Алеманида. Грёзы о войне

Убранство комнат сочетало солдатскую непринужденность и царское благородство. Личные вещи Августа лежали на специально отведённых местах; боевые доспехи Констанция Хлора стояли в почётном углу, а письменный стол ужасал бардаком. Император редко допускал прислугу в личные покои.

Август ругал зодчих за излишки витиеватости в куриях и муниципалитете. Его отвлекали резные пилястры и фрески с пляшущими вакханками. Константин отвергал роскошь, ведь она так сильно напоминала ему дворец Диоклетиана в Никомедии. Из Семипалатинского дворца вынесли лишнее, а то, что не сумели – закрыли известью и побелили.

Фауста же привыкла к непомерному количеству золота, от которого рябило в глазах. Чертоги дворца в Медиолане на каждом шагу хранили произведения искусства, количество статуй превышало обслугу, а золото, вложенное в барельефы, могло бы кормить трущобы города на протяжении пяти лет. Фауста не верила, что комната мужа выглядела беднее конюшен сенатора Тиберия, да только собственными глазами видела пустоту, нарушаемую одиноким письменным столом. По приезду в Рим в голове женщины зародились мысли – одна интереснее другой. Она поняла, что жизнь в столице начнётся с украшения Семипалатинского дворца.

Одна вещь в зале привлекла внимание Фаусты. Константин привез из Никомедии искусно изваянный бюст. Фауста подошла к скульптуре, которая в точности изображала её. Она потрогала глаза и с потрясением взглянула на Константина.

– Неужели?

– Изумруды, – пояснил Август. – Не настолько прекрасные, как твои глаза, но такие же сверкающие.

Фауста и раньше видела это маленькое скульптурное произведение, но драгоценные камни вместо глаз увидела впервые. От такой похвалы у неё навернулись слёзы. Она любовалась своим каменным отражением, а Константин созерцал телесное воплощение красоты ненаглядной жены.

Её черные, как уголь, волосы завитками струились до самого пояса. Большие глаза с радостью взирали то на Константина, то на бюст у стены, а тонкие черты лица живо менялись от любой эмоции.

Флавия Максима Фауста – дочь безвозвратно ушедшего Августа Максимиана. Она считала себя эталоном царственного величия и вела свой род от богини Венеры. Фауста думала, что все без исключения жители империи любят и обожествляют её, а самые прославленные греческие гетеры меркнут на её фоне.

Жена императора была значительно младше мужа. Они познакомились в Медиолане, когда будущий царь состоял на должности Первого трибуна II Италийского легиона.

Константин корил себя за малодушие. Твёрдо управляя страной, Август слабел в объятиях супруги. Никто не знал, что наедине с царём Фауста вьёт из него веревки и мнёт, точно гончарную глину. Могучий правитель и великий полководец сжимался при виде первозданной красоты супруги. Когда Фауста плакала, Константин был готов испепелить весь мир, лишь бы любимая не печалилась.

После того как в 310-м году она участвовала в заговоре против собственного отца, Константин потерял к ней толику доверия. Но когда она отказалась участвовать в заговоре против мужа, дабы помочь отцу, всё встало на свои места. Август Максимиан, поражённый изменой дочери и сражённый внутренними распрями в провинциях, покончил с собой.

Фауста любила роскошь и преклонение перед своим царским величием, а если этого не получала, то становилась рассеянной и угрюмой. Дочь Максимиана была умна, расчётлива, предусмотрительна и осторожна. Красавица с яшмовым взором являлась одной из главных интриганок при римском дворе.

За спиной её называли Мессалиной[103 - Мессалина – распутная, развратная женщина привилегированного класса (по имени жены римского императора Клавдия, известной распутством и жестокостью).], ибо слухи о раннем лишении девственности и инцестах, которые впоследствии вылились в распутство, шли за Фаустой по пятам. Люди старались не упоминать при Августе имя супруги императора Клавдия, а сам царь считал слухи всего лишь слухами.

Кроткой и смиренной Фауста становилась только возле Константина. Именно поэтому Август не всегда мог угадать, искренни ли намерения супруги. Он считал, что двуличие – удел всех красивых женщин. Константин неоднократно хотел приставить шпиона, дабы узнать, как жена проводит досуг вне дворца и терм. Подобные мысли носились в нём уже несколько лет, но он постоянно отговаривал себя, считая, что императору недостойно о таком и думать. Тем более, амбиции Фаусты двигали его вперёд.

Антигон в шутку говорил, что идея захвата Вечного города принадлежала императрице. Как и прочие наваждения, связанные с кровопролитием. Фауста желала видеть весь мир у своих ног, стать богиней в смертном теле и получить обожествление при жизни. Она мечтала взойти на вершину власти и наблюдать, как пред ней, словно пред вавилонской блудницей, преклонят главы сотни народов. Однако на её нелёгком пути имелось множество преград в лице могущественных легатов, сенаторов, влиятельных патрициев и в первую очередь – самого Константина.

Несмотря на своеволие и заносчивость, Фауста по-прежнему любила мужа. Как и он её, игнорируя множество слухов. Весь Рим знал об испорченном нраве Фаусты, однако Константин упорно не верил молве и похабным картинкам на городских зданиях.

В зал вошла Туллия и поклонилась.

– Госпожа, Ваша ванна готова.

– Надеюсь, благословенный муж простит моё отсутствие? Я устала с дороги и хочу отдохнуть.

– Мои слуги в твоём распоряжении. Отдыхай и располагайся! Для тебя выделили отдельные покои.

Фауста поняла, что её покои находятся в самой роскошной части дворца. Она возликовала от податливости мужа, но не показала своей радости. Фауста поцеловала Константина и вместе с Туллией отправилась в термы.

Август же направился в тронную. Он сжимал кулаки и бродил по залу, словно взволнованный мерин. Вот уже несколько дней он и советники обсуждали вопросы, которые касались врагов и союзников империи. Они сражались в дебатах, фехтовали на перьях и приводили достойные доводы. Сейчас же приехала Фауста и всё рухнуло.

Мужчина, владыка третьей части обитаемой суши, переминался с ноги на ногу, будто подросток, и не мог вымолвить Фаусте ни слова. Она имела над ним необъяснимую власть. В глубине души Константин жалел о женитьбе, вспоминая, какой кроткой была его первая супруга – Минервина. Если Фауста так легко свергла отца, то с какой стати муж и престолонаследный отпрыск станут для неё серьёзным препятствием?

– Великий Митра, избавь меня от глупых мыслей! – Август схватился за голову.

Дверь атриума отворилась. Константин обернулся и увидел Криспа. Четырнадцатилетний юноша с копной тёмных вьющихся волос являлся точной копией матери. Если от неё Криспу досталась притягательная внешность, то твёрдый и непробиваемый характер он наследовал от отца. К несчастью, за этот божественный дар царь заплатил великую цену. В день рождения Криспа его мать покинула безутешного Константина.

К концу третьего столетия в римском и никомедийском олигархатах активизировались группировки, которые проталкивали к власти своих избранников. Нравы были дикими, и дети властителей погибали от клинков с ужасающей частотой. Даже дети в трущобах имели больше шансов на выживание, нежели царские отпрыски. Криспа отправили в Галлию ещё в младенчестве, дабы спрятать от лишних разговоров и взглядов.

Враги считали, что смерть Минервины и отстранение Криспа надломят Константина, но ошиблись. Август восстал из пепла и показал прочим правителям, как его закаляют трудности.

За восемь лет Константин виделся с сыном трижды: иначе было невозможно. Воспитанием юного царевича сначала ведал Тигго, а после – Евтихиан. В Галлии Крисп обучался военной стратегии, верховой езде и фехтованию. В одиннадцать лет он на пару с Тигго участвовал в подавлении нескольких восстаний в Иберии и Португалии. После чего Константин пересмотрел отношение к сыну и забрал с собой, дабы тот пробовал силы не только в военном деле, но и политике.

Рим оказался опаснее Галлии. Крисп отчаянно сражался против иберийских вандалов и сокрушал алеманнов. Он не боялся ни мечей, ни копий, однако в мире были вещи куда страшнее, чем опасности на полях сражений. Юноша столкнулся с могущественной угрозой, коей для него стала мачеха.

Август понимал, что супруга возжелает иметь собственных детей, посему притязания Криспа на престол выглядели шаткими. Но супруги состояли в браке больше семи лет, а Фауста так и не понесла. Больше жажды правления она любила своё исключительное тело, которое бы испортила беременность. Фауста тщательно скрывала страхи, и любые речи о материнстве заставляли её лицо пылать, однако повитухи с Квирина знали о десятке абортов царицы.

Крисп оставался единственным законным претендентом на престол. По праву Августа Константин мог назначить наследником престола человека любого порядка и статуса. Будь у него ещё дети, он бы их не обделил, но трон полагался первенцу.

Крисп знал, что Фауста желала его гибели. Женщина понимала, что в царствование Криспа потеряет множество привилегий, ибо юноша осознавал ненависть мачехи и её властолюбивый нрав. Их неприязнь была столь велика, что Крисп подозревал Фаусту в человеческих жертвоприношениях во славу Велиала[104 - Велиал – нарицательное название темной силы, олицетворяющей всякое нечестие и беззаконие.] и заказных убийствах. Она просила богов и духов ниспослать пасынку смерть лютую и неотвратную.

Крисп подошел к отцу и поклонился. Голова его покрылась дорожной пылью и походила на главу жреца, убеленную кремированными останками. Энергичное, красивое лицо покрылось мягкой порослью, взгляд ореховых глаз приобрел оттенок серьёзности. С момента их последней встречи юноша вытянулся и окреп. Долгие годы общения с горделивым Тигго не растлили Криспа, не затмили скромность и не лишили спокойствия. Упрямство и непоколебимое мужество, доставшиеся от отца, выделяли юношу среди сверстников.

Несмотря на жару, Крисп пришёл во дворец в полной экипировке. Красный сагион еле доставал до лодыжек, лорика сегментата[105 - Лори?ка сегмента?та – пластинчатые доспехи, появившиеся в конце Римской республики и широко использовавшиеся в эпоху Империи.] плотно облегала стройный торс, чеканные ножны висели на боку, а ладони по привычке потели в кавалерийских перчатках. Август с гордостью смотрел на статного сына, понимая, за какие заслуги легионеры превозносили царевича.

– Да здравствует великий Август!

Константин крепко обнял сына и похлопал по спине.

– Мы не на совете, чтобы ты ко мне обращался как к властному кесарю. Сейчас я твой отец, а не император. Ты чем-то обеспокоен?

– Отец, – воскликнул Крисп с уверенностью, которая медленно угасла. – Разреши мне поехать в Галлию вместе с Тигго.

По радостному лицу Августа промелькнула тень беспокойства.

– Тигго остается здесь. В Галлии временно назначат нового пропретора. Если грянет война с Лицинием, то Риму понадобиться сильная рука. В Галлии как-нибудь справятся с зарвавшимся алеманном.

Крисп решил, что под сильной рукой отец имел в виду Тигго.

– Если Тигго останется в Риме, то позволь мне одному отправиться в Галлию. С востока движется Лициний, с запада – Аттал. Враги будут везде и всегда. Позволь мне защитить честь нашего дома на западе?

– Будь я в твоём возрасте, то тоже немедля бы отправился в Галлию. Мне по душе простые люди и суровый климат. Но ты только-только оттуда вернулся и снова пытаешься сбежать. В чём дело?

Крисп долго молчал, а после нерешительно произнёс:

– Я не способен радоваться жизненным триумфам рядом с Фаустой.

Константин недовольно покачал головой и принялся расхаживать по зале. Он ходил от стола к тронному креслу и обратно.

– Значит, ты в курсе, что Фауста прибыла из Медиолана?

– Весь город только об этом и говорит. Конечно же, я знаю о приезде благословенной мачехи. У Мильвийского моста ещё не успела пролиться кровь, а Фауста уже покинула Медиолан.

Увидев вопросительный взгляд отца, Крисп ответил: