Штрихи к моему портрету. Рассказки смешные и не очень

Штурм веранды

На юге это в порядке вещей. В Будённовске летом спали не только на балконах, но и на крышах. В Ставрополе тоже.

Мы дружили тогда всем двором (рядом стояли две «хрущёвки» и один четырехэтажный дом для VIP-персон). Развлечений было мало. Телевизоры имели не все – это считалось роскошью, и мы, мальчишки, состязались в том, кто быстрее по балконам заберётся на крышу. Это, конечно, было рискованно, но страха смерти, когда тебе 14 или 15 лет не испытывают.

Я был влюблен в Эллочку Михалюк, которая жила в том самом элитном доме на третьем этаже. И вот Элла как-то заявляет нашей братии:

– Я сегодня буду спать на веранде.

– А я к тебе залезу, – сказал я.

Элле нравился не я, а Слава Красильников. Он по каким-то причинам отсутствовал. И девочка выразила сомнение, что я это смогу сделать.

Ночью я решил доказать, что она не права. И влез по водосточной трубе на третий этаж. Забрался на лоджию. Там действительно кто-то спал на раскладушке, укрывшись с головой. Я подошёл и начал тормошить, как я думал, спящую девочку. Чтобы она убедилась, что я сдержал своё слово. Но оказалось, что это не Элла, а её отец!

Он был близорук и ничего не понял вначале. Потом уставился на меня и сказал:

– Иди отсюда!

И я пошёл – тем же путем. По водосточной трубе. Но она оторвалась где-то уже в самом конце, и я сильно поранил руку. К счастью, ничего не сломал.

Утром все только и говорили о злоумышленнике, который хотел ограбить квартиру Михалюков. О том, кто был этим злоумышленником, знали только два человека: я и Элла. Но она молчала. Даже Славе Красильникову не сказала. Зауважала, что ли?

Страшный зверь по имени лошадь

После окончания восьмого класса я попал на турбазу в Теберду, где отдыхали в основном студенты. Все они были гораздо старше меня, и я, честно говоря, скучал по общению со сверстниками. Студенты решали свои проблемы: влюблялись, прогуливались вечерами парами, пели песни у костра, спорили. А меня всерьёз никто не принимал. Больше того – надо мной всячески подтрунивали, называли салажёнком.

И вот как-то отправились мы в поход на Бадукские озёра. Места там очень красивые, вода – голубая, даже когда в стакан её наливаешь, снежные шапки гор, рододендроны цветут. Воздух какой-то медовый – не надышишься.

Бадукские озёра расположены на высоте двух тысяч метров в зоне альпийских лугов. Путь туда неблизкий. Углубляясь в лес, дорога идёт параллельно реке, хорошо виден Главный Кавказский хребет с двуглавой вершиной и скалистой пирамидой Белалакаи. А дальше – только тропа, крутой подъём, ведущий к первому озеру. За ним второе, третье и четвёртое.

Дальше тропа уходила в сторону пятого и шестого Бадукских озёр, но наступал вечер, и здесь было решено переночевать. Мы разбили лагерь на лесной поляне и легли спать.

Ночь была лунная, тёплая. Однако сон не приходил – комарьё так и вилось надо мной. Я отвернул полог палатки и вышел на свежий воздух.

Тишина в горах удивительная. Даже птиц не было слышно. Летучие мыши – и те куда-то попрятались. Ни ветерка, ни малейшего движения воздуха.

И вдруг до меня донеслось какое-то сопение. Кто-то тяжело переступал с ноги на ногу. Причём где-то близко. «Уж не медведь ли?» – мелькнуло в голове. Но страха не ощущал.

Я обогнул палатку и вышел на середину поляны. Что-то большое и тёмное маячило рядом. И, несомненно, живое. Подкравшись поближе, я спрятался за ствол дерева. Большое и тёмное оказалось стреноженной лошадью. Но откуда она взялась на поляне, где поблизости не было никакого жилья?

Впрочем, эта мысль занимала меня недолго. Её заслонила другая…

В своём кармане я нашёл два кусочка сахара. Один дал лошади сразу, а другим приманил её к палатке, где спали мои недоброжелатели, и привязал её верёвкой к колышку.

Лошадь сначала вела себя тихо, а потом стала щипать траву и топтаться вокруг палатки. Кто-то из студентов, услышав непонятный шум, проснулся и, откинув полог, выглянул наружу.

В эту минуту лошадь тоже подняла голову и уставилась на студента. Тот, конечно же, спросонок ничего не понял: огромная мохнатая морда, глаза навыкате.

Раздался истошный крик. Испуганная лошадь рванула верёвку. Палатка сложилась.

Я умирал со смеху, а студенты орали как резаные. Лошадь, протащив их вместе с палаткой несколько метров, наконец-то отвязалась и растворилась во тьме, словно её здесь и не было. Обитатели других палаток, разбуженные криками, высыпали на поляну, вооружённые альпенштоками.

– Что это был за зверь? – спросил меня студент Ростовского университета Слава, который всё время надо мной подшучивал. Он был не на шутку напуган.

Я снисходительно улыбнулся и похлопал его по плечу.

– Не бойся, Слава, – сказал я ломким фальцетом. – Это была обычная лошадь.

Школа «церковно-приходская»

Никита Хрущёв наворочал столько, что потом после него разгребать пришлось долго. Одна из его, с позволения сказать, реформ коснулась среднего образования. Если раньше после окончания семилетки можно было поступать в техникумы, или же продолжать учёбу в школе, где аттестат зрелости выпускник получал после окончания десятого класса, то с 1962 года страна переходила на восьмилетнее и одиннадцатилетнее обучение. С девятого класса вместе с учёбой вводилось производственная практика. Выпускнику вместе с аттестатом должна была присваиваться и рабочая квалификация. Таким образом, Хрущёв украл у меня не год, а даже два, потому что после его отставки срок армейской службы тоже был укорочен. Мне же пришлось служить не два, а три года. В общем, повезло как утопленнику. Был и ещё один неприятный сюрприз. Уже сдав экзамены за семилетку, мне и моим ровесникам пришлось сдавать экзамены и за восьмой класс.

Самое печальное во всём этом было то, что школу, где мы учились, сделали восьмилеткой, а всех, кто не поступал в техникумы, перевели в другую школу. Эта школа была рядом с Андреевской церковью. Собственно говоря, она даже вплотную примыкала к ней, и только глухая высокая ограда отделяла вход в нашу школу от входа в храм. Нередко во время уроков слышался звон колоколов, которые поначалу мы путали со звоном школьного колокольчика, возвещающего о перемене.

Школу эту мы называли церковно-приходской, здесь учились дети далеко не самых образованных и интеллигентных родителей. В параллельном классе мне показывали юную проститутку по имени Поля, много было хулиганья. Но все, кто перешёл сюда из 25-й школы, всегда держались вместе, нас было довольно много, и местные бандюганы побаивались.

Сразу за школой находился лес, который спускался к Комсомольскому пруду. В сентябре и октябре мы нередко сбегали с уроков, чтобы там искупаться.

Морковка

Педсостав я помню плохо, так как проучился в этой школе всего лишь год. Могу сказать только добрые слова в адрес учителя литературы – грустного маленького еврейчика, которого звали Яков Маркович. Однажды я написал сочинение на тему «Первый день на заводе» в стихах, и после уроков он подошёл ко мне и сказал, что ему понравилось. Мы стали с ним общаться, я даже побывал у него дома, он следил за моими газетными публикациями.

Яков Маркович (мы называли его ласково Морковкой) был старым холостяком. Однажды, уже отслужив в армии, я встретил его, и мы с ним выпили вина. Он растрогался, когда узнал, что у меня вышла книжка, сказал, что с самого начала понял, что меня ждёт большое будущее. Но он, к сожалению, ошибся.

Я не знаю, когда умер этот тихий и добрый человек. Узнав об этом скорбном событии, написал такие строки:

Я видел неправильный сон,

он был совершенно прикольным.

Я в церкви, где изображён

Морковка, учитель мой школьный.

Доверчивый рыжий еврей,

поездивший много по свету,

признался однажды: «Сергей,

наверно, ты станешь поэтом.

Но только себе не солги,

не надо быть слишком уж нежным.

Тебя поджидают враги,