Штрихи к моему портрету. Рассказки смешные и не очень

Витькин дед

Самым верным своим другом я считал Витю Шапоренко, который воспитывался без отца. Его матери сделали неудачную операцию – у неё была спайка кишок, и она, высохшая как мумия, заботиться о сыне не могла. А когда умерла, опекунство над внуком оформил дед.

Дед Виктора был безногим – немецкий снаряд под Ельней разорвался буквально рядом с ним. У него были деревянные протезы кустарной работы, которые страшно скрипели. Но зато у деда была инвалидская машина. Драндулет, который демонстрируется в «Операции «Ы». И дед-пердед, как мы звали его за глаза, возил нас с Витей на рыбалку.

Рыбачил Витькин дед, как правило, на Буйволе. Сейчас солёное озеро входит в городскую черту Будённовска. Но было и другое озеро, километрах в двадцати от города. Самое его любимое, поскольку зараз он вылавливал там по 5—6, а иногда и больше килограммов рыбы. Озеро было небольшим, в начале лета мелководье зарастало тростниковыми плавнями, покрывалось, как ряской, плотным ковром водорослей, но потом от них избавлялось. Дед в это время ловил карпа, карася, плотву, а в апреле попадался и окунь, правда, мелкий. Как бы там ни было, рыба помогала деду выжить на нищенскую пенсию. Но дед считал рыбалку удачной только в том случае, если удавалось поймать уклейку или белого амура. Ну а когда он выуживал судака, – это был настоящий праздник.

Под его присмотром мы купались, но научить нас плавать из-за своих протезов Витькин дед не мог. Он курил самые дешёвые короткие сигареты под названием «Новые». Вставлял их в мундштук. От никотина у него были жёлтыми не только пальцы, но даже ладони. Окурки вытряхивал в специальный мешочек, потом их разделывал и неиспользованный табак набивал в патроны для папирос. У него ничего не пропадало. Из рыбьих голов, которые обычно выбрасывали, варил холодец.

Витькин дед никогда не рассказывал о войне, а когда мы его об этом просили, злился. Я видел его пьяным только один раз – в День Победы, который был объявлен праздником много позже. Дед съездил на базар и купил четыре чайника вина (вино почему-то тогда продавали из чайников), причем со скидкой. Получилось ровно ведро. Чтобы оно не расплескалось в дороге, дед отпил литра полтора и поехал на своем драндулете мимо постового на перекрестке, да ещё и посигналил ему. Постовой деда знал и дал ему отмашку: дескать, понимаю, что ты нетрезв, но в честь праздника прощаю. Дед выругался и сказал:

– Дурак ты, ничего не понимаешь. Иди ко мне, а то мне на протезах нести ведро тяжеловато. Иди, выпьем.

– Не положено мне, я при исполнении, – как-то неуверенно стал отнекиваться милиционер.

– Ты же ведь воевал, – настаивал дед. – Сержантом, кажется, дембельнулся. С орденом Славы. И ты меня проигнорируешь? Старшину, который командовал такими, как ты?

– А если кто увидит? Выгонят тогда меня в три шеи.

– А ты на меня сошлись. Скажи, что дед Шапоренко приказал, как старший по званию…

Я видел его позже. Ведро с вином уже было почти пустое.

– Наверно, зажился я, на этом свете, – сказал он мне и вдруг затянул казачью песню:

Ой, да запрягу я тройку борзых,

Эх, да самых лучших лошадей,

Ой, да и помчусь я в ночь морозну,

прямо, эх, к любушке своей…

По лицу его катились крупные слёзы, он промокал их бабушкиным фартуком, и я тихо ушел, чтобы ему не мешать. Я понял, что этому человеку крайне нужно побыть одному.

Счастливая пора

В Будённовске и прошло мое детство. Это была самая счастливая пора. Я был круглым отличником. Но однажды получил двойку, и одноклассники бежали за мной до самого дома и дразнили. Я отбивался портфелем. И такая злость вскипела, что потом вплоть до седьмого класса ни одной четверки не получал – только одни пятёрки. Даже в тетрадках.

Лет в десять я написал первое свое стихотворение. Но вот я шевелю извилинами – и выплывают откуда-то из небытия, казалось бы, забытые навсегда строки:

Серёжа чернилку случайно пролил.

Над ней он напрасно все слёзы пролил…

И концовка:

…оттуда выходит в обличие льва

Серёжа Степанов из третьего «а».

Свои стихи я никому не показывал, а их к пятому классу набралась целая тетрадка. Куда она делась, не представляю. Потеряна и первая заметка, опубликованная в «Ставропольской правде» (я послал её туда без ведома отца, за что получил потом разнос, но, поскольку фамилия Степанов распространённая, в редакции и знать не знали, что я – сын её собкора).

В Будённовске, где спустя много лет посвирепствовал Шамиль Басаев, где его боевики убили много народа, я прожил шесть лет. У меня здесь было много всяких приключений. И много друзей.

Мачкин

Фамилия одного из них была Мачкин, а вот как его звали, выветрилось из памяти. Наверняка как-то заковыристо, потому что называли его только по фамилии, благо, она была короткой. Он был постарше, и у него тоже был дед, и тоже вернувшийся с войны с деревянной ногой. Несмотря на это, дед Мачкина плотничал, чем зарабатывал на жизнь, воспитывая внука. Почему Мачкин жил с дедом-инвалидом, а не с родителями, были ли они у него или нет, я не знаю. Это тоже была запретная тема.

Я часто приходил к Мачкину. Мне нравилась мастерская его деда, где пахло стружкой и столярным клеем, где дед Мачкина учил нас играть в подкидного дурака. Играл он великолепно, держал в памяти все карты, которые уже были побиты, и которые еще оставались в колоде. Помню, что за всё это время он не проиграл ни разу.

Витю Шапоренко Мачкин к себе не приглашал. Витя был моложе нас. Но всех нас всё-таки что-то объединяло. Тогда я не знал, что. Теперь знаю. Бедность и готовность помочь друг другу.

Еще одним моим другом был Саша Карандин – сын начальника местной милиции. Толстый, неповоротливый, он вызывал насмешки сверстников, и я взял его под свое крыло. Со мной связываться остерегались. Не умея драться – меня этому никто не учил, – я однажды дал отпор самому отпетому в школе хулигану по фамилии Алимов, который был старше меня на три года. Когда он замахнулся, я, скорее от безысходности положения, ухватил его за шею и едва не задушил – он стал хрипеть. После этого хулиганы на меня не покушались, хотя основательно поколотили учителя пения. Напали на него ночью, он не разобрал, кто его бил.

Логово ведьм

Среди одноклассников я выделял Виктора Есипенко и Анатолия Лыкина. Первый был помешан на Средневековье и устраивал рыцарские турниры. Мы сражались деревянными мечами, а вместо щитов использовали крышки от кастрюль. Было очень весело, но часто доставалось по пальцам. Что касается Толика Лыкина, то он мечтал стать лётчиком. Тогда многие мальчишки об этом мечтали. Похоже, его мечта осуществилась.

Мачкин учился в другой школе. Однажды он прибежал ко мне. Глаза – со сковородку. Говорит:

– Знаешь, я нашёл дом, где ведьмы живут.

– Брось, – осадил его я. – Какие в наше время ведьмы?

– А ты приходи ко мне вечером, сам убедишься. Так и быть, покажу их логово.

У Мачкина болел дед. Его положили в больницу, и я упросил маму отпустить меня на ночь к Мачкину, сделав упор на том, что он боится один в доме оставаться. Вдвоём же как-то веселее. Мама сначала настаивала на том, чтобы не я ночевал у Мачкина, а Мачкин у нас, но потом всё-таки меня отпустила.

Я пришёл к нему, когда уже начало темнеть.

– Надо дождаться, когда все огни в округе погаснут, – сказал он.

Мы дождались и пошли дворами по маршруту, который знал только Мачкин. Облаянные собаками, рискуя быть покусанными, мы то и дело перелезали через заборы, и я потерял всякую ориентацию, где нахожусь. Остановились только тогда, когда перед нами вырос заброшенный дом с заколоченными ставнями. На двери висел большой амбарный замок.

– А теперь иди сюда, – позвал меня Мачкин. – Слушай.

До меня донёсся какой-то странный шум, умноженный эхом. Он напоминал треск высоковольтных линий электропередач, только был гораздо сильнее.

Заглянуть внутрь не представлялось возможным. Я увидел валявшуюся на земле лестницу, ступеньки которой уже поросли травой.

– Давай залезем на крышу, – предложил я. – Может, оттуда что-нибудь увидим?

Мы с большим трудом подняли лестницу и приставили ей к стене. Лестница была большая и тяжёлая, к тому же расшатанная, и мы рисковали с неё свалиться. Но всё-таки полезли, хотя от страха даже дух перехватывало.

Дом был крыт шифером, но от ветхости крыша напоминала собой решето. Мачкин посветил фонариком, и всё стало ясно. По дому носилась стая летучих мышей. Они словно почувствовали наше присутствие и, вырвавшись из пустого дома, стали кружиться над нами, со свистом рассекая воздух.

И вот тут-то мы испугались по-настоящему. Возникла опасность свалиться с крыши и в лучшем случае стать калекой. О более плохом варианте как-то не думалось.