Импориум 1. Следящие тени. Книга 1

Теперь тварь, до сих пор скрывающаяся под вешалкой, открывает одну дверцу кладовки, другая из толпы с вытянутой шеей вторую. Приглашают на выход то, что лезет из темноты. Явись Вдова. Пробирается мимо стеллажей с одеждой, предметами досуга, коснулась двух теннисных ракеток, зацепила пару оставленных красных туфель.

К ужасу всего живого, явилось на свет дитя-венец богомерзкой культуры. Белый цвет озарил ужасное лицо старухи. Серая растрескавшаяся кожа, десятки так и не затянувшихся швов, порезы с торчащей окровавленной плотью, хищные узкие глаза, разнесённые по обе части головы. Неестественный скелет, неправильные пропорции тела, слишком растянутые руки, длинные ноги и уж очень огромные когти, с них всё течёт кровь. Перед выбравшейся ведьмой вся остальная мерзость отступает, разбредается в стороны. Она же, окрещённая сотней имён, озирается.

С улицы донёсся беспомощный крик. Вдова резко дёрнула головой в сторону, в жестоких глазах всё затмевает вечная злоба, не прочитать в них никакого интереса, но он непременно порождается к звукам и голосам живых. Ведьма поползла к ближайшему окну, перед её поступью трясутся и разлетаются по сторонам шторы, сами распахиваются ставни. Там за забором беспомощно дёргается мальчик, лежит на земле, пытается освободить ногу от дьявольских сетей. И уже столько крови. Узкие ноздри чуют её тревожащий запах. Хищные же глаза высматривают и с неподдельным интересом изучают.

В планах много скверных идей, они в свою очередь хорошо скрыты за стеклянной плёнкой из желчи. И, без сомнений, даже самая крохотная капля её внимания будет стоить горьких красных слёз. Миг и, зазывая остальных, ведьма бросилась к входной двери, мерзость одним потоком потянулись за ней. Сперва растекаются, затем вновь сбиваются в кучи за её спиной.

– Том? – протянул хриплый голос из подсобки. И как только он смог вырваться над их стонами и топотом? Как только посмел звучать?

Ведьма остановилась на самом пороге, и орда прокажённых вместе с ней. Наталкиваются друг на друга, пихаются, этим тестом сложно управлять. Оно не любит власть над собой. Настежь раскрытая уличная дверь легонько качается. Лишь механические звуки ещё как-то будут себя проявлять, остальное живое, будь то крысы или черви, смолкли в своих норах, бегут прочь по глубоким дырам. Вдова же оглянулась на чужой зов. Сестра зовёт брата, точно не её. У ведьмы большие вытянутые уши, она слышит всё, даже как там за толстым железом бьётся сердце, дрожит дыхание. Слышит и то, как слеза скользит, трётся об щёку.

– Том? – звук оттуда же. Всхлип.

Мерзость начала расступаться, создавая проход до подсобки. Десятки тонких конечностей в одночасье стучат, переступая с места на место. Деревянный пол, не рассчитанный на гору костей, сотни килограмм плоти, под всей вонючей массой проминается, а порой и вовсе трещит, деформируясь как пластилин. Местами доски трескаются, заставляя особо избранную тварь уйти пониже. Они же наконец выстроились в два кривых ряда, приглашают проследовать.

Ведьма ринулась в образовавшийся коридор, проскальзывает мимо лиц десятков кривых и косых уродцев. Ещё один вопль с улицы и снова замерла не добравшись до истока цели. Ногти застучали по двери подсобки, бестия принялась крутить головой, всё так же её башка неестественно выворачивается, шея закручивается чуть ли не на полный круг. Скалится. Изо рта с обнажёнными длинными зубами вырывается пар, окружающий мир сильно похолодел. В остывшем воздухе кружат звуки шумных дыханий, заполоняют пространство измученные стоны хриплых голосов.

На время оставила, Вдова поползла назад. Твари вокруг недовольно завыли, завизжали и застонали. Их грозные конечности судорожно дёргаются, нетерпеливо мотаются из стороны в сторону. Взмахи острых когтей, стук окаменевших кулаков, и порой между ними вверх поднимаются ещё более грозные орудия смерти: вживлённые в руки ржавые лезвия, набитые гвозди, цепи с шипами, кривые пилы. Эта неторопливость отвратительна для них. На лицах страшная усталость. Измучены ожиданием. Ведьма подобралась к месту, откуда виднеется и первый на улице, и вторая за дверью, переводит взгляд туда-сюда.

– Том, Том, ты здесь? – голос через стены.

– А… ам… – следом беспомощные вопли с улицы.

Ведьма вытянула вперёд окровавленный указательный палец, предъявила его полуслепым взорам остальных. Длинный чёрный коготь, дальше сморщенная белая с множеством пигментных пятен кожа. Морщины, складки, до сих пор не засохшая кровь. Начала водить пальцем из стороны в сторону, указывая то на подсобку, то на окно. И, кажется, считает какую-то считалочку, порой ускоряет, порой замедляет темп. Вся остальная рать ждёт окончания счёта.

Аты-баты, шли солдаты…

Аты-баты, на базар…       

Аты-баты, что купили?

Аты-баты, самовар.

Аты-баты, сколько стоит?

Вряд ли эти слова звучали в чёрном уме, так или иначе счёт окончен, ни букв, ни цифр, ни звуков не осталось, палец остановился… направление – дверь подсобки. Безмолвный сигнал, но в другом они не нуждаются, не нужно фраз, излишних слов, лишь указать на обречённую душу. Новую прокажённую.

Потянулись своими кривыми уродливыми руками, обхватили петли, схватились за ручку. Послышался скрежет. Дверь крепка и прочна, две двадцатимиллиметровые пластины, огромные сварные швы, перекрытия из рельсов, но ей не устоять, начала дрожать и уже понемногу сдавать. Оно куда сильнее. И вся толщина железа не остановит их чёрные сердца. Дверь мнётся, от стенки на лысые головы отпадают куски старого цемента. В том же месте растёт щель внутрь. Их толпу начала накрывать постепенно сгущающаяся дымка пыли. Серо-белые цвета. Дальше запирающие механизмы рвутся со страшным треском, за ними лопаются пружины. Слышно, как расползается на части надежда. Стон материалов просит прощения за их слабость, они не настолько прочны, им не выиграть это противостояние.

Один организм, масса гнилого мяса и чёрной крови. Со стороны все равно что плохо замешенное, давно прокисшее тесто. Посмотреть сверху – огромная кладка протухших яиц. Десяток вцепившихся лап, и все неутомимы, толпятся, почти что давятся. Каждому полагается оторвать кусок. Первый, но железный отломился от петли, второй вырван вместе с ручкой. А та, которая внутри, больше не смеет издавать звуков.

Окровавленный палец резко перевёлся в противоположную сторону, ведьма ринулась на улицу, вся мерзость с небольшим отставанием последовала за ней.

Гретель крепко сжимает медвежонка, порой опускает губы на лохматый мех. Шепчет: "Не бойся Михо, я буду с тобой до самого конца". Слёзы не перестают течь из глаз, и как-то так получается, что бежит сперва одна капля слева, затем другая справа. Лицо, по крайней мере, уже не такое бледное, оно красное, особенно щёки, те и того горят. Ноги сложены друг под другом ужасно затекли и зудят. Получится ли их теперь разогнуть? Может, до конца жизни окоченели? Сама легонько раскачивается из стороны в сторону. Слышит её голос и скрежет когтей. Она всё ближе, шепчет что-то через дверь.

Остальные покинули дом, и ведьма, и её орава. Осталась только та, что пряталась в тени зала, её обожжённое лицо один раз увидишь и никогда больше не забудешь. Будет приходить каждый миг, едва попробуешь закрыть глаза. А эта тварь ослушалась свою хозяйку, виной жажда крови, любовь к тёплому вырванному сердцу, в общем-то, особо не в чем винить. Каждый хочет есть. Сейчас она периодически заглядывает в образовавшийся проём между дверными петлями и стенкой, демонстрирует какой-то найденный ключик. Гретель не отвечает тем же, не смотрит на ужасное лицо, зелёные глаза девочки приковывает бутон алой розы, пробивающийся через трещину на потолке. Столько усилий стоило семечку прорваться через камень. Красивый цветок, рядом с ним зелёный росток, лепесток. Сильный цветок.

Предпоследнее… пронзительный крик с улицы. И последнее… треск распахнувшейся двери, совсем короткий миг, и визг уже из подсобки.

Письма, найденные на рабочем столе Генри Андерсума:

Письмо старому другу (датировано сорок восьмым годом)

«Дорогой Генри, произошедшее ужасно. Моему мальчику пришлось провести несколько дней в госпитале, наложить кучу швов. Видел бы ты те ужасные раны, жена несколько раз падала в обморок, у меня и у самого замирало сердце. Но я пишу не для того, чтобы обвинять. Я понимаю, произошёл конфликт, дети поссорились, но, Генри, ты должен согласиться, твоя дочь нуждается в помощи. Её сознание под угрозой, ты ведь, как и я, знаешь, тех монстров, что к ней приходят по ночам, щекочут за обеденным столом, призраков, с кем она периодически разговаривает и мило беседует, нет, просто не существует. Твоя девочка кстати спешит рассказывать о всех своих "новых знакомых" каждому встречному. Это пятнает честь семьи. Пойми, вчера девочка видела трёхглавого человека, сегодня проткнула руку моему сыну, а завтра… Что будет завтра? Тебе нестрашно оставлять дочь наедине с сыном? Такое запущеннее не проходит само по себе.

Внизу я написал номер специалиста, его услуги недешёвые, но для твоей семьи это никогда не было проблемой. Он лучший и действительно помогает. Подумай о девочке. Твой старый друг».

Письмо без имени отправителя и даты.

«Сожги это вместе со всем, что получил. Я думаю, ты поймёшь, кто пишет, мне не нужно представляться. Знаешь, сейчас небезопасно говорить о… сам знаешь о ком. Само это письмо – огромный риск для всех причастных, включая тётку, кто наклеивала марки, и самого почтальона, кто это принёс. Тебе я советую тоже никогда больше не упоминать их имён и названий. Ты ошибся, оступился, но верю, твоё участие во всём свершившемся ужасе случайно. И присылаю то, что было на тебя в участке, теперь роль, которую ты занимал, переложат на кого-то другого. Не переживай, у нас есть несколько бездомных, их грязные жизни ничего не стоят. Мы не идеальны, нам свойственно заблуждаться, оставь все мысли в прошлом. И возьмись за ум, у тебя же дети…»

К письму прилагалась небольшая плотно упакованная в плёнку коробка без каких-либо опознавательных знаков. Самодельная и простая в своём изготовлении: картон да липкая лента. Внутри много папок, разноцветных файлов, старых и новых бумажек, с виду просто макулатура, и в обычных руках та не найдёт себе другое применение, как оказаться в мусорном контейнере под мешком с гниющими бананами. Будь то руки в белых перчатках с элегантной тростью, будь то офицер полиции или опытная ищейка, сведения оказались бы опасным компроматом. В напечатанных строчках с виду запутанных непримечательных бумаг кроется вся известная информация по оккультному обществу Инрурум’а: имена его участников, список свершённых деяний.

Под стопкой бумаг электрическая хирургическая пила, рассчитанная на распиливание костей, небольшое напоминающие штопор приспособление для выдёргивания зубов, молоток, словно для отбивания мясных котлет, двое ножниц, скальпель. Последним найденным в коробке инструментом будет нож с тонким изогнутым лезвием, выгнутой рукояткой, на которой выгравировано око и очертания солнца. К ней же прикреплён лист: "Орудие убийства как минимум семи невинных, вырван из логова оккультистов. В секундах от того, как офицеры полиции застрелили последнего палача культа, нож успели вонзить в сердце последней жертвы, мальчика десяти лет.

Клинок. Его холодному железу не будет суждено отмыться Засохшая кровь останется на нём навечно, как память о зле, скрывающемся за масками. Будь проклят орден и каждый принадлежащий к нему".

Письмо, подписанное Э. Л. Г.

«Из меня больше не течёт кровь, но второй день одолевает рвота. Прости, что начинаю письмо с некрасивых подробностей. Но ты не оставляешь выбора, мне придётся даваться и в более жуткие детали, если не соизволишь ответить. Ты обещал, что мы убежим. Время идёт, и я не могу ждать вечно. Меня терзают желание и страсть, кровать промокла, не получается согреться ночами. Моё сердце полностью твоё, но ты не хочешь его забирать. Решись наконец, куда бы ты не пошёл, я пойду следом. Брось всё то, что тебя держит, вместе мы построим лучшую жизнь. И я не уверена, но… думаю, ты сам поймёшь, перечитай письмо с начала. Если это так, то одним поводом для воссоединения станет больше».

В конце текста два сердца, прижатые друг к другу и стрела, что пронзила их насквозь. Лишь из одного знака любви от раны течёт кровь.

Письмо, подписанное именем Аксель Пойнтдекстер.

(в углу красная фамильная печать, несомненно, символ выдаёт холодную расчётливость и деловой подход отправителя)

«Мэри, ты не узнаешь этого почерка, не поймёшь, кто автор письма. Много времени прошло, у тебя уже выросли дети, у меня же никого не осталось. Я окружён могилами и надгробными табличками, полуживой прислугой и полумёртвыми садовниками. Столько горя случилось, столько писем сгорело. Но это не тема для пера, нам нужно встретиться и об многом поговорить. Я прибуду на днях, надеюсь, ты не прогонишь старика-отца».

Чьё-то личное письмо.

«Я пишу это… не знаю зачем. Наверно, пытаюсь изложить мысли. Завтра мы покинем поселение, оно неизбежно, то, что грядёт, не позволит нам остаться здесь более. Вот только пока все спят, Мэри и дети тоже. Не хочется их сон тревожить. Правда, через несколько минут я все равно буду вынужден поднять их на ноги. У нас нет времени даже собирать чемоданы. Это не в моих силах. Завтра все побегут, и мы должны будем бежать быстрее всех остальных. Я найду выход… Я остановлю…»

Лист бумаги.

Весь лист покрывает неизвестный текст и зарисовки. Лишь смысл одной фразы отчасти доступен: «Я проиграл и мой выбор – дочь». Поверх выцарапано слово: «Хорошо».