Импориум 1. Следящие тени. Книга 1

С потолка повыскакивали черви, шлёпнулись о сырой пол, для них ничто падение, они уже оплетаются вокруг друг друга. Длинные мерзкие почти прозрачные слепыши, в каждом из которых через тонкую кожицу видно всё внутреннее убранство, то по сути одни лишь чёрные потроха. Неприятный для глаз танец. О, как же червей много… над головой, под ногами, справа и слева, не сотни и даже не тысячи, гораздо больше – миллионы. За истощёнными стенами из недобитых временем кирпичей всё кишит скользкими паразитами, настолько неисчислимое множество, что в особо крупных полостях земли вбиваются и впрессовываются в мотки далеко не искусственной пряжи. Они собираются здесь неспроста, следуют за теми, кто источают до ужаса смрадную вонь.

Поберечься хотя бы падения мерзких червей на каштановые волосы, избежать контакта голых ног с их липкими конечностями. Не тронуться неприкрытыми руками о вонючую массу.

Через кирпичи в месте, где некогда был цемент, выдавливается грязь, местами течёт как крем из пирога, при этом попутно обильно смазывает мохнатую плесень, своего рода бисквит. Эта серо-бурая полоса берёт своё начало со дна подвала и понемногу перебирается в сторону дома. Оно словно нечто живое, на самом деле лишь следствие движения извне. Сопровождает этот странный слякотный звук расползающейся земли. По обе стороны подвала образовывается много новых полостей. Излишки породы спешат пробраться внутрь.

Девочка отвернулась от зала и его небольших секретов, поскакала вниз по сырым разбитым ступеням, наклоняясь, дабы не задеть свисающие провода. Проворная как обезьянка, Гретель быстро допрыгала до поворота лестницы. Там уже главное помещение, до которого остаются всего-то три ступени. Впереди уже горит свет. Да, система освещения в этом сыром, гнилом, разрушающемся, обваливающемся, прелом, смрадном, вонючем, злачном подвале работает куда лучше, чем там наверху в сухом и тёплом помещении.

И тут, в главном зале, всё обстоит нисколько не лучше, чем на лестнице, разве что штукатурки нет совсем, одни оголённые кирпичи, и ещё плесени раза в три больше, целые деревья, а то и кустарники. Пол скрыт мутной водой, и она только пребывает, так что не намочить ноги не удастся. Ещё мягко сказано. Уровень жидкости будет не менее чем по колено, о чём свидетельствуют две последние утонувшие ступени, каждая около двадцати – двадцати пяти сантиметров в высоту, иными словами, голени придётся ополоснуть. Сам подвал не малых размеров, чтобы держать потолки предусмотрено целых девять колон. Но и двадцать не хватит, когда такая сырость. Не сегодня так завтра всё это непременно сложится как карточный домик. Хорошо бы не сейчас…

Воздух почти что ядовит, перенасыщен спорами плесени и ароматом гниения. Раньше тут было навалом старых ненужных вещей, ящиков и коробок. Но от всего этого мало чего осталось, почти всё сгнило или проржавело насквозь. Что-то, конечно, ещё остаётся и формирует представление о подвале как об одной большой свалке. Перемещение по которой весьма опасно для жизни, можно с легкостью напороться на штырь или наступить на гвоздь. Побагровеет вода.

Но Гретель и не планирует прогуливаться по этой помойке, какой-то инстинкт самосохранения у неё всё-таки есть. Да и зачем? Уже со ступенек видно, что никто не притащил сюда родителей и не держит их тут связанными.

Впереди ещё больше звуков, главная их часть – текущая и капающая вода. Но не удастся пропустить и тот шум, что исходит извне стены. Он подходит со всех сторон и ещё недолго будет едва различимым.

[Глубокие туннели, их создатели ожесточённо роют, захватывают руками горсти земли и откидывают в стороны. Без устали дёргаются их белые с небольшим желтоватым оттенком огромные мускулы. Забилась порода под длинные когти, вот беда. Но не способен остановить работу лёгкий дискомфорт. Влекут наверх внешние благоухающие раздражители, их наполнение и поможет промыть длинные кисти. Много прокопали, долго ползти назад. Начало пути исходит из далёких глубин, первые поползновения зародились в сыром загнившем колодце. Туда не проникают живые, но порой в недра тучные приносят мёртвых. Кто же они – создатели туннелей?..

Они – защитники. Ибо враги подошли к дому.

А вот ещё? Что до задней стенки подвала? Сильно же она обвешала, попадали кирпичи, растрескался цемент, прибавилась куча новых щелей и проёмов, многие из них сквозные и уводят… Гретель точно знает куда. Ведь она не раз забиралась в них, точнее в ту одну дыру, которая позволяла затащить внутрь тушку девчонки. Сейчас, наверно, таких проходов стало гораздо больше.

Эх, должно быть, Гретель последняя из всех живых, кто когда-либо заглядывал по ту сторону.

[Ранее ещё до момента, как был заложен фундамент первого здания поселения, а именно за долго до… на этих холмах располагался огромный научный комплекс. За непроницаемыми для дневного света и людских слухов стенами тысячи учёных отдавали жизни ради познания самых мельчайших крупиц человеческой психики и сознания. Нефундаментальная наука породила десятилетний порядок, долго осуществляли свою деятельность толпы хирургов и психологов, без устали резали черепные коробки. Однако же за усердной работой позабыли незыблемые нормы морали и нравственности, не вспомнили и слов обещания, произнесённых в начале пути. Немногие из проведённых операций можно отнести к благодеянием, куда больше о них говорят, как о преступлениях и пытках. Такое не могло существовать вечно, всё рухнуло в одночасье.

Учреждение давным-давно забросили, уже более полвека не ходит по здешним землям прорезиненная обувь, хотя… Неужели? Выходит, время бежит к доброй сотни… Несколько после закрытия комплекса, это уже около восьмидесяти лет назад, всё оставленной из белого камня вместе с развалинами из красного кирпича сравняли с песком, а на месте прошлых палат и испытательных комнат построили новые дома и здания. И хотя от старых построек старательно избавлялись, взрывали и засыпали, многоуровневые подземные помещения комплекса сохранились до сих пор. Ну, а попасть в одну из оставшихся частей забытого людьми учреждения можно прямо из этого подвала.

Родители Гретель были в ужасе, когда узнали о таком соседстве, всерьёз рассматривали идею залить подвал целиком бетоном. Сравнять или закопать. Во благо столь радикальные мысли не сыскали для себя реализацию. И тогда, чтобы устранить проблему, семья Андерсум вложилась в укрепление каркаса фундамента, наняли не менее чем три бригады рабочих. Около десятка крепких широкоплечих мужчин закладывали кирпичи день и ночь, утолщая заднюю стенку подвала. Они говорят:

О призраках, шепчут о леденящих кровь криках из глубин, ещё обмолвятся о крысах. В самом конце рассказа и второй раз повторят про полчища крыс.

В итоге длина помещения сократилась почти на два метра. Но, как результат, бессмысленная трата денег, за зря проливали пот и зарабатывали седые волосы нанятые рабочие, ведь кладка даже при всей своей толщине не прослужила и года, быстро начала разрушаться. И было ли это вызвано воздействием грунтовых вод или подвижностью грунта, быть может, какие-то другие причины, но вскоре стали возникать новые щели, и те быстро росли в объёме. Родители не нашли другого решения, подвал пришлось запереть и никогда больше не отпирать].

Но запертая дверь слишком лёгкое препятствие для Гретель, девчонка не раз умудрялась в тайне от всех взрослых и серьёзных выкрадывать ключ и забираться в место тайн. Стационарный свет, дабы не привлекать внимание, она никогда не включала, предпочитала брать с собой фонарь. Стоит заметить, что лазала девчонка исключительно ночью, когда все спали, а если добавить ещё одно уточнение, далеко за полночь. А начиналось, как и заканчивалась, эта прогулка с проникновения в спальню родителей, её же окрестила символичной фразой – комната волнений. Там в ящике комода в небольшой шкатулке хранился заветный ключ. Он был такой тяжёленький, шершавый, чёрный с оттенком тёмно-зелёного.

Забрать его – значит первый раз бороться за сухость своего нижнего белья. Ужасно волнительный момент, вспомнить треск ящика, трясущийся фонарь во рту, дрожащие непослушные пальцы или хотя бы скрипы с кровати. Тело то и дело покрывалось мурашками, на лбу проступал холодный пот, и все мельчайшие волоски на коже подымались дыбом. Пару раз шум-таки пробуждал хозяев комнаты. Отец в свете ночника выглядел пугающе грозно, он, по крайней мере, лишь приподнимался с кровати, подолгу прислушивался, всматривался. И так постоянно получалось его случайно упавший взгляд всегда направлен в сторону незваного гостя. В те моменты Гретель хотелось навсегда прекратить дышать, как и остановить своё сердцебиение.

Мама в секунды беспокойства и вовсе вскакивала, делала пару кругов по комнате, порой проходила совсем рядом, буквально чуть-чуть и натолкнулась бы на своё дочку, скрытую в ночи. Ветерок, возникающий от её движений, застужает кровь чуть ли не до льда. И она была такая странная, бормотала о крысах и о том, как хорошо бы их всех раздавить катком. Её же облик в еле существующем свете того же ночника – удручающий, можно ещё добавить, неопрятный, волосы взъерошены, а платье задрано так, что без капли какого-либо смущения демонстрируется вся нагота. Безобразно. И действительно страшно видеть её такой неухоженной. Где же красивые платья, изящная причёска? Словно эта безумная женщина приходит ночами на место мамы из мира зазеркалья, совсем не леди Андерсум. Ох, и если хотя бы раз она или папа включили настольную лампу… Ну, хорошо, что сон быстро брал своё, голова возвращалась на подушку, следом слипались глаза.

В подвале Гретель никогда не останавливалась, сразу же лезла в проём стены, в неизведанный для себя мир. Он звал ночами, не давал спать. Бесчисленное количество раз придётся поворачиваться с бока на бок, накидывать и скидывать одеяло. Все равно будет мучить и щекотать изнутри. Его голос утихает лишь в предрассветные часы.

Он нехороший. Злой, манит в ловушку. Один раз его волей случилось даже застрять в том проёме стены, как же тогда перепугалась. Под громадой кирпичей, где не двинуться ни вправо, ни влево. И самое решительное движение не приносит результат. Намертво. Достаются как награда за старание только уколы от осколков неровной стены. В такие моменты резко перестаёт хватать воздуха, а сердце бьётся так, словно ему нужно как можно быстрее отработать план за всю непрожитую жизнь. Одна в глухом подвале, ночью и в темноте, благо ещё мочевой пузырь не подвёл. Вспомнить тот запах сырости, отчаяние и слёзы. Это напрочь отбило всё последующее желание сюда лазить. Заставило заткнуться призыв.

По ту сторону Гретель никогда не выбиралась, только выглядывала, боялась встретиться с кем-нибудь запертым там. Мертвецом или жертвой экспериментов, голодным и холодным отребьем. Хотя почти сотня лет прошла, кто бы столько пережил? Но, даже без единого шага на той стороне, девочка умудрялась заприметить кое-что интересное для себя, например, парочку инвалидных колясок, предназначенных для больных, или каталки, уже для готовых. Ей кстати казалось, что они живые. Ну, в том смысле, что каждый раз меняли своё местоположение. Было это действительно так или очередная детская выдумка неизвестно.

Но, по правде говоря, хотя Гретель сама себе и не признаётся, увиденное там интересовало только во вторую очередь, а главное, что тянуло ночью с маленьким фонариком в подвал, именно её собственные переживания и чувства. Ей нравилось само волнение, мурашки по коже, щемление в животе. В эти моменты она чувствовала себя особенно взрослой.

Но сейчас тревог, страхов и прочих "щемлений" у неё на годы вперёд, и теперь, не увидев здесь ничего, она собирается уходить. Уходить из подвала? Но вдруг стоит убежать из дома, искать помощи у встречных прохожих, стучаться в двери ближайших соседей. Кто сможет помочь?

Со спины послышались весьма странные звуки: сдавленное надрывистое мычание, стуки и шум как от ударов. Порой ещё дополняет стон, приправленный приглушёнными выкриками. В уме непроизвольно возникает ассоциация с борьбой, с чьими-то страданиями. Безусловно, в источнике звуков возобладала некоторая суматоха. Весь каскад насильственных мелодий спускаются откуда-то сверху, по негромким звукам не сложно понять – действия происходят в закрытом месте, возможно, скрыты плотно прижатой дверью.

Гретель поморщилась и отчасти даже прищурилась. Последнее, правда, слабо помогает попыткам усмотреть что-нибудь через стекающую жидкость, сыплющуюся штукатурку да падающих червей. Старания за зря, ничего толком не удалось понять, звуки прекратились гораздо быстрее. Снова взыграл старый оркестр, звон капель под аккомпанемент гудения электрических ламп.

Но и тогда взгляд не спешит отворачиваться, уходит вверх по ступеням навстречу раздолбанному бетону, треснувшим кирпичам, ползущей из стен земле. У выхода качается гнилая дверь, немного торчит часть зала.

И тут совсем не под стать моменту в голову пришла удивительная мысль. Откуда только свалилась? Ну, гораздо лучше, ощутить её падение, чем получить на волосы червя. Единственное как-то не вовремя. Всё же, такая очевидная, но почему-то оставленная без внимания идея. Девочка заглянула к страшной скульптуре в гости, обследовала под носом у бродяжки пустой кабинет отца и даже спустилась в вонючий подвал, но не проверила комнату своего братца.

Дверь кабинета Генри Андерсум’а. Прекратилась основная часть исходящих через узкие щели громких звуков. Остаётся совсем немного сигналов, гласящих об их деятельности. Выдаёт себя ненавязчивый шорох одежды да редкий скрип мебели. Заглянуть бы в замочную скважину, отодвинуть заслонку. Сумрак, свет погашен, много темноты. Кажется, излучение дня нынче боится заглядывать через занавешенное окно, оно также едва заметно подглядывает.

Неподалёку от стола отставлено роскошное кресло, любимое место хозяина кабинета. А какое дорогое, какое изящное. Зачастую играло роль маленького укрытия, ибо, уходя в работу, можно без труда за широкой спинкой скрыться от назойливых взглядов. Она и сейчас многое прячет. Замочная скважина слишком узкая, зайти бы в комнату. Но если даже свет не решается проникнуть внутрь, какие шансы выйти у меня? Я лучше буду держаться на расстояние. Кое-что смогу рассказать и без риска.

Видно. Тело покоится в кресле, такое безвольное, раскисшее, готово на все проделки над собой. Не могу сказать кто это. Мужчина ли? Нет, мне кажется, это женщина, слишком тонкие миниатюрные запястья, длинные ногти на пальцах. Только почему-то кожа вся в складках и шрамах. Она больна?

Видно. Свисает бледная понемногу теряющая тепло рука. Уже холодные окровавленные пальцы. Устали после борьбы, но теперь, как наказание за свою усталость, навечно обречены на покой. Если только его не нарушат чьи-то зубы. И почему меня посетили эти мысли? Зачем я заговорил про зубы. Мне тревожно, я несу вздор.

Видно. Упавший сверху шарф элегантно обвил шею. Не видно голову. Почему видны плечи, но не видна голова? Но, а кто это стоит рядом? Справа рядом со столом? Не человек, слишком бесформен и слишком огромен. На нём много шкур. Живое, слышу его тяжёлое дыхание. Мне страшно, я хочу убежать. Позвольте мне убежать. И ведь, кажется, я присмотрелся. Сбоку стоит полная одежды вешалка. Боги, она движется. Наклоняются и всё сильнее нависают куртки. Оттого и шелестят, оттого трутся друг об друга молнии плащей.

Им в такт рывками дёргается валяющиеся на кресле тело, о, она сама пришла… Ей нравится процесс? Где же голова? Утонула в тряпках, вот только я не вижу, что с ней происходит под непроницаемыми материями. Пока тёплая.

А там в глубине курток кто-то есть. Мигает настольная лампа, подсвечивает его фигуру, оно худое, одни кости, торчат широкие рёбра. Единственное очень выдающееся в этом дистрофическом теле – огромный череп. Он крутится… Поворачивается к двери… Чёрные глаза… Поворачивается ко мне…

Глава 11.

"Долг, честь, отвага" – слова на табличке, внизу подпись Аксель Пойнтдекстер. Это комната дедушки со стороны матери. Он умер, ещё когда были в отъезде, Гретель так и не попрощалась с ним. Знает лишь место упокоения, так далеко идти, пешком добираться несколько часов, стереть две пары босоножек. У тех холмов растёт лаванда и белые цветы. Красивое место, не оторвать глаз.

А внутри почти ничего не изменилось, всё пространство отдано старинным вещам и предметам военной атрибутике. Что же, дедушка был высокопоставленным военным. И, кажется, комната, как преданный долгу солдат, застыла на своём посту в ожидании его возвращения. У кровати стоят сапоги, готовые в поход, на спинке стула висят брюки, подойдут к важной встрече, а на старом патефоне лежит пластинка, эх, хорошие были мелодии. Родители говорили, что со временем переделают эту комнату для Гретель. Верно ли подобное решение, девочка не знает.

Окно в комнате раскрыто настежь, ветер заносит в помещение пыль, при этом попутно выносит на улицу подвернувшиеся по пути бумажки. Шторки вздымаются до самого потолка, задевают люстру, и она не лишена движений, раскачивается из стороны в сторону. Гретель не может оставить окно открытым, позволить ветру хозяйничать в комнате.

Старик Аксель прожил с ними не так много времени, чуть меньше года, но он всегда был добр к своей внучке, часто награждал льстивыми словами, угощал сладким, вечерами приглашал слушать старые пластинки. А перед отъездом подарил девочке свои часы, сам надел этот искусный механизм на тонкое запястье Гретель, зацепил замки, затем сказал что-то весьма загадочное: "Остерегайся времени". Некоторые слова странным образом цепляются за сознание, остаются в памяти на века.

Что до часов? Они до сих пор висят у девочки на руке, неуместно крупные и тяжёлые для всей её миниатюрности, что уж говорить, насчёт неудобности и причиняемого ими дискомфорта. Ей бы положить их в ящик письменного стола да забыть. Но ведь нет, одевает каждый день, из месяца в месяц протирает стёклышко и изо всех сил оберегает, ибо это последний атрибут памяти.

Время… В целом хорошенькая особо не постаревшая комната с одним окном, из которого весьма неплохой вид… когда-то был. Девочка, снова закрыв дверь на шпингалет, как раз подбирается поближе. Красивые дома, захватывающие внимание вывески, яркий неоновый свет, многолюдные улицы – прошлое. Сейчас отсюда виднеется только заброшенное разрушенное поселение, забитая мусором и баррикадами дорога. Это место сильно опустело, здесь мало кто остался, несколько семей, а, может быть, и вовсе никого. Гретель за эти месяцы с момента возвращения почти не видела людей на улице, а если уж замечала, то те были незнакомые и какие-то опасные.

А сколько тут было приятелей, друзей, мест для встреч, тайных свиданий, и всё кануло с обрыва жизни, сейчас осталась разве соседка напротив, старушка Гретти. Наверно, больше и никого. Пожилая одинокая женщина, она не покинула поселение вместе с основной волной беженцев, так и остаётся на краю мира доживать свой век. Много ей осталось? Не сегодня так завтра. Её дом, не страдающий нехваткой внимания, аккуратный и чистый.

Сама старушка нравилась Гретель, она была добрая, разговорчивая, зачастую интересовалась здоровьем родителей. Единственное, не знает меры для своих фраз, порой становится излишне болтливая и нудная, воспроизводит звуков как целый оркестр, от её сверхподвижного языка не отвяжешься, засыплет десятками вопросов. И ведь знает, чем остановить, как заставить детей отвечать на её бесчисленные бестолковые вопросы. Распихает по карманам две горсти конфет, затем на каждый ответ даёт сладкий леденец. Как итог получается не так уж и плохо.

Ну, вот что не способен окупить сахар в фантиках, не справится с гнётом неприятных чувств, видите, некуда девать раздражение. О, его столько. Вызван же сей поток негодования, как ни странно, фамильным именем старухи, Гретти. Из-за схожести звучания с Гретель, последнюю не раз дразнили, провоцировали на драку. Когда считают самостоятельной и взрослой – это очень приятно, встаёшь на носочки, но вот, когда обзывают старухой – обидно, хмуришь брови. Гретти уж точно не красавица – старый морщинистый комок с лысиной. Сравнение с полуживым шарпеем щекочет изнутри.

Не хочется слышать в свой адрес воззвания: "Гретель – Гретти, Гретель – Гретти, твой ночной горшок воняет! Гретель – Гретти, Гретель – Гретти, с тебя слезает кожа как со старого велосипедного сидения! Гретель – Гретти, Гретель – Гретти, ты – мерзкая старуха, от тебя несёт плесенью, сходи и помойся!" Потом ещё подкрадутся со спины, выдернут несколько волос и с грохотом смеха пропищат: "Смотри, ты лысеешь. Смотри, ты лысеешь. Гретель – Гретти, ты лысеешь!"

Ну, с момента приезда девочке ещё не приходилось разговаривать или даже пересекаться с соседкой напротив, короткий зрительный контакт только и всего. При том даже в эти не тактильные встречи старуха вела себя весьма ненормально, в припадке внезапного страха срывалась с места, убегала прятаться к себе домой. Да, странностей однозначно ей прибавилось. И ведь кто знает, какой эта Гретти стала. Люди здесь сильно поменялись и далеко не в лучшую сторону.

– Что она там делает? И что так пристально рассматривает? – промямлила под нос девочка. Мысли о старухе совсем не зря. Она в границах поля зрения, сидит у себя на крыльце. Будь у неё чашка чая в руках, да и сама вместо того, как придвинуться к краю, откинулась бы на спинку, тогда уж точно не стоило тратить на неё секунды внимания. Но Гретти не обеспокоена вопросами своего комфорта, увлечена наблюдениями.

Из-за расстояния сложно разглядеть какую-нибудь конкретность в окружении престарелого шпиона, однако кое-что само выдаёт себя. Гретель смогла заприметить в руках старушки бинокль или что-то подобное ему. Круглые стёкла при попадании на них солнечного света бросают блик. И следит пожилая женщина не иначе как за домом Андерсум. Но, а вот теперь Гретель наблюдает за миссис Гретти. Цепь замкнулась.