Штрихи к моему портрету. Рассказки смешные и не очень

ребус чужих проблем.

Была ли моя вина —

угадывалось едва,

но путаница одна,

когда Степановых два.

Я радовался весне,

что нет вокруг бардака.

Но было тоскливо мне

как-то без двойника.

2022—2024 гг., г. Нижний Новгород

Редька с квасом, драники и ботинки на деревянной подошве

И вот я спускаюсь с крыльца. На горбылях забора – крынки. Одна из них – с трещиной. Почему-то помнятся эти детали. Бабушка доит корову. Далеко впереди – синяя лента реки. За ней – зубчатая стена леса. Всё. Воспоминание теряется.

Рос я хилым, болезненным. До трёх лет успел переболеть всеми детскими хворобами. Оттого, что я был хиляком, оттого, что волей-неволей заставил так переживать родителей, мне многое прощалось.

Время было нелёгкое, послевоенное. Семья жила бедно, иногда и впроголодь. Не всегда на столе был хлеб. Мама моя худела и желтела. Летом ели в основном окрошку, либо редьку с квасом, весной – драники из мороженой картошки, а зимой – картошку в мундирах, экономили на очистках. И это несмотря на то, что отец работал собкором в газете «Советская Сибирь». Дома он бывал редко – мотался по командировкам. Вечно трещал телефон, и отец орал в трубку, потому что его не слышали.

Отец мой был родом из Алтайского края. Я практически ничего о нём не знал. Позже, уже в зрелом возрасте, мне стало известно, что семья отца жила в деревне. Фамилия деда была Красносёлов. Он почему-то был краснодеревщиком. Редкая специальность, таких мастеров и в городах поискать надо. Отец, когда выпивал, постоянно критиковал современную молодёжь, осуждая её за то, что любит красивые вещи. И рассказывал о том, что сам он в таком возрасте ходил в ботинках на деревянной подошве. Он повторял это много раз, я выучил эту байку наизусть и однажды его воспроизвёл. С того момента он больше к этой теме не возвращался.

Впрочем, отца можно было понять. Юного Пашу Степанова отдали в ремесленное училище. Прибавили то ли год, то ли даже три. Семье нужны были деньги – отец был неизвестно каким по счёту ребёнком. Но были ещё моложе его – тётя Шура и дядя Вася. Дядя Вася умудрился найти в Сибири неразорвавшийся снаряд и бросил его в костёр. В результате ему оторвало несколько пальцев, но несмотря на это он стал художником.

Тётю Шуру бабушка родила поздно. Вроде бы в 51 год. Прожила она то ли 92, то ли даже 102 года, ничем не болела. Ходила по магазинам, готовила еду. Вдевала нитку в иголку без очков. Никогда не пользовалась транспортом. С горного Алтая пришла в Новокузнецк к детям пешком. Но, в конце концов, всё-таки подцепила грипп с высоченной температурой. В бреду запуталась в одеяле, упала с кровати и сломала шейку бедра. В таком возрасте кости уже не срастаются, а долгое лежание привело к воспалению лёгких, от чего она и умерла. Похоронили её в Новокузнецке.

Однажды отец повёз меня к ней в гости. Мы поехали втроём. Неля осталась дома. По-моему, бабушке моя мама не нравилась. Но, возможно, я ошибаюсь. Бабушка показалась мне суровой и даже деспотичной. Я ей, по всей вероятности, тоже не приглянулся. Несмотря на её окрик, не стал есть пельмени с картошкой и просил отца скорее уехать.

Черепаново

Из Сузуна наша семья перебралась в Черепаново. Этот город поближе к Новосибирску и более цивильный.

Тогда мне было четыре года. Страшная жара, а я в тёплом шерстяном костюмчике (берегли от воспалений лёгких). Мы идём с бабушкой. Она покупает медовую коврижку. Медовый вкус её помню до сих пор.

Мы проходим мимо железнодорожной станции. Гудки паровозов (тогда ещё ни электровозов, ни тепловозов не было в помине). Какой-то памятник прямо на перроне. Кинотеатр. Крутят фильм «Ночь перед Рождеством». Старый немой фильм 1913 года режиссёра Владислава Старевича. Это был точно не мультик, созданный в 1951 году сёстрами Брумберг. Но мне фильм не нравится. Я начинаю плакать. Вокруг возмущаются:

– Выведите его!

– Ты боишься чёрта? – спрашивает бабушка.

– Нет, я его не боюсь, – отвечаю я. – Просто хочу в туалет.

В Черепаново приезжали к нам в гости бабушкина сводная сестра Наталья Петровна и её родной брат Дмитрий Иванович с женой. Приезды гостей были особыми днями. Бабушка накрывала стол, ставила самовар, и гости выпивали по десять, если не больше, чашек чая. Сахар кололи щипчиками, употребляли его, как в старину, вприкуску. Я слушал их рассказы о времени, когда в России был царь. Им казалось, что это был золотой век. Но старикам время их юности всегда кажется золотым веком.

От дедушки Димы (он просил звать его Митя) я узнал, что он участвовал в Первой мировой войне, был ранен. Но чем занимался в дальнейшем, я не расспрашивал. Дедушка Митя и его супруга, бабушка Поля, были большими молчунами. Впрочем, время было такое. Некоторые откровения порой карались лагерным сроком. Они привезли мне в подарок эмалированный горшок (тогда это было дефицитом). Он был полон пряников.

Бабушка Таля (Наталья Петровна), была учительницей в малокомплектной школе в глухой сибирской деревеньке в Томской области. Она курила, мужем не обзавелась, хотя в свои годы выглядела весьма привлекательно. Я с ней общался больше, и она баловала меня конфетами. А родители делали ей по этому поводу выговор: дескать, детям нельзя есть много сладкого.

Наталья Петровна приезжала к нам и в Будённовск, где жила чуть ли не полгода. Я учился тогда в первом классе и однажды взял забытую бабушкой Талей на кухне пачку папирос-гвоздиков, и в пустом курятнике выкурил её всю, не затягиваясь, конечно. Однако и этого было достаточно. Я еле—еле выполз на свет Божий. Научился курить по-настоящему только в девятом классе..

Мама у меня была очень строгой. Она преподавала в школе математику. Но в Черепаново устроиться на работу не могла. Она тоже подолгу болела. Её болезнь была связана с травмой, которую получила, когда ей было шесть лет. Она упала с балкона в Томске со второго этажа. С той поры мама страдала головными болями, которые с годами принимали всё более затяжной и острый характер.

НОВОСИБИРСК

Почему я полюбил верблюда

Потом мы перебрались в Новосибирск, где жили в доме барачного типа. Он стоял на краю большого оврага. Отец купил его по дешёвке, так как дом мог в любое время рухнуть в тартарары. Он был очень холодным – стены промерзали; чтобы лечь в постель, грели простыни у печки.

Во дворе росло много лопухов. Играть было негде и не с кем. Я подолгу сидел у обрыва и смотрел вниз, где самосвалы сгружали мусор. Было очень тоскливо.

Однажды отец сводил нас с сестрой в зоопарк. Я впервые увидел верблюда. Именно он мне запомнился больше всего. Потому что далеко плевался. Я так не умел, хотя очень старался. Не получалось.

Как отец курить бросил

Этот котёнок появился у нас в Черепаново. Назвали его Фомкой. Мы полюбили друг друга, спали, обнявшись, ели из одной тарелки, когда родители не видели. При них это было делать нельзя: они пугали глистами, и кот дипломатично удалялся. Умным был, всё понимал.

Фомку, уже взрослого, привезли из Черепаново в Новосибирск. Отец курил, но с табаком тогда были большие проблемы. Где-то удалось раздобыть махорки. Отец набивал ею папиросные гильзы. Но курил и жаловался, что табак плохой, чем-то припахивает. Это продолжалось до тех пор, пока он не застал Фомку на месте преступления – он повадился справлять нужду в коробке с махоркой. Кот получил хорошую трёпку, но отец после этого как-то очень резко бросил курить.

Почему вождь не всем товарищ

Одно из самых первых детских воспоминаний. Хмурый, метельный ноябрь. Красное число в календаре. Военный парад в Новосибирске. Я сижу на широких отцовских плечах, смотрю, как косой стеной валит снег, как печатают шаг статные гвардейцы, как реют на ветру знамена и флаги.

– Кто это? – спрашиваю я, показывая на огромный портрет человека с усами и лукавым прищуром глаз.

– Тише, – говорит отец. – Это – наш вождь, товарищ Сталин.

– А почему он нам товарищ? – не унимаюсь я, в пять лет все мы почемучки.

– Молчи и смотри, – осаживает меня родитель. – Он товарищ всем, кто за справедливость.

– Значит, он не всем товарищ, – делаю я далеко не детский вывод. – Вовка вчера откусил от моего яблока, значит, он не товарищ Вовке.

И тут я неожиданно получаю увесистый шлепок. Я до сих пор не понял, за что.

Шепотки на кухне

А потом был холодный ветреный март. По репродуктору каждый час передавали важные правительственные сообщения. Мать с отцом закрывались на кухне и о чем-то шептались. Из обрывков фраз я понял, что Сталин серьезно болен.

Однажды мама обняла меня и заплакала.

– Что случилось? – спросил я её.