Алеманида. Грёзы о войне

III

Зима выдалась тёплая. После заседания сената горстка патрициев покинула курию[81 - В данном случае речь идёт о курии Юлия – месте собраний римского Сената на Римском форуме.] и направилась в сады, построенные ещё при Нуме Помпилии[82 - Ну?ма Помпи?лий – согласно античной традиции, царь Рима. Правил с 715 по 673/672 годы до н. э.]. В апельсиновом саду, раскинувшемся на Авентинском холме, испокон веков проводили досуг исключительно знатные граждане Рима.

Сегодня палатины не обращали внимания на титулы, звания и происхождение. Перед приходом Августа из парка выгнали посетителей. Под удар попали даже очаровательные матроны и гетеры[83 - Гете?ра – в Древней Греции женщина, ведущая свободный, независимый образ жизни, публичная женщина высшего уровня. Первоначально термин относился к древнегреческому социальному явлению, а позже в переносном смысле распространился на другие культуры.], которым покровительствовали сенаторы. По периметру парка, на всех выходах и входах, пропретор Домициан выставил солдат из личной гвардии.

Сотня легионеров, закованная в броню, надёжно охраняла тыл малого совета и Августа Константина. Сенаторы были недовольны решением императора провести совет в парке, до которого они добирались несколько часов.

Август Константин шествовал в окружении десяти солдат императорской гвардии. Некогда он свободно прогуливался в одиночестве, но сейчас был вынужден брать палатинов или прибегать к помощи пропретора. Восхождение Константина к титулу старшего правителя сопровождалось предательствами, заговорами и кровопролитием, посему отряд гвардейцев стал непременным атрибутом императора.

Константин родился в Наиссе, что в Мезии. Его мать Елена была простолюдинкой из Вифинии, а отец по имени Констанций – военачальником, который впоследствии получил титул Цезаря в префектуре Галлии.

Юность Константина прошла в Никомедии при дворе Диоклетиана. Позже будущий Август служил в легионе, за время службы в котором участвовал в походах на Египет и Персию и дорос до звания Первого трибуна.

После того как Диоклетиан и Максимиан отошли от дел, Августами стали Галерий и Констанций. Галерий удерживал Константина в Никомедии почти в статусе пленника. В отличие от Диоклетиана он не питал к юноше симпатий. Отец Константина уже много лет болел, и Галерий рассчитывал на скорую смерть соправителя, дабы вернуть единоличную власть.

Когда Констанций находился при смерти, то пригласил сына к себе, дабы проститься. Он настоятельно просил соправителя отпустить Константина. Галерий долго оставался глух к просьбам Констанция, ибо догадывался, что тот желает провозгласить сына Августом.

Позже он уступил и позволил Константину навестить умирающего отца. Однако едва тот покинул Никомедию, как Галерий понял опрометчивость своего поступка. Он послал погоню за Константином, но тот оказался предусмотрительнее.

На каждом перевалочном пункте сын Августа брал свежую лошадь и подрезал жилы остальным, чтобы задержать преследователей. В итоге юноша благополучно добрался до Галлии, а Галерий понял, что утратил доверие в глазах Константина. Отныне они стали непримиримыми врагами.

После смерти Констанция галльские легионы провозгласили его сына Августом. Галерий был недоволен, так как считал, что юнец в силу возраста может быть только Цезарем. На место соправителя Август планировал поставить свою марионетку – Флавия Севера, с которым вместе пьянствовал, однако у него ничего не вышло.

Легионы признали Константина законным Августом и присягнули ему на верность. Ныне юнец, который, точно дитя, отпрашивался к отцу, располагал самой мощной армией. Галерию волей-неволей пришлось смириться с появлением настолько сильного соперника.

В империи назрел раскол. Ни один из Августов не признавал власть другого. Тогда же Максенций узурпировал трон в Риме. Остальные правители посчитали своим долгом выгнать наглеца из города.

Константин безучастно отнесся к этому событию, ибо для укрепления союза женился на Фаусте – дочери Максимиана. Тесть сыграл не последнюю роль в становлении будущего императора. Максенций приходился старшим братом Фаусте, поэтому Август был вынужден признать законность его притязаний.

Галерий и Флавий Север безуспешно осаждали Рим. Максенций же спокойно сидел в городе, посмеиваясь над их бесплодными попытками.

Константин в ту пору добывал воинскую славу в войне с франками. Максимиан, который давно отрекся от власти, пустил слух, что зять погиб на войне. Сам он был не прочь вновь примерить регалии Августа. Константин узнал о лживых слухах и отправился в Арелат к Максимиану. Старик сбежал в Массилию, но Фауста выдала его местонахождение. Максимиану позволили выбрать способ самоубийства. Загнанный в угол мужчина повесился.

После смерти Максимиана в империи осталось пять Августов. Гражданские междоусобицы набирали обороты. Лициний воевал с Дазой, Константин подумывал свергнуть Максенция, которого после смерти тестя называл узурпатором. Никто не догадывался, что Константина подначивала Фауста. Она не видела старшего брата в роли Августа на Семипалатинском холме. Один только Галерий не ввязывался в конфликты, ибо медленно угасал от болезни, которая, как поговаривали, была вызвана гневом христианского Бога.

После смерти Максенция и войны Лициния с Дазой осталось два правителя. Доминат постепенно возвращался. Этого Константин и добивался.

Август славился силой и храбростью, ибо редкие правители возглавляли кавалерию, предпочитая отсиживаться в тылу. В своих победах Константин никогда не забывал о солдатах, зная, что мертвого ферзя заменит только пешка. Трудности жизни закалили его, местами сделали равнодушным. Константин не боялся принимать спорные решения, говоря, что во имя справедливости готов совершить самое отвратительное преступление. Он ненавидел лжецов и подхалимов, но не понимал, как с ними бороться. Ему было проще победить человека с мечом в руке, чем острослова.

Константин избегал репутации тирана, искореняющего всё чуждое его идеям. Приближенные любили и ценили Августа, ведь он отличался благоразумием в вопросах войны и мира. С одной стороны, им владело желание установить единовластие, с другой – он искал баланс между сенатом, армией и народом. Август старался никого не ущемлять и никому не давать привилегий.

Отношения с сенатом перешли из затяжной войны в кратковременный мир. Константин обещал не трогать патрициев, если те не станут угрожать его правлению. Так и продолжалось до тех пор, пока горстка заговорщиков во главе с сенатором Титом Нигером не решила проверить царя на прочность. Зачинщика и шестерых сенаторов казнили, еще пятерых заставили совершить самоубийство. После случая с Нигером патриции старались не связываться с Августом и не давать даже повода к обвинениям в государственной измене.

Таков был сей достойный представитель славного рода Констанция Бледного.

Возле Августа шёл с пергаментами секретарь-вольноотпущенник Меций, который на аудиенциях иногда выполнял роль номенклатора[84 - Номенклатор – раб, объявляющий имена посетителей.], а рядом вышагивал советник Луций Валерий Антигон. Кесарскую должность упразднили, но он фактически являлся Цезарем Рима, распоряжаясь казной и возглавляя малый совет.

В последние три месяца Антигон заведовал иностранной торговлей и выполнял обязанности казначея при Августе Максенции, а до этого тридцать семь лет воевал в Галлии и Аквитании. На покой Антигон ушёл в чине легата, а после стал наместником Паннонии. Ещё два года он участвовал в подавлении бунта пиктов, но в итоге вернулся в Рим.

Антигон придерживался принципов единовластия, однако долгая служба, несправедливости жизни и провалы прежних властителей превратили его в истого республиканца. После захвата Рима Максенцием мудрый и обстоятельный Антигон выступил против решений нового Августа, чем вызвал негодование продажных соратников. Максенций снял Антигона с должности принцепса[85 - При?нцепс – первый в списке древнеримских сенаторов, обычно старейший из бывших цензоров. Дословно переводится «первый гражданин». Раньше этим термином называли императоров (прим. автора).] и попросил удалиться в загородную виллу. Когда напряжение достигло апогея, опальный сенатор покинул Рим и присоединился к лагерю Константина.

Рядом с Антигоном шёл Квинт Элий Евтихиан, который являлся префектом священной опочивальни. О его неумеренности в плотских утехах ходили небылицы, достойные восторженных баллад в эпических сказаниях. Лицо Евтихиана ещё в детстве искромсало моровое поветрие, от чего тот выглядел, точно покалеченный гладиатор. Его плутовской подслеповатый взгляд не внушал особого доверия, а вальяжная походка копировалась половиной Рима – далеко не лучшей его частью.

Несмотря на сомнительную репутацию, Евтихиан имел светлую голову, когда не погружался в пьяный разврат. Константин не разделял интересы и принципы советника. Он прекрасно знал о его подпольной сети лупанариев, но игнорировал увещевания Антигона, ссылаясь на превосходные таланты Евтихиана. Антигон не верил словам Августа, ибо прекрасно знал, что лупанарии Квинта делали большие отчисления в казну, и лишь по сей причине император игнорировал их наличие в Риме и остальных городах. Одно время советник даже занимал должность учителя Криспа, сына Константина. Сенаторы и приближенные советники Августа обладали громадной властью, но звание наставника царского отпрыска давало ещё больше привилегий.

Следом за именитой троицей размеренно шли пропретор Домициан и трибун Теренций, за ними – советники Гай Луций Валериан, который трудился над эдиктами и посещал императорские суды и Септимий Павсаний Лонг – личный казначей Августа. В окружении Августа не хватало Тиберия, которого сразил приступ подагры. Советника Гракха отправили к Лицинию, в Дамаск, Публий по распоряжению Константина направился в Паннонию, чему Домициан несказанно обрадовался ведь на носу были консульские выборы и отсутствие конкурента давало больше возможностей продлить срок полномочий. Замыкали процессию префект претория Аттик и Архонт, который ныне заведовал письмами, прошениями, распоряжениями, почтовыми службами и мемуарами.

Компания обсуждала недавние события, произошедшие в империи. Максимин Даза двинул войско на Византий, а Лициний выступил ему навстречу. Домициан полагал, что в течение двух-трех недель случится решающее сражение. Константин с нетерпением ожидал исполнения этого пророчества пропретора, ибо пока не знал, в какие веси податься. Союз с Лицинием рушился на глазах, и даже семейные узы не могли сохранить шаткое положение.

– Если Лициний победит, – сказал Константин, – тогда Малая Азия и префектура Максимина полностью перейдут под его контроль. Ни о каких союзах теперь не может быть и речи, ведь на стороне вчерашнего собрата окажутся богатейшие провинции. Он откормленного быка Египта превратит в коня и пустит в галоп.

– Я думаю, Лициний в любом случае одержит верх, – твёрдым голосом произнёс Антигон. – Да, у Максимина войско больше раза в два, но они измотаны и деморализованы. Страшный неурожай и эпидемия чумы отбили у легионеров желание биться за два сестерция[86 - Сестерций – древнеримская серебряная монета.] и паршивые идеи юного Августа.

– И как быть с Лицинием после его победы над Максимином? – спросил Домициан. – В этом случае действия наших приграничных легионов очевидны. Им следует хорошенько окопаться, но надолго ли? Лициний не так глуп, как Максенций, и имеет представление о происходящем в Риме и провинциях. Он до последнего будет выжидать подходящего случая, чтобы ударить по нам. Иногда бездействие лучше необдуманного поступка.

– Нам сейчас нужно думать не о Лицинии, – вмешался Септимий. – Западная граница вдоль Рейна обнажилась. Лициний понимает, что Аттал затеял войну. И что наш доминус вряд ли предложит помощь, даже если варвары обрушаться на гарнизоны Серой лиги[87 - Лига – мера длины, равная примерно 25 км. В данном случае, понятие гарнизонов Серой лиги означает две крепости на расстоянии 25 км друг от друга.], поэтому с Лицинием мы можем договориться, – он посмотрел на Домициана. – Аттал же на уступки не пойдёт. Необходимо перебросить часть войска в Галлию.

– Мы не можем убрать легионы с восточной границы прямо сейчас, – возразил Антигон. – Кризис на востоке превышает накал страстей на западе. Следует разобраться с одним врагом, дабы потом сосредоточить силы на другом. Мы не должны провоцировать алеманнов Аттала. Мой царь, нам не потянуть войну на два фронта.

– А если Лициний заплатит нашим врагам? – сказал Септимий. – Ему вполне по силам ускорить движение племен в Галлии. Что же мы получим в итоге? Алеманны пойдут с запада, а Лициний – с Востока. Как сказал наш достопочтенный Август – Лициний не так уж и глуп. К тому же нельзя забывать о гуннах с сарматами на северной границе.

Антигон с подозрением взглянул на советника. Он не любил речей Септимия. Хитрый советник постоянно расписывал ситуацию в чёрном цвете и никогда не предлагал путей решения.

– Мне кажется, у алеманнов до сих пор нет настолько сильного лидера, вокруг которого они могут сплотиться, – сказал Евтихиан. – Они становятся наёмниками и поступают на службу за большой стипендиум[88 - Стипендиум – регулярное жалование легионера.].

– У Лициния – Восток. А там много золота, – добавил Валериан. – Египет завален отборным зерном, а погреба Рима опустошены Максенцием. Откормленный египетский бык и правда может превратиться в коня. Стало быть, нужно сто раз подумать, прежде чем выбирать направление.

– Рим располагает не меньшими силами и средствами, – возразил Константин. – С какой стати вы сопли на кулак наматываете? Лициний – крестьянский сын. Он больше садовод, нежели воин. Аттал гонится за призраками прошлого, тщетно пытаясь возродить славу отца. К тому же квады не выступят на его стороне, пока я не появлюсь в Галлии. У них имелись свои договоренности с отцом Аттала. Если бы конунг Ориг не принял назорейскую веру, то занял бы место главного конунга. Надо это понимать, господа. Каждый силен и слаб по-своему. Меня это тоже касается. Я никого не боюсь, но и недооцениваю возможности врага. Нам нельзя ослаблять границу у Рейна, а беспорядок возле гарнизонов Серой лиги со временем рассосётся, поэтому в Галлии ничего менять не будем. На восточной границе необходимо укрепить имеющиеся каструмы и построить гарнизоны. На оборонительный вал времени нет. В случае опасности мы соберём легионы в боеспособную армию.

– Было бы разумно перебросить два легиона на западную границу, – сказал Домициан. – Пятьдесят тысяч легионеров на Марсовом поле через год сожрут половину припасов города. Распустить по домам я их не могу.

Давай мы ещё распустим самые опытные легионы – галльские, – с насмешкой сказал Антигон.

– Десять легионов, кои я привёл из Арелата, не станут обузой для города, – сказал Константин. – В крайнем случае пятак отведём обратно к Серой лиге. Пусть встанут лагерем на зимние квартиры.

Константин остановился и осмотрел присутствующих.

– А ты что скажешь? Куда бить первым делом? – обратился он к Валериану.

Советник разгладил складки латиклавы[89 - Латиклава – туника с двумя пурпурными полосами. Отличительный знак сенаторов и других высоких римских сановников.] и потрепал жидкую бороденку.

– Некогда я был адвокатом, Священный! Посему при наличии аргументации любой довод считаю достойным существования. Я согласен с мнением Антигона. Да и Септимий прав. Лициний расширяет влияние на Востоке, и ему нет дела до происходящего в Риме. За полгода алеманны Аттала сожгли пять застав на западной границе и напали на аллоброгов, кои являются нашими прямыми союзниками.

– Я не могу всё бросить и рвануть к ним на помощь по первой прихоти, – произнёс Константин.

– Но они предоставили нам воинов, когда мы направились в Рим, – сказал Антигон.

– Ты смотришь со стороны, – ответил Август. – А нужно смотреть сверху. Это обычная провокация Аттала, дабы вынудить меня дать хоть какой-то ответ.