Штрихи к моему портрету. Рассказки смешные и не очень

Бывший полицай поселился в Цимдениеки – посёлке, который находится на левом берегу реки Аланде в семи километрах от Лиепаи. Снял угол у пожилой латышки. Но рядом был военный аэродром, в посёлке жили семьи лётчиков.

Пуганая ворона и куста боится. Но Мартынов-Лукьянов не опасался, что его вычислят. Ему, по идее, надо было сматываться от греха подальше, но мысль как можно быстрее уйти за границу заслоняла всё. Инстинкт самосохранения, который раньше определял поведение Гетмана, уже не срабатывал.

Он записался в рыболовецкий колхоз «Большевик». Уговорил председателя правления Таливалдиса Фрицкауса направить его на курсы мотористов. Был там самым великовозрастным. Но это ничуть не смущало. До Швеции по прямой было 186 километров. Случалось, что рыбаки заходили в шведские порты.

Но именно тогда его и вычислили. В небольшом посёлке все про всех знают. Новый человек всегда пользуется повышенным вниманием. И однажды чекисты поняли: это именно тот, которого давно разыскивают.

Когда за ним пришли, Гетман не удивился.

– Я давно ждал этой минуты, – сказал бывший полицай.

…Когда выводили арестованного, у дома, где жил Лукьянов, собралась толпа. Чекисты боялись, что жители посёлка устроят самосуд. Но подонка встретили и проводили в «воронок» гробовым молчанием. Так провожают в последний путь мертвецов.

Напоследок

Его судили в январе 1967 года – 24 года спустя после гибели молодогвардейцев. Приговор никого не удивил, он и не мог быть иным – расстрел. Убийство Дутцева Лукьянову в вину не вменялись, поскольку трупа его к тому времени не нашли.

– Теперь вот нашли, наконец, – сказал Пономарёв на планёрке в УВД. – Проведена генетическая экспертиза. В асфальт был закатан именно он.

Георгий Дутцев умер в лагере. Он искал бывшего своего бригадира. И почти нашёл, но отомстить ему за брата что-то помешало. Дутцев-старший связался с рижскими бандюганами и вместе с ними оказался за решёткой. Отбывал наказание в Латвии, в посёлке Курдюг близ Екабпилса. Весьма примечательно: ээки прокладывали и стальную магистраль, и автодорогу.

ГЕЛЕНДЖИК

Я искал Лиду

Этот город был удивительно чистым, прибранным, как образцовая аптека. Здесь было слишком много моря. Галечный пляж со всех сторон окружала живая стена зелени: каштаны, акации, платаны. Но природа мало волновала. Меня больше заботило другое. Я как-то, наверное, почти бессознательно, искал Лиду. Я искал только её, и меня безумно раздражали деревья, дома и люди, которые её заслоняли.

С началом курортного сезона в город съехались проститутки отовсюду. Они ловили мужиков, пуская в ход все средства обольщения. Пытались соблазнить даже меня, хотя годились в матери и даже в бабушки.

Днём я жил той жизнью, которая никаким образом не соприкасалась с моими стремлениями. Она исчезала бесшумно, как ящерица в песке. В то же время постоянный поиск стал даже не привычкой, а чертой формировавшегося характера. И не совсем поиском. Я пытался представить Лиду, какой она стала за годы, когда мы не виделись, пытался представить её образ мыслей, её речь, её манеры. Где-то в глубине души я знал, что многое изменилось за эти бесстрастные в своем неостановимом беге дни, недели и месяцы, но память цепко держалась за образ девочки в розовом сарафанчике с ямочками на щеках, когда она улыбалась. Может быть, теперь я ощущал себя отцом этого невидимого ребёнка?

Мои друзья – Слава и Хаким – сразу же завели курортные романы, особо не выбирая. Хакиму, который на самом деле Саша, это было сделать довольно трудно – внешность его сильно подводила в амурных делах. Но и юные феи тоже, надо сказать, не выбирали самых-самых. Курортное время быстролётно, можно остаться при своих интересах.

– Чего ты теряешься? – говорили Слава и Хаким едва ли не хором. – Столько девушек вокруг, и каждая хочет любви. Посмотри, какими глазами провожают тебя, когда идешь к морю или выходишь из воды. Только свистни – и они будут твои.

Я знал себе реальную цену. Знал, что заглядываются особы противоположного пола не на меня самого, а на мои плавки. Таких здесь ни у кого не было. Мама ездила в Москву на какое-то совещание и купила их потому, что не могла пройти мимо.

Плавки были действительно шикарные, с затейливой фурнитурой. Они были пошиты из болоньи – эта капроновая ткань с односторонним водонепроницаемым покрытием применялась в основном для пошива курток и плащей, но кто-то додумался пустить её даже на купальники. Это было верхом идиотизма. Болонья не пропускала как влагу, так и воздух, и под плавками возникало что-то вроде парникового эффекта, от которого я сильно страдал. Но ведь об этом никому не расскажешь! Просто потеешь, и всё.

Точно так же нельзя было поделиться с кем-то и моей тайной. Меня бы просто высмеяли, если бы узнали про Лиду, что я ищу именно её, и только её. А меня не покидало чувство, что бездумно гоняюсь за тенями – бесплотными, как сигаретный дым, как утренний туман в бухте, когда штиль.

В каждом из нас за внешним фасадом живёт другой, невидимый мир, какая-то тайная тёмная материя. Иногда этот мир неизвестен даже себе самому. Он умело прячется, мимикрирует, пугая и нервируя. И нет никакой зацепки для вразумительного объяснения.

…А мгновения лета мелькали с калейдоскопической быстротой. И всё, к сожалению, на свете имеет свойство кончаться. В том числе и хорошее, и недоделанное. Нужно было возвращаться домой, Слава уже взял билеты на автобус. По случаю отъезда мы решили устроить прощальный бал. На него Слава и Хаким пригласили своих девушек.

– Нет, Стёпик (они меня так называли), так не годится, – сервируя стол, сказал Слава. – Значит, мы будем с невестами, а ты – один? Мы займёмся танцами-шманцами, а ты? Сегодня с нами играла в карты Лена – на лице у неё шрам, видел, наверное, обварилась в детстве. Иди немедленно к ней, я её адрес узнал, приглашай в гости. Не пожалеешь.

И тут из меня выскочило то, что я даже сам от себя не ожидал:

– У тебя в горле не пересохло? – пытался я как-то избежать этого визита. Но Слава меня не понял.

– А почему оно должно пересохнуть?

– От твоих ценных директив. Слишком их много, этих циркуляров.

– Я же тебе советую, как лучше, – дал он обратный ход. Видимо, дошло, что перегнул палку.

– А ты представь, что я из семейства кошачьих. Кошки гуляют сами по себе и никакие советы не принимают. Они по природе своей антисоветчики.

Мы ещё долго перепирались, я ушёл потому, что это надоело. Теперь кого-то звать, особенно по приказу, вообще не было никакого желания. Я сел на лавочку в приморском парке, где в кронах деревьев лениво шелестел ветер, и сидел там битый час, если не больше. Мне вовсе не хотелось заводить роман с девушкой. И дело было даже не в том, что лицо её было немного обезображено шрамом. В этом шраме был даже какой-то шарм. Но стабильный роман – это к чему-то обязывало. Правда, к чему, было ещё непонятно.

Я бы торчал там и дольше, но на меня обратили внимание. Мои сверстники не смотрятся такими одинокими, а одиночество из меня прямо высовывалось, как пятка из дырявого носка.

Это выглядело подозрительно, и какая-то старая грымза, увидев доблестного стража порядка в новенькой летней форме, стала что-то говорить ему, показывая на меня пальцем. Экспрессия её была такова, что мне ничего не оставалось, как улетучиться. Я хорошо представлял, чем это может кончиться, потому что документов при мне не было. Ночевать в обезьяннике – сия перспектива отнюдь не вдохновляла. А потом ещё и детский приют светил.

Я резко встал и свернул в боковую аллею. На моё счастье, в парк хлынула большая группа экскурсантов, и я затерялся в толпе.

И вот я на нашей базе. Слава встретил меня молчаливым вопросом.

– Она не согласилась, – сказал я.

– Значит, плохо уговаривал, – сказал Слава. Он был у нас лидером, который сам это лидерство учредил.

Самопровозглашенный вождь, статус которого мы с Хакимом, в принципе, не признавали, был уверен в том, что он действительно лидер.

– Хочешь, я приведу её? В два счета уломаю. Ты, конечно же, не проявил должной настойчивости.

– Не ходи, – предостерег я. – Она весьма сурова. Отшила меня только так. А тебе, конечно, – я сделал нажим именно на это слово, – будет особенно горько признавать своё поражение.

Зачем я задел за живое? Слава набычился: