Алеманида. Грёзы о войне

– Маленький Крисп, – Фауста засмеялась так громко, что люди неподалёку обернулись. Женщина с позерством приложила руку ко рту. – Мой любимый сын.

Крисп всегда уточнял, что приходится ей пасынком, но сейчас промолчал. Он взял мачеху за руки и повёл к выходу. Септимий облегчённо вздохнул, благодаря богов за решительность императорского отпрыска.

– Хорошо, придворный советник. Я более вас не донимаю глупыми вопросами. Моим деткам скоро понадобится хороший наставник!

– Ты пьяна, – Крисп поддерживал мачеху, дабы та не упала. – Какие детки? Ты с собой справиться не можешь. Туллия, распорядись о вечернем туалете госпожи.

Туллия и прочие рабыни бросились к паланкину, дабы не злить хозяйку.

– Я знаю, женщина ты публичная и любишь внимание к своей персоне, но сегодня перегнула палку. Вино уже течёт в твоих жилах.

Фауста ничего не ответила. Едва они вышли с территории парка, как она вырвалась из его крепких рук и уверенно зашагала вперёд, словно и не одолела в одиночку кувшин фалернского.

Палатины салютовали и кланялись царским персонам. Фауста, проходя мимо солдата, похлопала того по плечу и постучала кулаком по шлему. Крисп специально отводил взгляд, стараясь не смотреть на обворожительные формы мачехи.

– Наивный мой пасынок. Ты и правда думал, что три чаши вина развяжут мне язык? – она повернулась к нему и удостоила тем хищническим взглядом, коего Крисп всегда опасался. – Мой благословенный муж и твой славный отец ревнует меня ко всему свету, а к тебе – более прочих. Он ни разу не высказал подозрений вслух, но я вижу в его глазах боль и отчаяние. Заключим перемирие, пока мы здесь и ещё не поубивали друг друга? – она протянула маленькую ладошку, наблюдая за реакцией юноши.

– Не попадайся мне на глаза, – Крисп грубо сжал руку Фаусты.

Он поклонился и в одиночестве направился к Семипалатинскому дворцу. Фауста долго смотрела ему вслед и корчила физиономии стражникам. Всё-таки она была пьяна. Летящей походкой она отправилась к носилкам и поджидающей Туллии.

– Дай мне время, мой дорогой пасынок. Я найду на тебя управу, – пробормотала Фауста.

Силуэт царевича скрылся за зданием казначейства. Фауста с блаженной улыбкой представила, как занимается с Криспом самыми непотребными делами.

Глава II Первый среди равных

I

    Март – сентябрь 313

День клонился к вечеру, и солнечный диск изливал последние жаркие лучи на маленький городок Лутраки. Сердечная жила города находилась на рыночной площади, которая перетекала в гавань. Торговая площадь походила на афинскую Агору, но была в несколько раз меньше. Рынок окружали кварталы ремесленников и коринфян, за которыми располагались лавки и склады. Шум стоял, как на вавилонском базаре: раздавались выкрикивания на всевозможных наречиях, а громкие разговоры не затихали ни на минуту.

Люди продавали, покупали и выменивали товары. Между торговых рядов ходили господа в окружении многочисленной свиты и рабов, дамы у вычурно расписанных палаток крутили в руках персепольский инжир и иберийские маслины. Карфагенские торговцы с землистыми лицами зазывали народ, заверяя в лучшем качестве товара на всём балканском побережье. Мальчишки бегали от палатки к палатке в ожидании удобного момента, чтобы стащить кусок мяса или экзотический фрукт. Между статуей Афины Паллады и храмом Диониса находилась большая лавка, перед которой добродушный перс собрал толпу, расхваливая апельсины из Ктесифона.

Несмотря на разгар торговли, многие лавки уже закрывались, ибо мало кто хотел бренчать монетой в такой знойный день. Особенно солнце ударило по карманам мясных дел мастеров, которые уже не знали, как сберечь свежесрезанные ломти.

День уступал место вечеру, однако на улице по-прежнему стоял нестерпимый зной. Посетители Агоры постепенно растекались по узким лабиринтам улиц Лутраки. Богачи в латиклавах в окружении уставших рабов спешили домой, гетеры в жемчужных столах с тревожными лицами плыли по улице и вспоминали количество аудиенций, запланированных на вечер.

Жара нередко терзала жителей Лутраки. Приезжавшие в городок кимвры, гельветы, римляне и другие гости с запада так и не могли свыкнуться с погодой. Юноша по имени Прокл шёл в казарму на окраине Лутраки, чтобы спрятаться от зноя. Он чувствовал себя одновременно и кимвром, и гельветом. Подобная жара случилась на его памяти впервые.

Он прошёл мимо статуи Афины и незаметным движением руки стащил со стойки небольшой апельсин. Лихой торгаш так увлекся толпой, что не обратил внимания на ловкача. Прокл спрятал плод в кармане и с непринуждённой миной направился своей дорогой. Конечно же, он считал это воровством, но старался из-за мелочи не ударяться в присущее ему самобичевание. В конце концов, каждый когда-то воровал в дни голода и нестроений.

Прокл покинул рыночную площадь и ускорил шаг. Через мгновение перешёл на бег. С такими резвыми ногами юноша мог бы спокойно участвовать в Олимпиаде, забирая раз в четыре года венок и почести. Однако большую часть жизни его сильные ноги упирались в борт триремы, а ладони – держали весло.

Прокл родился в Тиринфе, в семье зажиточного скорняжника[111 - Скорня?к (скорняжник) – мастер по выделке мехов, занимается изготовлением и ремонтом изделий из меха и кожи.]. В отличие от побратимов из своры Агесилая, у юноши были мать и отец, которых он хорошо знал. До поры до времени его жизнь протекала в спокойном ключе.

Однажды Прокл возвращался из лавки отца и стал свидетелем того, как некий человек приставал к старику. Юноша вступился и случайно убил нападавшего.

Прокл так и не постиг превратностей судьбы. Он не раз видел, как бойцы панкратиона[112 - Панкратион – древний олимпийский вид единоборств. Слово «панкратион» происходит от названия боевого искусства, впервые включенного в соревнования античных Олимпийских игр. Панкратион вошёл в программу Олимпийских игр в 648 г. до н. э. Легенды называют создателями панкратиона древнегреческих героев – Тесея и Геракла.] выбивали друг из друга дурь, а потом обнимались с братским поцелуем. Все ссадины им были как с гуся вода. Прокл же одним ударом отправил соперника в лодку к паромщику. Позже оказалось, что погибший являлся отпрыском одного из архонтов[113 - Архо?нт – высшее должностное лицо в древнегреческих полисах (городах-государствах).] Тиринфа.

Отец Прокла всеми силами норовил спасти потрёпанную репутацию сына и загладить вину. Он подарил дом зятю архонта, передал управляющему многолетнее дело и уже готовил семью к рабскому клейму, ибо ненасытный старик продолжал требовать возмездия за смерть сына.

Пресытившись, старейшина в завершение сделки предложил иное, нестандартное условие: пожизненный остракизм[114 - Остраки?зм (также встречается перевод «суд черепков») – в Древних Афинах народное голосование с помощью глиняных черепков, по итогам которого определяли человека, наиболее опасного для государственного строя, и изгоняли его на 10 лет.] Прокла. Архонт сказал, что убийце мало смерти или тюрьмы – нужны страдания. Посему отец Прокла не придумал ничего лучше, как продать сына в рабство на галеры. Так в пятнадцать лет Прокл попал на римские триремы, где вкусил жизнь в её ужасающем чёрном цвете.

Целый год он работал вёслами до кровавых мозолей, побывал во многих странах и портовых городах Римской империи. За время галерного рабства Прокл выходил на палубу всего пару раз. Он на всю жизнь запомнил тот запах пота, крови и рвоты. И навсегда возненавидел море, бриз и запах водорослей. Даже после освобождения Прокл по-прежнему видел сны, в которых родители раз за разом продавали его работорговцам. Море и кандалы преследовали его.

Прокл так бы и остался в рабстве, если бы судьба и провидение не привели на судно центуриона Кустодиана. После долгих уговоров и споров спартанец выкупил юношу за десять драхм. Другие рабы протестовали, ибо для них выбор Кустодиана выглядел нелогичным, ведь в трюме сидели десятки крепких юношей, кои сослужили бы матерому спартанцу куда лучшую службу. Центурион сам не понимал причины своего поступка и мотивировал решение волей Аполлона. Кустодиан взял Прокла на корабль в статусе вольноотпущенника и отплыл в колонию Коринфа – Лутраки.

После тяжёлых будней на триремах Прокл улыбался с таким же постоянством, с каким лёд покрывал гавани Лутраки. Серьёзный, сосредоточенный взгляд недоверчиво смотрел на людей и несправедливый мир. Тёмные и вьющиеся, как у Фемистокла, волосы, оголяли выразительный лоб с прорезанной морщиной, а жилистый торс, закаленный в трюмах, послужил бы прекрасной натурой для Праксителя[115 - Пракси?те?ль – древнегреческий скульптор IV века до н. э. Его имя используется как нарицательное. Создатель «Афродиты Книдской», известной по письменным источникам, как первое изображение обнаженной женщины в античности.].

В детстве Прокл не осваивал азы военного дела, однако его первая встреча с рукояткой гладия показала соратникам, что мастерство фехтования у грека в крови. Большая физическая сила, незаурядная природная ловкость в сочетании с гибким умом и упорством сделали Прокла любимцем Кустодиана. За спокойный нрав и ответственность побратимы относились к нему с уважением и почитали за лидера.

Сам Прокл таковым себя не считал, ибо ему всегда было проще подчиняться, нежели подчинять. На роль предводителя отряда требовался человек крайне решительный, который бы не углублялся в бесконечные рассуждения об исходе предприятия, что не относилось к юному греку. Он пытался угодить всем и каждому, посему Агесилай сомневался, что Прокл способен взять на себя роль командира отряда следопытов, хотя иной кандидатуры не видел.

Юноша пробежал через узкую улочку возле курии и оказался в месте, которое стало его домом чуть меньше года назад. Небольшое здание походило не то на казарму, не то на школу гладиаторов. По своей сути не было ни тем, ни другим.

Прокл увидел у входа Киприана. Это был, казалось, столетний старец, который часто приходил сюда, дабы подглядывать за тренировками юных гладиаторов. Киприан улыбнулся и пошевелил бородой, но Прокл не обратил внимания на слабоумного старика. Он быстро окинул его взглядом и поспешил на тренировочную площадку.

Крики и лязг мечей слышались уже за сотню шагов. От звука соприкасающегося металла сердце и ноги Прокла задвигались с удвоенной скоростью. Юноша вышел на песок и увидел около десяти пар бойцов. Они тренировали выпад с копьем и отход со щитом. Прокл уселся на скамью в тени и уставился на арену. Кто-то подошёл сзади и обхватил его за шею.

– Патрокл, вот и ты!

Прокл обернулся и увидел Стиракса.

– Сколько раз я тебе говорил – не называй меня так!

– А что? Прокл-Патрокл. Твоё имя так напоминает поэмы Гомера. Язык не повернется сказать иначе, – Стиракс засмеялся и присел рядом. – Где ты был?

– Ходил на рынок, Агесилай отправил. Наш наставник возвращается. Через несколько дней будет в Коринфе.

– Я слышал, Максенций наказан? – поинтересовался Стиракс.

– Молва гласит, что дворец на Семипалате украшает его голова. Знаешь, в чём беда? Пока слух доберется до Греции, голова превратится в циклопа, а в Парфии уже будут клясться, что у циклопа два глаза. Сам знаешь как факты превращаются в сплетни.

– Думаю, Кустодиан всё расскажет. Хотя разговаривать со спартанцем то же самое, что с идолом Зевса – ответа не услышишь. Проклятье! Ну и жара! И за что боги даровали зной, точно в Тартаре?

– Всё в их руках. Не жалуйся, Стиракс.

– Ты обо всём узнал от Адриана? Говорят, на его вилле хорошенькие рабыни. А вещи вытворяют такие, что и словами не описать.

– О да. Если верить слухам, они дадут фору любой римской проститутке. Спальница Адриана такая назойливая, что не знаю, как от неё отвертеться.

– Поэтому наставник Агесилай и отправляет тебя, Патрокл. Ты способен держать себя в узде.

– Иногда хочется выбросить к Аиду эту узду, – посмеялся Прокл.

– Валент бы уже слюной захлебнулся при виде девиц Адриана.