились. Но это были слезы радости и облегчения, что Борис жив. Она тоже ничего не знала о его судьбе и переживала за него. Но все же Катрионе легче далось длительное заключение. От гнетущих мыслей ее отвлекали заботы о будущем ребенке. Она заметила, что Борис что-то пытается сказать ей без слов, и отрицательно покачала головой. В этом судебном зале она не могла читать его мысли. Совет ХIII предусмотрительно позаботился об этом, наложив соответствующее заклятие, которое лишало узников магических способностей.

Стоя в клетке, Борис чувствовал себя диким зверем, одним из тех, которых он однажды в детстве видел в зоопарке. Ему было очень жалко зверей, исхудавших, апатичных, с потухшими глазами. С того раза он никогда уже не ходил в зоопарк, и всегда протестовал против такого обращения с животными. И вот сейчас очутился на их месте. Но его никто не жалел. Вокруг были лишь духи. Они смотрели на него с любопытством, ненавистью, презрением – как угодно, но без жалости. Он был для них хуже дикого зверя. Он был человеком.

Борис вспомнил, что ему рассказали накануне о том, как будет проходить суд. У духов природы не было судьи, обвинителя, защитника, присяжных в привычном для него, человеческом понимании. Все их функции выполняли члены Совета ХIII. Каждый из них был одновременно и судьей, и прокурором, и адвокатом, и присяжным заседателем. Любой, выслушав краткое изложение сути дела, мог задать обвиняемому, как правило, один вопрос. И, исходя из ответа, должен был объявить свой приговор – обвинительный или оправдательный. Далее все решалось простым подсчетом голосов. Если их было равное число, то право решающего голоса оставалось за главой Совета ХIII, который считался Верховным судьей.

Это был простой и скорый суд. И крайне субъективный, по мнению Бориса. Больше всего ему не нравилось, что никто не собирался его выслушивать и даже предоставлять последнего слова подсудимого, на что он очень надеялся. Он должен был покорно отвечать на вопросы – и все. А это существенно уменьшало возможность оправдательного приговора. Но выбора у него опять-таки не было. Сами духи, судя по всему, считали свой суд самым справедливым и гуманным из всех существующих в мире, и вздумай он, человек, настаивать на другом, просто не поняли бы его. Как цивилизованные люди не понимают и даже отвергают жестокие, по их мнению, суды дикарей-каннибалов над своими жертвами.

Борис улыбнулся Катрионе, она ответила слабой улыбкой и кивком головы на свой живот. Эльфийка словно сказала ему, что все хорошо, и он не должен беспокоиться хотя бы за Человэльфа, если уж не может не тревожиться за нее.

Эльбст Роналд, облаченный в роскошную муаровую мантию багрового оттенка, спадающую каскадом плавных волн до пят, величественно восседал на массивном резном стуле из редкого мраморного дерева, которое росло только на Андаманских островах. По обе стороны от него, полумесяцем, сидели члены Совета ХIII, тоже в муаровых мантиях, но алого цвета. Они расположились в зависимости от своей близости к эльбсту. По его правую руку находился кобольд Джеррик, по левую – гном Вигман. По краям этой изогнутой кривой расположились эльф Фергюс и леший Афанасий. Клетки с подсудимыми располагались равноудаленно от всех судей.

Эльбст Роналд, встав, торжественно провозгласил:

– Fiat justitia, pereat mundus!

Эта была освященная вековыми традициями духов природы фраза, официально открывающая любой судебный процесс, и означала она «Пусть погибнет свет, но свершится правосудие!»

Члены Совета ХIII, также поднявшись, вразнобой проскандировали:

– Magna et veritas, et praevalebit! – что значило: – Нет ничего превыше истины, и она восторжествует!

Роналд махнул рукой. Все тотчас же сели. Он заговорил:

– Высокочтимые судьи! Мы собрались, чтобы вынести приговор подсудимым. Это главный смотритель маяка на острове Эйлин Мор, человек по имени Борис Смирнов и полномочный представитель посольства Эльфландии эльфийка Катриона. Они обвиняются в том, что в результате их измены и преступного сговора погибли член Совета тринадцати адмирал Сибатор, фрегат из его эскадры со своим экипажем общей численностью двести духов и десять морских пехотинцев, представляющие силы самообороны Эльфландии. А сами они долгое время скрывались от правосудия, предаваясь преступному прелюбодеянию. Подробнее суть дела нам изложит эльф Лахлан, премьер-министр суверенного государства Эльфландия. Чтобы нас понимал человек, Лахлан будет говорить на его языке.

Произнеся это, Роналд со вздохом облегчения опустился на свой стул. Его утомило долгое стояние на ногах. Сказывались прожитые века.

Премьер-министр Эльфландии робко вышел из-за колонны и взошел на трибуну из того же мраморного дерева с Андаманских островов, установленную между клетками. Борис видел только профиль эльфа, который показался ему каким-то расплывчатым, словно его проводили дрожащей рукой.

– Высокий суд! – запинаясь, начал Лахлан. – Mea culpa! Моя вина, что я доверял эльфийке Катрионе. И слепо доверился ее выбору, когда она предложила на пост главного смотрителя маяка на острове Эйлин Мор этого человека, Бориса Смирнова, который, как выяснилось позже, был ее любовником и сообщником. Их заговор был направлен против адмирала Сибатора. Всем вам известно, что долгое время бывший член Совета ХIII млит Сибатор по приказу эльбста Роналда патрулировал фрегатами своей военной эскадры архипелаг Внешние Гебриды, оберегая его от морских разбойников и пытаясь настичь пресловутый «Летучий Голландец», который ограбил и потопил множество мирных торговых кораблей. Он был уже близок к цели, наш славный и неустрашимый адмирал! – Голос Лахлана уже не дрожал, он окреп и усиливался по мере того, как эльф живописал подробности трагедии. – Кольцо сжималось день ото дня, и однажды адмирал Сибатор настиг «Летучего Голландца». Завязался бой, один из фрегатов эскадры был потоплен, но и пираты понесли тяжелые потери. Они решили спастись бегством. Адмирал на своем фрегате бросился в погоню. Он настиг бы пиратов и покончил с ними, но его предали. Multos timere debet, quem multi timent! Многих должен бояться тот, кого боятся многие! Главный смотритель маяка на острове Эйлин Мор, подкупленный морскими разбойниками, заменил светофильтры маяка и направил фрегат адмирала Сибатора на подводную скалу. Это было подлое предательство! Infandum renovare dolorem. Ужасно вновь воскрешать боль. Фрегат затонул. В морской пучине погибли адмирал Сибатор и все его моряки. Но их гибель не была напрасной! Получив пробоину, «Летучий Голландец» тоже пошел на дно. По моему приказу командир отряда морских пехотинцев сержант Дерек арестовал главного смотрителя маяка, ставшего причиной смерти адмирала. Но ни он, ни я не знали, что у человека есть сообщник – его любовница, сотрудник посольства Эльфландии Катриона. Ех ungue leonem. По когтям можно узнать льва. Воспользовавшись правами, которые этой презренной эльфийке давала ее должность, она вошла в доверие к сержанту Дереку и подло отравила его и всех его подчиненных, подмешав им в воду, которой они утоляли свою жажду, дурман-траву. После этого человек и эльфийка сбежали с острова на катере. Все вы участвовали в их поисках и знаете, сколько усилий было приложено, чтобы этот суд все-таки состоялся и возмездие, к которому взывает дух адмирала Сибатора, свершилось. Sine ira et studio. Без гнева и пристрастия. Dura lex, sed lex. Закон суров, но это закон.

Было видно, что Лахлан долго репетировал свою речь, и сейчас это ему помогло забыть о собственном страхе перед судьями. Он увлекся. Эхо, разносившее его слова под сводами судебного зала и усиливающее их звучание, словно вдохновляло его. Он мог бы еще долго сыпать, как из рога изобилия, подобными сентенциями, но его прервал раздраженным жестом эльбст Роналд.

– Мы выслушали тебя, Лахлан, – сказал он. – Audiatur et altera pars. Следует выслушать и противную сторону.

– Все это ложь! – закричал Борис. Все время, пока говорил Лахлан, он с трудом сдерживался, но его терпение иссякло. – Ни единого доказательства! Где свидетели?

– Si vera narretis, non opus sit testibus, – произнес Лахлан, не глядя в сторону Бориса и по-прежнему обращаясь только к судьям. – Если говоришь правду, свидетели не нужны. После ареста в комнате главного смотрителя маяка на острове Эйлин Мор нашли мешок с алмазами, которые стоят целое состояние. Вы все видели эти алмазы. Ими пираты расплатились с человеком за его будущее предательство. Какие доказательства еще нужны? Is fecit, qui prodest. Преступление совершает тот, кому это выгодно.

– Это не мои алмазы! – Борис схватился за прутья клетки и яростно потряс их. – Эти алмазы принадлежат…

Но ему не удалось договорить. Некая неведомая сила, похожая на сильнейший разряд тока, пропущенный через железные прутья, отбросила его к противоположной стенке клетки. Он упал на колени и долго не мог подняться. Страшно закричала Катриона в клетке напротив. Борис, преодолевая сильную боль, поднялся. Его ладони были обожжены и почернели, перед глазами плыл туман, голова кружилась. Но он нашел в себе силы улыбнуться Катрионе, чтобы она не беспокоилась за него.

– Все хорошо, милая, – прошептал он. – Не переживай! Помни о нашем Человэльфе.