Полевой центр Пламя. Каторга и ссылка

К концу декабря 1907 года следствие по нашему делу было закончено, и последовал нижеследующий приказ временного прибалтийского генерал-губернатора о предании нас суду:

17 декабря 1907 г. № 463.

ПРИКАЗ ВРЕМЕННОГО ПРИБАЛТИЙСКОГО ГЕНЕРАЛ- ГУБЕРНАТОРА.

Город Рига.

Крестьяне: Эдуард Индриков Клявин, Рикард Петров Рейн, Эдуард Виманов Грозин, Гуго Адамов Свикис, Карл Карлов Берзин, Язеп Николаве Стенг, Эдуард Янов Бринум, Анц Карлов Скуя, Михаил Яковлев Аболтин, Симон Симонов Кукайн, Сприц Зандеров Плотнек, Роберт Яковлев Снедзе, Индрик Микелев Данц, Мартын Адамов Эглит, Кришьян Сприцев Боч, Ян Карлов Теттер, Петр Антонов Пукит, Ян Янов Рокис, Эрнст Адамов Цесис, Ян Гансов Лац, Индрик Густавов Трейер, Ян Данилов Кеспер, Карл Янов Тимзе, Ян Янов Эндзин, Ян Гансов Сихвер, Симон Адамов Лус, Ян Якобов Блукис, Ян Карлов Зарин, Карл Янов Бринум, Рикад Янов Озолин, Эдуард Самуилов Моор, Ян Петров Бункис, Эдуард Симонов Кяукис, Рикард Адамов Озер, Петр Янов Ширав, Эрнст Карлов Кальценау, Ян Карлов Белдау, Эдуард Детлав, Тенис Юров Пукит, Яков Адамов Спрогис, Эдуард Генрихов Гарклав, Эдуард Иванов Байлит (он же Байле), Эрнст Якобов Томисар, Ян Якобов Петерсон, Роберт Янов Лездкалн, Эдуард Карлов Алксние, Ян Адамов Ринг, Марц Петров Янель, Эдуард Янов Янсон, Адам Адамов Бредит, Адам Карлов Берзин, Август Петров Лайп, Индрик Индриков Эглит, Карл Янов Эглит, Август Карлов Дамбит, Карл Янов Лус, Ян Густавов Клуцис, Эдуард Карлов Кибер, Вольдемар Давов Дунц, Ян Калов Вилкс, Яков Андцев Калнин, Индрик Якобов Микельсон, Анц Вольдемаров Тиммерман, Ян Якобов Цируль, Рикард Янов Швальбе, Микель Микелев Ляц, рядовой 15-го пехотного Шлиссельбургского полка Эрнст Петров Силин, мещанин Леопольд Михайлов Зильберт и германский подданный Роберт Карлов Шнейдер на основании 1313, 1349 и 1355 ст. ст. XXIV кн. С. В. П. 1869 г. изд. 3 и 1 п. 17 ст. прилож. к ст. IV ст. о предупреждении и пресечении преступлений передаются мною Петербургскому военно-окружному суду по обвинению: Эдуард Клявин, Рикард Рейн, Эдуард Грозин, Гуго Свикис, Карл Берзин, Язеп Стенг, Эдуард Бринум, Анц Скуя, Михаил Аболтин, Симон Кукайн, Сприц Плотнек, Роберт Снедзе, Индрик Данц, Мартын Эглит, Кришьян Боч, Ян Теттер, Петр Пукит, Эрнст Цесис, Ян Ро- кис, Ян Лац, Индрик Трейер, Ян Кеспер, Карл Тимзе, Ян Энзин, Ян Сихвер, Симон Лус, Ян Блукис, Ян Зарин, Карл Бринум, Рикард Озолин, Анц Тиммерман, Эдуард Моор, Ян Бункис, Эдуард Кяукис, Рикард Озер, Ян Цируль, Петр Ширав, Эрнст Кальценау, Ян Белдау, Эдуард Детлав, Тенис Пукит, Яков Спрогис, Эдуард Гарклав, Эдуард Байлит, Эрнст Томисар, Ян Петерсон, Рикард Швальбе, Роберт Лездкалн, Эдуард Алкснис, Ян Ринг, Марц Янель, Эдуард Янсон, Адам Бредит, Адам Берзин, Август Лайп, Индрик Эглит, Карл Эглит, Карл Дамбит, Карл Лус, Ян Клуцис, Микель Ляц, Эдуард Кибер, Вольдемар Дунц, Ян Вилкс, Яков Калнин, Индрик Микельсон, Леопольд Зильберт, Роберт Шнейдер и Эрнст Силин в том, что в ноябре и декабре месяцах 1905 года вошли в состав Руенского революционного сообщества, присвоившего себе наименование «Полевой центр Пламя» и поставившего целью своей деятельности насильственное отторжение от Российской империи части Прибалтийского края путем введения в ней, вместо установленного основными законами государственного и общественного строя, демократической республики, каковое сообщество для достижения означенной цели устраивало митинги, на которых распространяло свои преступные идеи, организовало политическую забастовку на Перново-Ревельском железно-дорожном пути, организовало народную милицию для противодействия всем лицам, не сочувствующим революционному движению, преобразовало посад Руен в город и самовольно избрало на демократических началах Руенскую «Городскую Думу» и «Городской Суд», сместив законных должностных лиц; в период с 1 по 20 декабря 1905 г. организовало и привело в исполнение ряд вооруженных нападений на имения с отобранием в них оружия, а именно на имения: Виркен (1 декабря), Аррас и Мецкюль (3 декабря), Герингсгоф; дважды на имение Мойзекюль, три раза на Зейерсгоф, на Гензельсгоф, Олерсгоф и Пайпс, на имение Тигниц (13 декабря), Полленсгоф (19 декабря), а в ночь на 7 декабря произвело вооруженное нападение на воинскую команду, сопровождавшую от станции Ревель до станции Валк поезд с новобранцами; 11 декабря сообщество это насильственно обезоружило чинов руенской полиции: младшего помощника уездного начальника Пржиалговского, урядников Бейнара, Траулина, Аспера, Резгала, жандармского унтер-офицера Ковально и младшего помощника перновского уездного начальника Петкевича, каковые действия Руенского революционного сообщества вызвали отправление в посад Руен и его окрестности воинского карательного отряда, причём обвиняемые: Эрнст Кальценау участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имениях Виркен и Тигниц; Эдуард Кибер участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имениях Виркен, Герингсгоф, Зейерсгоф и в обезоружении младшего помощника уездного начальника Пржиалговского; Ян Бункис участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имениях Аррас, Мецкюль и Тигниц; Рикард Рейн участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имениях Мецкюль и Тигниц, в обезоружении чинов полиции Пржиалговского, Бейнара и в нападении на воинскую команду, сопровождавшую от станции Ревель до станции Валк поезд с новобранцами; Михаил Аболтин участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имениях Мойзекюль и в обезоружении младшего помощника начальника уезда Пржиалговского; Эдуард Кяукис участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имениях Мойзекюль и Тигниц; Эдуард Гарклав участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имениях Мойзекюль и Тигниц и в обезоружении старшего помощника начальника уезда Пржиалговского; Ян Кеспер участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имениях: Мойзекюль и Полленсгоф; Эдуард Детлав участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имениях: Зейерсгоф, Гензельсгоф, Олерсгоф, Пайпс, Тигниц и в обезоружении чинов полиции: Траулина и Аспера; Сприц Плотнек участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имениях: Зейерсгоф и Тигниц и в нападении на воинскую команду, сопровождавшую от станции Ревель до станции Валк поезд с новобранцами; Карл Тимзе участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имениях Зейерсгоф и Полленсгоф; Анц Тиммерман участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имениях Зейерсгоф и Тигниц; Карл Бринум участвовал в открытом вооруженном нападений и похищении оружия в имениях Гензельсгоф, Олерсгоф, Пайпс и Тигниц; Ян Теттер и Индрик Трейер участвовали в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имениях Полленсгоф и Тигниц; Язеп Стенг участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имении Тигниц и в нападении на воинскую команду, сопровождавшую от ст. Ревель до станции Валк поезд с новобранцами; Рикард Озолин участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имении Тигниц и в обезоружении младшего помощника Перцовского уезда начальника Петкевича; Карл Берзин участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имении Тигниц и в нападении на воинскую команду, сопровождавшую от станции Ревель до станции Валк поезд с новобранцами; Гуго Свикис участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имении Тигниц, в обезоружении полицейских чинов: Пржиалговского, Брейнара, Траулина, Аспера, жандармского унтер-офицера Ковально, а также в нападении на воинскую команду, сопровождавшую от станции Ревель до станции Валк поезд с новобранцами; Анц Скуя участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имении Тигниц и в обезоружении чинов полиции Пржиалговского и Аспера; Симон Лус участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имении Тигниц и в обезоружении младшего помощника перновского уездного начальника Петкевича; Эдуард Байлит участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имении Тигниц и в обезоружении младшего помощника уездного начальника Пржиалговского; Эрнст Силин участвовал в обезоружении полицейского урядника Аспера и жандармского унтер-офицера Ковально; Яков Спрогис участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имении Тигниц, в обезоружении младшего помощника начальника уезда Пржиалговского и в нападении на воинскую команду, сопровождавшую от станции Ревель до станции Валк поезд с новобранцами; Эдуард Моор, Роберт Шнейдер, Ян Цируль, Ян Белдау, Леопольд Зильберт, Эдуард Алкснис и Блукис, Роберт Лездкалн, Эрнст Томиссар, Марц Янель, Ян Петерсон, Адам Берзин, Ян Ринг, Тенис Пукит, Адам Бредит, Август Лайп, Рикард Швальбе, Индрик Эглит, Ян Зарин, Мартын Эглит, Петр Ширван, Эдуард Янсон, Ян Сихвер, Индрик Данц участвовали в открытом нападении и похищении оружия в имении Тигниц; Петр Пукит, Эрнст Цесис, Ян Энзин и Ян Рокис участвовали в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имении Полленсгоф; Кришьян Боч, Вольдемар Дунц, Ян Вилкс, Яков Калнин, Индрик Михельсон участвовали в обезоружении младшего помощника начальника уезда Пржиалговского; Эдуард Грозин, Эдуард Клявин, Рикард Озер участвовали в нападении на воинскую команду, сопровождавшую от станции Ревель до станции Валк поезд с новобранцами; Карл Эглит участвовал в обезоружении полицейского урядника Траулина; Эдуард Бринум участвовал в открытом вооруженном нападении и похищении оружия в имениях Г'ензельсгоф, Оллерсгоф и Пайпс; Август Дамбит, Карл Лус, Ян Клуцис, Микель Ляц, Роберт Снедзе и Симон Кукайн, не принимая непосредственного участия в указанных выше насильственных действиях, тем не менее на митингах путем устной пропаганды подстрекали к их совершению местных жителей, к которым принадлежали и вышеупомянутые непосредственные исполнители вооруженных нападений на имения, и обезоружению чинов полиции, и являлись главными руководителями в насильственном смещении законных властей. Действия эти по отношению к каждому из шестидесяти девяти вышеназванных лиц обвиняемых предусмотрены 100 ст. Угол. Код.

Что же касается до обвиняемых в вооруженном нападении на имение Тигниц: Августа Силина, Карла Дунца и Яна Удриса, то принимая во внимание, что несмотря на ряд следственных действий не удалось установить их виновность как в нападении на имение Тигниц, так и вообще в принадлежности к Руенскому революционному сообществу и данные дознания в этом отношении не нашли себе подтверждения, на основании 556 ст. XXIV кн. С. В. П. 1869 г. изд. 3 постановляю: уголовное преследование их по обвинению в указанном выше преступлении дальнейшим производством прекратить.

Относительно же обвиняемых крестьян: Якоба Краузе, Иоганна Лукстина, Густава Боча, Петра Балтина, Рикарда Берзина, Юлиуса Клявина, Петра Пайства, Иоганна Каллиста, студента Емельяна Аболтина, мещанина Берка Лисица и Болеслава Соболевского и рядового стражника Тениса Байлита, в виду того, что они скрылись и до настоящего времени не разысканы, постановляю: дальнейшее производство дела о них приостановить впредь до их поимки.

Генерал-от-инфантерии барон Мелле Закомельский.

Так как к этому сроку нас всех, руенцев, уже концентрировали в ревельские тюрьмы, то и я из Риги был переведен в Ревель и помещен вместе с другими девятью товарищами из Руена в ревельскую следственную тюрьму. Порядки здесь были совершенно иные, чем во всех других тюрьмах, в которых я до сих пор сидел. Начальник тюрьмы – какой-то ненормальный тип, – по усмотрению и надобности, считал нас то политическими, то уголовными, то чем-то вроде бандитов, придираясь ко всякому случаю и стремясь нас переодеть в казенную одежду. То же происходило и с другими политическими заключенными, в результате чего несколько камер, будучи насильственно раздеты, выбросили из своих камер казенную одежду, и несмотря на зимний период, несколько недель проходили голыми. Не помогли никакие протесты и со стороны нашей камеры, так как тюремное начальство не считало нужным считаться с нами. Положение ухудшилось еще и тем обстоятельством, что часть заключенных, истрепав свою одежду в продолжение почти двух лет, рады были получить казенное обмундирование и в конечном итоге, благодаря разрозненности действий, все были переодеты. Помимо этого случая, больших конфликтов с тюремной администрацией не происходило.

Если было тягостно пребывание в остальных камерах, которые в большей своей части представляли зверинец, находясь в коридоре без окон и окруженные толстыми железными брусьями, то и в нашей 10 камере, имевшей приличное окно, через которое мы видели ежедневно кусочек неба, находиться было тоже не совсем приятно, так как под нами размещались до казни приговоренные к смерти товарищи. Каждую ночь внизу раздавались шум и голоса уводимых товарищей, а иногда разыгрывалась и целая свалка. В большинстве случаев осужденные товарищи просили нас по «телефону» (по ниточке через окно) прислать им ножи, предполагая при взятии их для отвода на казнь оказать сопротивление; мы по возможности удовлетворяли эти просьбы, но и у нас широкого запаса даже этого рода оружия не было. Из всех таких сопротивлений помню только один случай, когда старший надзиратель был изрядно «поцарапан», в остальных случаях, по всей вероятности, прибывшие за смертниками солдаты брали товарищей в штыки, так как несколько раз раздавались отчаянные крики о помощи.

Не вдаваясь в широкое описание нашей жизни в Ревельской следственной тюрьме, я остановлюсь лишь на одном факте, характеризующем, как иногда судьба играла жизнью человека и как подчас при лишении этого человека жизни со стороны царских палачей не бывало единодушия.

Еще во время пребывания в Вольмаркской уездной тюрьме к нам привели одного товарища по фамилии Эйхкин, который, с одной стороны, обвинялся в ряде уголовных преступлений, а с другой – в участии в вооруженном восстании. Из рассказов товарищей выяснилось, что Эйхкин, будучи еще молодым парнем, примерно года за три до восстания, занимался конокрадством и, будучи не раз арестованным, как-то ухитрялся бежать из заключения. Пойманный в 1905 году в районе Гайнат и представленный народной милицией на митинг для суда (такие случаи в некоторых местах имели место), Эйхкин, выслушав хладнокровно все предъявленные ему обвинения в конокрадстве, попросил у председательствующего слово и, получив таковое, привел ряд фактов и доказательств, что всё им наворованное принимали «почтенные» серые бароны, некоторые из коих участвуют на данном собрании, далее он повествовал о том, как урядники и полицейские прикрывали его воровские выходки, и кончил заявлением, что против трудового народа он никогда не шел и не намерен идти и что он свою жизнь не жалеет и готов умереть, если это нужно будет трудовому народу. В ответ на это в собрании раздалось множество голосов:

– Да здравствует Эйхкин.

Будучи тут же освобожден из-под ареста, он попросил вторично слова и заявил, что он клянется своим честным словом никогда больше при новой власти воровскими делами не заниматься, просил в искупление, своих прежних проступков разрешить ему участвовать в революционном движении и дать ему самые опасные поручения. На том же собрании было решено «убрать» одного из наиболее реакционных лесничих и урядника, исполнение чего было поручено распорядительному комитету. Не успел еще митинг кончиться, как было доложено, что по только что полученным сведениям решение собрания исполнено. Далее, по решению собрания должна была быть обезоружена пограничная стража. После неудавшейся попытки обезоружения, в виду оказанного пограничной стражей сопротивления и наличия нескольких раненых со стороны обезоруживающих, попытка эта была оставлена. Но в ту же ночь, когда пограничная стража, уложив свою амуницию на подводы, пыталась лесом пробраться в Ригу, означенным Эйхкиным и еще каким-то вооруженным человеком эта пограничная стража была обезоружена; правда, обезоружившим винтовки достались без затворов. Затем, уже когда прошли карательные отряды, Эйхкин, засевший в одном из имений и объявивший себя управляющим его, роздал батракам и бедноте часть имущества имения. Окруженный впоследствии казацким отрядом, он выпрыгнул в окно со второго этажа и, сев на свободную офицерскую лошадь, поскакал в сторону леса. Ни пули, ни казацкий отряд его не догнали. Проболтавшись около полутора суток по лесу, он на второй день встретился там с каким-то вооруженным человеком. Предполагая, что этот человек «лесной брат», он приблизился к нему. Последний, подняв ружье и прицелившись, произвел в Эйхкина два выстрела, из которых один попал ему прямо в лицо. Благодаря только тому, что расстояние было далекое и дробь оказалась мелкая, последняя пробила только кожу лица и не попортила костей, глаза остались невредимы. В таком виде он и был доставлен в Вольмаркскую уездную тюрьму. После того, как он попытался еще раз – и неудачно – бежать оттуда, он был закован в кандалы и в скором времени, по окончании следствия, переведен в Ревель, где и был приговорен к смертной казни через повешение. Час исполнения приговора приближался. Не знаю, какие существовали порядки для тюремной администрации по отношению к исполнению приговора, но на Другой день после казни Эйхкина один из старичков-надзирателей рассказал следующее. Начальник тюрьмы, обязанный присутствовать при казни, поручил это дело помощнику, последний, сославшись на болезнь, препоручил его старшему надзирателю, старший надзиратель, также не желая присутствовать при казни, в свою очередь поручил эту обязанность младшему надзирателю и он, рассказывавший, при этом присутствовал. Так как Эйхкин был приговорен не к расстрелу, а к повешению, то конвой во главе с офицером, доставив его на место казни и передав в распоряжение палача, считал свои обязанности оконченными. Эйхкин, будучи закован в кандалы, с вывернутыми назад руками, став на табуретку под петлей, ударил ногой в грудь палача и бросился бежать. Присутствовавший при казни прокурор приказал солдатам стрелять, а конвойный офицер, неизвестно по каким причинам (по внутреннему ли побуждению или по другим мотивам), закричал:

–Не сметь!

И пока прокурор доказывал, что солдаты обязаны исполнять его распоряжение, а начальник конвоя – противное, ибо осужденный приговорен не к расстрелу, а к повешению, Эйхкин сумел отбежать уже от места казни на расстояние 300 шагов. Вблизи виднелся лес, добравшись до которого он мог бы спастись. Но, споткнувшись, он упал и благодаря закованным рукам не мог так быстро подняться. Палач настиг его, после чего Эйхкин был доставлен к месту казни и по всем правилам царского правительства повешен.

День нашего суда приближался, и мы готовились к встрече с царскими палачами. Мы знали, что над нашей головой тоже висела петля и что прокурор потребует нашей смерти, так как об этом говорила ст. 100 уголовного уложения, по которой нас обвиняли. До суда нас посетили защитники, которые расспрашивали каждого в отдельности, как он смотрит на выдвинутые против него обвинения и какого наказания он ожидает. Я имел двух защитников, один из них, товарищ Хоментовский, начав со мной разговор, тотчас же спросил меня:

– Как вы предполагаете, что с вами будет?

Я ответил, что в худшем случае – петля, а в лучшем—каторга. Улыбнувшись, он сказал:

– Вы правильно оцениваете положение, но мы будем добиваться, чтобы никого из вас на тот свет не отправили…

Затем разговор перешел на общие вопросы, касавшиеся наших свидетелей, состава суда, прокурора и тому подобное. Заседание суда было назначено на 10 июля 1908 года, председателем суда был «известный» генерал Арбузов, а прокурором – сын того Павлова, которого убили в Петрограде. Узнав о таком составе суда, мы, конечно, знали, ибо «по попу и приход», – что от него ничего хорошего ожидать не следует.

По обвинительному акту на суд следовало вызвать 144 свидетеля, вызвано было лишь 44, а фактически явилось 34. Благодаря этим обстоятельствам, вместо месячного разбирательства дела, суд продолжался лишь 10 дней, и уже 20 июля 1908 года был оглашен приговор по нашему делу.

Сообщать о суде что-либо особо не приходится, – разве только то, что каждый день на суд и обратно в тюрьму нас водили закованными по двое в наручные при усиленном конвое. Как читатель видел, всего нас, руенцев, в качестве обвиняемых было привлечено 69 человек, и понятно, что исполнение всяких судебных формальностей занимало немало времени. На первые вопросы суда, признаем ли мы себя виновными в перечисленных в обвинительном акте обвинениях, всякий из нас ответил отрицательно, несмотря на то, что до этого вопроса секретарь суда, гражданский генерал, усиленно уговаривал нас во всем сознаться, так как, мол, председатель суда «не любит» упорствующих, сознаться же «в преступлениях перед отечеством» значило засовывать голову в петлю. Во время судебного процесса частенько и сам председатель не прочь был с нами побеседовать и, как-то обратившись к товарищу Сихверсу, который уже судебной палатой за те же проступки был осужден на пятилетнее заключение в крепости, генерал Арбузов удивлялся, что ему много дали, получив от Сихверса иронический ответ, что он надеется, что данный суд даст ему не меньше, сконфуженный Арбузов принужден был удалиться.

Свидетели, вызванные в суд, в большинстве случаев, за исключением урядников, от прежних обвинительных показаний отказались, и здесь не помогли и перекрестные допросы прокурора и членов суда. Был и такой случай. Одна из главных свидетельниц, жена руенского священника Карклина, русская по происхождению, православная, верующая чуть ли не сама писавшая свои показания, вдруг на суде от этих показаний отказалась, в результате чего к ней придрался прокурор и председатель суда и ее продержали на допросе два с половиной часа. Измученная продолжительным допросом и, вероятно, «угрызением совести», что, дав присягу на суде, она стала врать, отказавшись от прежних показаний, и боясь быть осужденной за «ложные показания», она, наконец, не выдержала и тут же, в зале суда, упала в обморок. Ее перенесли в совещательную комнату, откуда, по оказании медицинской помощи, ее снова вызвали и продолжали допрашивать. То же самое чуть было не случилось и с одним из урядников, который заврался в своих обвинительных показаниях до того, что получилось впечатление не только у нас, но и у суда, что при обезоружении его он один едва ли не против тридцати вооруженных людей боролся до последней капли крови, на заданный вопрос одного из заключенных, был ли кто-либо при этом из обезоруживших его хотя бы поцарапан, он настолько смутился, что у него затряслись все мускулы, и председатель суда, поспешив ему на помощь, заявил, что суду свидетель больше не нужен. Защита же была рада придраться к случаю и, заявив, что свидетель ей нужен, просила разрешить продолжать допрос и допрашивала его больше полутора часа, после чего урядник, покачиваясь как пьяный, был отпущен.

На суде частной публики не присутствовало, и если кто- либо из гражданских лиц и был в зале суда, то это были лишь жены и любовницы состава суда, которые разыгрывали роль «человеколюбивых» дам, защитниц наших.

Приближался день приговора, и мы с нетерпением ждали, по какой части сотой статьи нас будут судить. Первая часть этой статьи, как уже было сказано, трактовала о смертной казни, и, следовательно, если бы суд применил ее, ожидалось, что будет двадцать две смертных казни, около двадцати человек пойдут на каторгу и в ссылку, а остальная часть, возможно, будет освобождена. Если же суд применит вторую часть означенной статьи, то ни смертной казни, ни освобождения несмотря на то, что против семнадцати-двадцати обвиняемых не было ни малейших улик, не будет.

К 20 июня судебное разбирательство кончилось, и суд удалился на совещание. В этот день мы были обставлены шпалерами двух рядов часовых, охрана была усилена также и вокруг здания суда и на улицах, ведущих к тюрьме. После продолжительного совещания суд, наконец, явился и секретарь приступил к оглашению приговора: «По приказу, по указу и тому подобное». Мы с нетерпением ждали, когда чтение приговора дойдет до того места, где должно быть сказано: «Но так как подавление этого восстания не вызвало особо специальных мер…», ибо этими строчками решался вопрос о том, жить ли нам еще на свете или нет. Дождавшись этого «но», мы дальше не слушали приговора и, переходя от скамейки к скамейке, поздравляли друг друга с благополучным для нас окончанием дела и целовались.

Видя такую сцену и поняв, что приговор не производит на нас ожидаемого впечатления, председатель суда от злости побледнел, как полотно, и все время до окончания чтения приговора его скулы дрожали; нервничал и прокурор, который, стоя у своего столика, чертил на бумаге виселицу, но это было уже бесполезно… Чтение приговора кончилось, а мы и не слышали, что четверо из всего процесса оказались оправданными, и на все обращенные к ним предложения председателя суда выйти из среды осужденных, они, чувствуя себя как-то неловко, что только они оказались «святыми», с выходом не торопились. Четвертый из защитников – казенный, от возмущения по поводу такого сурового приговора убежал из зала суда. По объявлении того, что мы имеем право в продолжение 24 часов обжаловать приговор, мы были отведены в тюрьму. Двадцать первого июня нас снова вызвали, и приговор был объявлен в окончательной форме.

В результате этого приговора на всех нас осужденных 65 человек приходилось приблизительно отсидеть

525 лет каторги и свыше 12 пудов железа (кандалов).

Как потом оказалось, при вынесении приговора между председателем и членами суда произошли

крупные трения, так как председатель требовал свыше 20 смертных казней, а члены суда на это не

согласились. Два проекта приговора были разорваны, и в конце концов обе стороны сошлись на

приговоре, по которому мы все были осуждены на каторгу. Определяя каторгу, суд и тут употребил свою

хитрость. Так, например, товарищи, которые в момент совершения преступления не достигли еще

зрелости и которые по роду этих «преступлений» должны были быть поставлены наравне с

совершеннолетними и получить, допустим, каторги не свыше шести лет, получали девять лет, дабы, имея

треть скидки по несовершеннолетию, они остались бы на одинаковом уровне с другими.

Каторга и ссылка

Посвящается комсомольцам и пионерам.

Итак, в результате приговора суда шестьдесят пять человек по нашему делу были приговорены к каторжным работам от четырёх до пятнадцати лет.

Если кто и мог обижаться на приговор суда, то лишь те, в отношении которых в обвинительном акте не фигурировали письменные доказательства, но их было очень немного. Все остальные довольны приговором – если вообще можно так выразиться – приговором палачей, поскольку все участники процесса остались в живых и у каждого была надежда так или иначе ещё быть на свободе и продолжать начатое дело, тем более после реакции 1905 годов и разгрома всех основных подпольных организаций на окраинах России к 1906 году наступило некоторое затишье, давшее возможность организациям, а ЛСДРП(б), установить связь отдельных членов и групп между собою и с центральным органом.

По объявлении приговора 21 июня 1908 года в окончательной форме нас отвели обратно в тюрьму. В тюрьме первым делом все занялись «письмом», чтобы известить родных и знакомых о полученных наказаниях, успокоить их, а затем уже пошли разговоры и пересуды о том и сём. Смеясь, мы друг другу предлагали поделить общий срок каторги 525 лет между всеми поровну, дабы легче было многосрочным да потяжелее малосрочным. Одни соглашались, а другие отшучивались, особенно те, которые имели по 4—6 лет, что, дескать, нам с вами, долгосрочными, «связываться», мы скоро пойдём на свободу, возьмёмся за дело, тогда и вас освободим, а сидеть всем по 8 с лишним лет, значит, и воли не видать как своих ушей никому. Другие утверждали, что всё же веселей всем вместе, ибо до воли ещё далеко.

Далее толковали о том, что скоро закуют в кандалы, да как это будет в них ходить, куда отправят и прочее, ибо каждый из нас знал, что в губернской тюрьме – в Ревеле – не оставят, а отправят в ту или другую каторжную «централку», так как с каждым днём из других прибалтийских тюрем в Ревель направлялись новые партии заключённых на суд.

В разговорах и пересудах мы коротали время, так как латышские и русские книги здесь отсутствовали, а по-эстонски немногие из нас умели читать. Кормили нас по-старому всякими кашицами, изредка супом и так называемыми «сцами» (щами) и салакой – излюбленной пищей эстонцев-бедняков (за неимением лучшей).

Серые дни тянулись. Начальство поговаривало о кандалах, а мы, зная, что в тюрьме нет достаточно казённой одежды, заявили, что заковать себя в кандалы не позволим, пока не будет выдана казённая одежда. Надо сказать, что это заявление не просто очередная «волынка», а насущное требование, без исполнения которого невозможно жить, так как при отсутствии казённой одежды, специально приспособленной для кандалов, с боковой застёжкой пуговиц у брюк, нет возможности раздеваться на ночь и утром одеваться. По всей вероятности, понимая всю резонность наших требований, тюремная администрация медлила с заковкой нас в кандалы, но, однако, недолго нам пришлось гулять без кандалов. По тюрьме пронёсся слух, что Николай кровавый приплывает на каком-то крейсере в Ревель, что на Ревельском рейде у него назначено какое-то важное государственное свидание с английским королём Георгом, таким же кровопийцей, и что в связи с этим все осуждённые политические будут немедленно из Ревеля отправлены в российские «централки», дабы, мол, при рапорте губернатора царь-батюшка не освободил заключённых.

Мы, конечно, прекрасно понимали, что ни о каком милостивейшем освобождении речи быть не может, но для правящих кругов этими слухами и возможностями в кавычках необходимо было создать авторитет царю-кровопийцу, что вот он-то хорош, мог бы освободить всех заключённых, но его чиновники плохие, этих заключённых услали подальше, даже и царю об этом не доложили и тому подобное.

Но прежде, чем перейти к описанию того, что случилось в связи с этими слухами, я остановлюсь на одном эпизоде из нашей тюремной жизни, который мог бы нас привести к нежелательным последствиям. Этот случай, может быть, и не следовало бы описывать, он очень незначительный и, даже неудобоваримый для литературы, но так как при ином исходе он мог быть губительным для всех заключённых в Ревельской губернской тюрьме, то считаю своим долгом на нём остановиться.

При царском строе при пожаре в тюрьме существовал такой порядок, при котором, прежде чем тушить пожар или выпустить заключённых, если пожар начался внутри камеры, требовался вызов усиленного конвоя специальных войск для оцепления тюрьмы, тем более там, где сидят политические заключённые, тем паче политические каторжане, да ещё с таким расчётом, чтобы и тыл этого конвоя был защищён от возможности нападения со стороны «вольных» людей, помимо политических организаций рабочих, стремящихся освободить политзаключённых.

Так как такая процедура оцепления требует значительного времени, связанного с вызовом этих войск, согласованием этих вызовов с соответствующим военным командованием, то понятно, что при подобных процедурах скорее тюрьма сгорит со всеми заключёнными, нежели они будут выпущены на свободу. Читающий из этой краткой справки может мысленно представить заключённого, находящегося в каменной бетонке, при железных или железом окованных дверях и толстых железных решётках в окнах, при отсутствии какого бы то ни было инструмента, даже простого ножа при себе, в момент такого пожара.