Штрихи к моему портрету. Рассказки смешные и не очень

У забора дежурили два милиционера, и это мы не предусмотрели. Впрочем, они то исчезали, то опять появлялись. У Саши Гейдеко были часы, и он засёк время их отлучек. В среднем стражи порядка отсутствовали примерно по 15 минут. Когда они ушли в очередной раз, мы попытались влезть на забор. Но не получилось – он был очень высоким. Я встал на плечи Саши – и только тогда оседлал забор. Это было сделано вовремя: крестный ход уже приближался к церкви.

Но тут внезапно появились милиционеры. Они увидели меня. Саша успел убежать, а я не мог спрыгнуть, так как штаны зацепились за гвоздь.

Блюстители закона подошли поближе.

– Ну что, попался, птенчик, – сказал один из них. – Как твоя фамилия? Давай слезай, поедешь с нами в отделение.

Я не хотел в отделение и отцепился от гвоздя. Но в этот момент один из милиционеров схватил меня за ногу. Я дернулся, и остался без тапочка, в который был обут. Но зато я спрыгнул с забора в кусты сирени, которые росли по другую сторону, и стал недосягаем для стражей порядка. Они подсматривали за мной в щель, но ничего сделать не могли. Я осмелел и прокричал:

– Запомните, моя фамилия – Череззаборногузадерихин.

Впрочем, возникла сразу другая проблема. Нужно было придумать, как незаметно выбраться из церкви. У входа дежурила милиция, а перспектива провести Всенощную среди верующих и молиться, как они, я не мог, поскольку был некрещёным.

Я обследовал кусты, обжёгся крапивой, но нашёл выход. Это был лаз, который прорыли собаки. Он был узкий, но я раскопал его пошире – земля была пополам с песком – и оказался с тыльной стороны храма. Дальше уже путь был свободен. Я обошёл лесом церковь и школу и спокойно свернул к своему дому. Было темно, и никто не заметил, что одна нога у меня босая.

Мама, затеяв уборку, спросила меня, куда делся мой второй тапочек. Я свалил всё на дворового щенка, который обожал ходить по гостям, где его подкармливали. Щенка звали Бром.

– Наверное, Бром утащил, – сказал я.

Тут я нисколько не погрешил против истины. Бром действительно обожал возиться со старой обувью.

Моя татарочка

В нашу дворовую компанию неожиданно влилась Люба. В жилах её текла татарская кровь, и она приехала откуда-то из глубинки. Люба чем-то меня заинтриговала. Глаза у неё были, как две черносливины.

Мы стали встречаться. Бродили по тихим вечерним улицам Ставрополя. Мы целовались, но я понимал, что Люба ещё подросток, и поцелуями всё и ограничивалось. Наверное, мне были просто нужны свободные уши.

Но однажды после очередной нашей прогулки Люба сказала:

– Мама уехала. Мне страшно оставаться ночью одной. Ты не придешь ко мне?

Я понял сразу: никакого намёка на близость эта просьба не содержала. Девочке действительно было страшно. Она обращалась ко мне как к мужчине, как к своему защитнику. Её отец незадолго до этого умер от рака.

– Хорошо, – сказал я.

У меня был ключ от входной двери в свою квартиру. Когда родители уснули, я прокрался босиком в коридор, открыл дверь. До дома Любы было всего сто метров, если даже не меньше.

Я позвонил. Она стояла на пороге в ночной рубашке. Я обнял её, мы постояли так несколько минут, и я на руках отнёс Любу в спальню. Уложил её и сел рядом. Было такое ощущение, что это – моя дочь.

Мы молчали. Не знаю, о чем думала Люба и что она ожидала. Может быть, совсем даже не того, что происходило. Но мне нравилась роль заботливого отца, я вошёл в неё, и даже не собирался что-то в себе переломить.

Я гладил её волосы – чёрные, как смоль. Она была смуглой, фигура её ещё не сформировалась. Мало того, что она была хорошенькой, облик её был несколько необычен даже для такого многонационального города, как Ставрополь.

Горел ночник. Я смотрел на Любу, а она спала. Тихо и безмятежно, и я боялся пошевелиться, чтобы её не разбудить…

Мы встретились спустя много лет. Она была замужем. Пожаловалась:

– Знаешь, у меня сплошные выкидыши.

Она говорила всё это мне, как к отцу, которым я был всего только одну ночь.

«Красный металлист»

Основы рабочей профессии мы постигали на заводе «Красный металлист». Это предприятие было одним из старейших в городе. Здесь выпускалось деревообрабатывающее оборудование, в основном станки: фрезерные, токарные, шлифовальные.

Реформа образования ещё не обрела реальных очертаний, особенно в части производственного обучения. На каждом предприятии оно проводилось по-разному, в зависимости от специфики. На «Красном металлисте» пошли по пути прикрепления ребят к опытным рабочим, дабы они шефствовали над ними. И это было правильно. За год мы с Юрой Орловым уже вполне могли работать самостоятельно на уровне второго, а может быть, даже третьего разряда.

Хомяк

Нас заставили пройти медосмотр, а потом распределили по разным участкам. Нам с Юрой Орловым предстояло стать электросварщиками.

Но помимо приобретения практических навыков, нужно было осваивать и теорию сварки. Её вдалбливал нам мастер производственного обучения, которого мы прозвали Хомяком. Он действительно походил на хомяка – маленький, с пухлыми щеками, с глубоко запавшими глазками-пуговицами.

Он любил рисовать мелом на доске устройство сварочного аппарата, трансформатора, подающего ток, и другие схемы. При этом часто сморкался, доставая из оттопыренных карманов пиджака большой скомканный платок. Похоже, у Хомяка был хронический ринит.

Однажды я незаметно сунул в его оттопыренный карман, где был платок, тряпку, которой стирали с доски. Она была сухая, и мел с неё так и сыпался. Хомяк и бровью не повёл, продолжая свой рассказ о том, какие электроды предназначены для той или иной марки стали. Когда же он высморкался в тряпку, взметнулось облако мела, осыпав лицо Хомяка, как мука мельника.

Кроме нас с Юрой, электросварщиками собирались стать еще десять юнцов из нашей и других школ города. Смеялись долго. Мастер был вне себя. Он захотел найти шутника.

– Всем руки на стол! – скомандовал он.

Команду выполнили, но не так быстро, как хотелось Хомяку. Я скрутил фигу и накрыл её другой ладонью. Когда мастер подошёл ко мне, он понял, кто его обидел.

– Степанов, а почему ты только одну руку показываешь? Значит, рыльце-то в пушку? Немедленно покажи вторую ладонь!

– У нас не армия, – сказал я. – А если вы – фельдфебель, где ваши погоны?

Хомяк схватил мою руку и с силой рванул её вверх. И опешил: ему преподносилась конструкция из трёх пальцев.

Мастер нажаловался директору школы. Тот прочитал мне нотацию. В табеле за четверть мне поставили четвёрку по поведению.

Чернилометание

Обстановка «церковно-приходской» школы была настолько убогой, что не способствовала учебе. Зимой здесь топили печи, воздух был тяжёлый, а если открывали форточки, на следующий же день заболевало сразу несколько человек. Учителя высокой квалификацией не обладали. И мы с Сашей Гейдеко и Борисом Жогиным задумали переход в другую школу. К нам присоединился и Коля Дидин, который хорошо соображал в математике и, как и Борис, уверенно шёл к золотой медали.

Но мы Колю в свою компанию не принимали. Он был со странностями, порой нёс такую ахинею, что это можно было расценить как шизофренический бред. Но тогда никто не подозревал, что болезнь его прогрессирует. Все думали, что Коля просто хочет соригинальничать, выделиться из общей массы своей неординарностью. И постепенно это стало для него настоятельной потребностью.

Новый, 1963 год мы встречали практически всем классом. Было очень тепло даже для Ставрополя. Какие тут ёлки, если снега нет и в помине? Мы ходили в пиджаках. Собрались в чьём-то дворе. Во дворе были врыты в землю большой стол и длинные лавки возле него. На столе появилось вино, но совсем немного. Впрочем, Коле Дидину хватило и небольшой дозы. Он стал буянить, пока его не урезонили Юра Орлов и Павел Будник. Это был первый тревожный сигнал.

Коля перешёл потом вместе с нами в первую школу, получил, как и Борис, золотую медаль, поступил то ли в МИФИ, то ли в МФТИ, но проучился всего один семестр и был отчислен. Его призвали в армию, но спустя месяц комиссовали. А кончил он весьма и весьма печально – умер, приняв смертельную дозу алкоголя.

Но я отвлёкся. Следующим праздником после Нового года было 23 февраля, и мы, посовещавшись, решили устроить мальчишник. Договорились принести вина в школу, у кого, разумеется, найдутся на это деньги.

Мальчишек было в классе мало – что-то порядка двенадцати или тринадцати. Вино принесли не все. Но не все и выпивали. А выпивали мы в ускоренном темпе перед уроком физкультуры. Мы переодевались в спортивную форму в классе, а девочки – в спортзале. В это время, просунув ножку стула в ручку двери, чтобы её никто не открыл, мы и опорожнили принесённые с собой посудины. А потом пошли в спортзал, где побегали, поиграли в волейбол, и нас окончательно развезло. Меня тогда от физкультуры ещё не освобождали.

Мы учились в первую смену, а во вторую смену здесь занимались то ли первоклассники, то ли второклассники. Шариковых ручек тогда ещё не придумали, и они писали обычными перьевыми ручками, макая их в чернильницы. Эти стеклянные чернильницы-непроливашки стояли в ящичке на окне.

И тут снова отличился Коля Дидин. Когда мы пришли из спортзала, чтобы переодеться (после физкультуры было ещё несколько уроков), Коля неожиданно схватил чернильницу и метнул её в печку. Она разбилась, на печке растеклось большое фиолетовое пятно. И пока мы осмысливали это, Коля, который захмелел больше остальных, продолжил своё чернилометание.