Штрихи к моему портрету. Рассказки смешные и не очень

Штрихи к моему портрету. Рассказки смешные и не очень
Сергей Павлович Степанов-Прошельцев

Автобиографические заметки. По неполным данным, я проживал в Сибири, на Кавказе, в Прибалтике, Белгороде, на Северном Урале. Осел в Нижнем Новгороде в 1987 году. Бесчисленные переезды, работа, друзья, встречи… Часть текста ранее публиковалась в книгах «Байки без утайки», «Армейские байки», «Люди такие разные».

Штрихи к моему портрету. Рассказки смешные и не очень

Сергей Павлович Степанов-Прошельцев

© Сергей Павлович Степанов-Прошельцев, 2025

ISBN 978-5-0065-3592-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сергей СТЕПАНОВ-ПРОШЕЛЬЦЕВ

ШТРИХИ К МОЕМУ ПОРТРЕТУ

Рассказки смешные и не очень

МОЯ РОДОСЛОВНАЯ

В детстве я хотел стать клоуном. Не вышло. Но в жизни моей было много смешного. Как, впрочем, и горького. Но это – отдельная тема.

Из таёжного посёлка

Я родился в Сибири, в таёжном посёлке Сузун. Моя родословная известна мне с Томска, куда в массовом порядке ссылали участников польского восстания 1863 года (Королевство Польское входило тогда в состав Российской империи). Среди его участников были и мои предки. Во всяком случае, в жилах моего прадеда по материнской линии, Ивана Жаркова, как стало мне известно из архивных данных, текла польская кровь. Как звали мою прабабушку, я точно не знаю. Кажется, Матрёна. У них с Иваном Жарковым было двое детей: Дмитрий и Анастасия. Анастасия – это моя бабушка. Она родилась в 1892 году. Иван Жарков умер рано, и прабабушка вышла замуж во второй раз, на семейной фотографии изображён её новый супруг и их совместная дочь Наталья.

Бабушка вышла замуж за Владимира Яковлевича Басина. Кем он был на самом деле, я не знаю. Существует несколько версий. Армянская (фамилия Басинян претерпела изменения и превратилась в Басин), цыганская и еврейская (будто бы дед был крещёным евреем). Последняя версия соблазнительна – она наталкивает на то, что дед был как-то связан с Польшей (Бася – распространённое польское женское имя). Но сведений о Басине ни в архивах, ни в церковных книгах Томска нет. Если он крестился, то крестился где-то в другом месте.

В пользу последней версии свидетельствует и то, что в Израиле живет культуролог Яков Зиновьевич Басин. Я увидел его фотографию и обомлел: есть ярко выраженное сходство и с моим дедом, и с моей матерью, и даже со мной. Написал ему письмо, но он ответил, что ничего не знает о своих предках – все они погибли во время Первой и Второй мировых войн. Сам же он появился на свет в Белоруссии.

У бабушки родились две дочери – Августа (тётя Гутя) и Галина. Имя Августа опять-таки свидетельствует о польских корнях, как, впрочем, и имя моей сестры – Анелия. Неля – очень распространенное польское имя. Неля родилась в Колпашево. Там, между прочим, отбывал ссылку Яков Свердлов. Почему мои родители оказались в этих забытом Богом местах, куда ссылали и в советское время, вроде бы догадаться нетрудно. Но это не совсем так.

Отец и мать учились в Томском университете. На стипендию очень трудно было прожить. Особой помощи от родителей не было. Мама рассказывала, что могла позволить себе на стипендию хлеб и кусочек халвы. У нее потом долго болел желудок. Вот они и оставили учёбу. Уехали в Новосёлово. Туда, где жили тётя Гутя с бабушкой. Это – версия сестры. А вот моя. Когда мы жили в Будённовске, мама однажды сказала, что они с отцом познакомились в Томске, где учились в Учительском институте*. Туда можно было поступить без конкурса. Стране нужны были педагоги. На социальное происхождение студентов порой не обращали внимания.

Учительские институты – учебные заведения для подготовки учителей средних классов общеобразовательных школ. Со временем Учительские институты перестали быть престижными вузами, каковыми были до революции. Их стали приравнивать к техникумам. Выпускников Учительских институтов в 1960-е годы стали переводить преподавателями младших классов с потерей в заработке. Таким образом их заставляли повышать своё образование. И не случайно отец с матерью стали учиться заочно. Отец станет в будущем редактором книжного издательства, а мать – юристом.

К тому времени тётя Гутя была уже замужем, у неё родились близнецы – мальчик и девочка Мальчик умер рано, а девочка Тамара после выхода тёти Гути замуж за дядю Колю какое-то время жила у моих родителей. В трёхлетнем возрасте заболела холерой и умерла. Тётя Гутя до первого замужества училась в педтехникуме, который возглавлял родной брат деда. Его имя неизвестно.

Бабушка о себе рассказывала мало. Говорила, что они разошлись с моим дедом потому, что боялась, что семья пополнится новыми детьми, а кормить их нечем. Но я подозреваю, что на самом деле деда репрессировали. Впрочем, существует другая версия. Якобы дед умер в 1943 году в Красноярске. Но опять вопрос: как он там оказался? На него нет ответа.

Дед вроде бы сопровождал почту по железной дороге. Где жили его родственники – не знаю. Знаю только, что в его семье было 10 или даже 11 детей. Одна из сестер музицировала. У бабушки был повреждён правый глаз. Она говорила, что когда её мать была кухаркой у барыни, та за какую-то оплошность запустила в неё поленом. Полено попало в бабушку, которая пряталась под кроватью. Я почему-то в это не верю. Полагаю, что бабушку пытали в ЧК, и она боялась, что всё это может повториться. Поэтому и молчала даже на склоне лет.

Бабушка в молодости тоже работала на почте. Пенсии не было. Стала получать её после 1956 года, когда был принят закон о пенсиях. Платили бабушке 21 рубль, и я выпрашивал у неё деньги на книги. Две из них – «Чапаев» Дмитрия Фурманова и «Спартак» Рафаэло Джованьоли – стоят у меня на полке в книжном шкафу. Они сохранились чудом. А вот могила бабушки не уцелела. Кто-то увёз надгробную плиту и теперь там погребён другой человек. Я пытался что-то выяснить на сей счёт – бесполезно. Даниловское кладбище в Ставрополе находится теперь в черте города, его никто не охраняет, оно считается заброшенным.

Бабушка умерла в 1967 году, когда я служил в армии. На её похороны меня не отпустили. По Уставу выезжали на похороны только когда умирали мать, отец, сын или дочь.

По именному указу Екатерины

Сузун находится в 150 километрах к юго-западу от Новосибирска сегодня тут проживают 15 тысяч человек, а тогда… Тогда, наверное, сотни три, если не меньше. Во всяком случае, много лет спустя, в 1959 году Всесоюзная перепись зарегистрировала там всего 700 жителей.

Сузун получил своё название от протекающей через посёлок реки Нижний Сузун, притока Оби. Слово Сузун заимствовано у тюрок. Переводится оно, как «длинная, растянутая река» или «зелёная вода». А основан посёлок был по именному указу Екатерины второй от 7 ноября 1763 года в связи с необходимостью начать чеканку монет на территории Сибири. Тогда же началось строительство медеплавильного завода.

Место для посёлка было выбрано укромное – чеканка денег требует тишины. Сузунский монетный двор работал без малого сто лет, пока пожар не уничтожил все строения, да и запасы руд в Колывано-Воскресенском горном округе истощились. Но завод восстановили, он функционировал до начала Первой мировой войны.

Раннее детство своё я помню плохо. Первое воспоминание: спускаюсь по ступенькам крыльца. На мне какое-то пальтишко тёмно-синего цвета. На нём – офицерские пуговицы с отцовского мундира. Отца призвали в армию в 1943 году, хотя у него было серьёзное заболевание – трахома. Он был директором трахоматозного детского дома и заразился этой болезнью. Но всё-таки признали годным к нестроевой службе. В боевых действиях он не участвовал, служил в автомобильных войсках. Ремонтировал подбитые на фронте машины. Демобилизовался старшим лейтенантом в начале 1946 года.

Меня долго носили на руках. До этого я тяжело болел воспалением лёгких, лежал в больнице, отказали почки, выписали домой, не оставив никаких шансов на жизнь. Бабушка спасла меня, стала поить молоком прямо из крынки. Я выжил. Позже я написал такое стихотворение:

Сузун… Здесь я сшибал коленки

чуть от хворобы не погиб,

но, как изгиб узкоколейки,

судьбы подстерегал изгиб.

Я выбрал незнакомый улей —

с моим родным распалась связь,

и жизнь стремительно, как пуля,

как шмель гудящий, пронеслась.

И по колдобинам дороги

идти мне было суждено.

Но что припомнилось в итоге?

Сплошное белое пятно?

Я не сживал других со света

И не выматывал им жил…

Но правда всё-таки не это,

а то, что не напрасно жил.

Судьба, хотя и небогата,

но у меня обиды нет,

что, распускаясь, мак заката

мне обещал потом рассвет.