Молодость Спартака

Наутро их разбудил стук в дверь. Чувствуя себя неважно после вчерашней попойки и сердито давая зарок больше никогда не напиваться сверх меры, он пошёл открыть дверь. На пороге стояли стражники. Фракийцу предложили последовать с ними. Недоумевая, он подчинился, полагая, что его зачем-то вызывает начальство. Однако стражники проследовали мимо воинского лагеря, направившись в сторону царского дворца. Спартак, обеспокоившись, начал задавать вопросы, но стражники притворились, что не понимают, и знаками приказали молчать. Его ввели в какую-то дверь и оставили одного в темноте.

Перед ним простирался тёмный коридор; впереди виднелся ярко освещённый зал. Наскучив стоять в темноте, он направился на свет. Внезапно пол под его ногами разверзся, – и, не успев вскрикнуть, он полетел вниз, в головокружительную пустоту.

По утрам, когда царь просыпался, жителей Синопы извещали об этом ликующие трубы, – и львы в зверинце, предчувствуя кормёжку, начинали весело рычать. Царь просыпался для радости. Чиновники, ведавшие увеселениями, за много лет вперёд лихорадочно придумывали новые развлечения, – но царь умел извлекать удовольствие из всего, и часто, отвергнув охоту на газелей, египетского фокусника, ягнёнка о двух головах, читал труды астронома Эратосфена, слушал рассуждения философов, составлял противоядия или писал исследования по филологии. Каждая минута царской жизни была сверкающей каплей радости. Каждый день – клокочущим, опьяняющим кубком. Казалось, Митридату Понтийскому покровительствовали сразу все боги. Он был красив, огромен и невероятно крепок для своих пятидесяти лет. Его зычный голос потрясал воздух, как львиный рык. Он мог пригнуть к земле голову быка. Править колесницей в шестнадцать коней. Проскакать верхом тысячу стадий. Выпить яд, дать укусить себя змее, и остаться невредимым. Он прочёл все книги на свете и всё помнил. Писатель и учёный, он сочинял поэмы и научные труды. Он знал двадцать два языка, и мог без переводчика беседовать со своими разноплемёнными подданными.

Его царство было огромно, многолюдно и богато: наследственные земли, простиравшиеся на двадцать тысяч стадий в длину, он во много раз приумножил. Друзьями, готовыми на всё, что он при кажет, считались скифы, тавры, бастарны, фракийцы, сарматы, племена, живущие по Танаису, Истру и Меотидскому озеру. Ещё только два азиатские царства равнялись силой с Понтом, – но армянский царь приходился Митридату зятем, а парфянский – другом. Гордость и надежда всей Азии, он был живым богом, вторым Дионисом, милостиво сошедшим на землю, на радость людям и страх врагам.

Он родился с короной на голове, потомок царей Понта: в восьмом колене – потомок того Митридата, что основал царство, в шестнадцатом – знаменитого персидского царя Дария Гистапса. Он имел в изобилии всё, что хотел: пергамских скакунов, индийские самоцветы, серские шелка, египетских медиков, эллинских философов, жён и наложниц всех национальностей. Однако он не был бы мудр, если бы не знал вкуса лишений. В первой юности из досталось на его долю с избытком. Его отец Митридат У Эвергет умер загадочно, рано и нежданно: царскую власть захватила мать с любовником, ненавидевшая собственного сына. Спасая жизнь, Митридат скрывался в диких горах. Когда преданные династии люди восстановили его на троне, он казнил узурпаторов. Тогда же молодой царь получил оракул: матереубийцу проклянут боги. Но боги любили его. Он присоединил к своему царству Малую Армению, Каппадокию, Колхиду; царь Боспора добровольно передал ему свою власть. Понт Эвксинский стал внутренним морем Митридатова царства. Сбывался полученный при рождении и гороскоп: ребёнок этот будет владеть миром.

Если бы не Рим!.. Несколько лет назад Митридату принадлежали вся Азия, Фракия, Эллада, острова Эгейского моря. Везде его встречали, как освободителя; навстречу ему высылались делегации; граждане в праздничных одеждах распахивали перед ним городские ворота и приветствовали, величая Дионисом, отцом и спасителем. Изгоняя римских кровососов, он прощал все долги, освобождал закабалённых, раскрывал двери тюрем, осыпал золотом бедняков и почестями богатых. Если бы не Сулла! Если бы не зловещая звезда этого римлянина , возмутившая предначертанные богами стройные ходы светил!

Когда Митридат услыхал о возвышении Суллы, ему привиделся вещий сон: он увидел орла, терзавшего льва. Он был знаком с этим римлянином; будучи несколько лет назад наместником Киликии, тот помешал Митридату посадить своих людей на каппадокийский и вифинский престолы, оружием восстановив во власти Ариобарзана Каппадокийского. Нет, не силой одолел его римлянин: низкий предатель Архелай украл победу. Но Митридат знал и другое: у римлян лучшее войско в мире, профессионально обученное, первоклассно вооружённое, жёстко дисциплинированное. У него самого – разношерстое воинство с устаревшим вооружением, тупицы-стратеги, мыслящие по старинке. Отсутствие дисциплины. Слабые тылы. Предательство на каждом шагу.

Пять лет назад, в Дардане, царь заключил с римлянами мир. Условия продиктовал Сулла: очистить захваченные области – Каппадокию, Пафлагонию, Вифинию, римскую Азию; уплатить две тысячи талантов; передать римлянам понтийский флот – восемьдесят боевых кораблей. Нет , они не были чрезмерными, эти условия: сто тысяч перебитых по приказу Митридата римских граждан стоили двух тысяч талантов, а восемьдесят новых кораблей Митридат мог построить за год без заметного ущерба для казны. Сулла не менее Митридата нуждался тогда в мире: ведь в Риме правили его враги, а под боком стояло другое римское войско, враждебное ему. Они встретились на равнине близ Кипсел, – Митридат и Сулла, Восток и Запад, – на виду у обоих войск, приведённых в боевую готовность. Сулла не ответил на вежливое приветствие царя и грубо спросил, согласен ли Митридат с условиями мира. Митридат молчал. Тогда Сулла запальчиво прикрикнул:

– Просители должны говорить первыми; молчать могут победители.

Царь стерпел: Сулла был старше почти на десятилетие, Сулла, увы, был победителем. Прервав молчание, он начал говорить. Митридат изъяснялся на безупречном языке эллинов, и речь его была построена по всем правилам ораторского искусства. Напомнив о традиционной дружбе Понта с Римом, он упрекнул римского полководца в непостоянстве: отдав, Было, Митридату Великую Фригию, римский сенат снова отобрал её.

Сулла выглядел стариком. Одежда его была проста и нарочито неряшлива: потёртый кожаный панцырь, разношенные калиги, грубый плащ: и конь подстать – невзрачной масти.. Рядом с победителем-римлянином побеждённый Митридат – громадный, закованный в золотые доспехи, в алом плаще, восседающий на белом коне, – выглядел нелепо. Изборождённое ранними морщинами, воспалённое лицо Суллы хранило презрительную ухмылку; раза два он взглянул брезгливо на царя, и Митридат почел его мысли: «Варвар мясист, басовит, чересчур падок до плотских наслаждений, чересчур любит почести и дурацкие восточные церемонии, поверхностно образован…»

Не дослушав Митридата, Сулла, возвысив голос, ответил ему резко и тоже по-гречески:

– Ты зажёг эту войну между Римом и Азией, потому что у тебя это было издавна предрешено. Надеясь, что будешь господствовать над всей землёй, если победишь римлян, ты придумываешь лживые поводы, чтобы скрыть свои преступные поползновения. Руки твои по локоть в крови: ты казнил свою мать, ты не останавливаешься перед убийствами родственников и друзей. Твои многочисленные преступления доказывают твою жестокость, твоё нечестие и ненависть к нам. И лишь тогда ты согласился на мир, когда я освободил Элладу и Македонию, уничтожив сто десять тысяч твоих воинов. И теперь, когда я здесь, ты решил, что я пришёл судиться с тобой?

Изверг, утопивший в крови Афины и готовивший вскоре такую же участь своему Риму, Сулла отчитывал его, царя, освободителя, Диониса, как мальчишку, – но Митридат, преодолевая горечь обиды, молчал, потому что внезапно понял: со всем своим вероломством и распутством, тайными убийствами и явной жестокостью он воистину мальчишка рядом с этим римлянином. Сулла не знает ни самоупоения, ни приступов страха. Он ровен, холоден и циничен. Игрок, фаталист, верящий в свою счастливую судьбу, этот человек или погибнет, или погубит весь мир, – или будет править Римом.

И Митридат отдал Сулле, человеку с неприятными голубыми глазами, всю Элладу, и Македонию, и острова, отказался от приобретений в Азии, и, заверяя в вечной дружбе с римским народом, обещал вернуться в отчее Понтийское царство и смирно там сидеть.

– Он безвкусен, однако незауряден, – отозвался потом Сулла о Митридате.

Побеждённый царь был полон сил и уверенно смотрел в будущее. Следовало выждать. Вавилонские маги открыли ему, что звезда его счастья сейчас заслонена сильной и яркой звездой Суллы. Когда угаснет враждебная звезда, – а это произойдёт очень скоро, – вновь засияет над миром звезда Митридата. Сулла стар и болен. И царь терпеливо ждал радостную новость из Рима. Он не терял времени: строил флот, собирал войско, наполнял арсеналы оружием, а склады зерном. Ему предстояла новая война с Римом – последняя, решающая, не на жизнь, а на смерть. Столкновение с легатом римской Азии Муреной было сущим пустяком. Царь одержал победу. Обстоятельства складывались вполне благоприятно: Великая Каппадокия, эта неотъемлемая часть Понта, снова присоединена к государству. Правда, Ариобарзан, изгнанный царь, послал уже в Рим жалобу, но пока суд да дело!… Волнения на Боспоре утихли, колхи замирены. Парфяне бездействуют, занятые своими усобицами; а царь Армении Тигран, друг и зять Митридата, безмятежно строит новую столицу в самом сердце Двуречья, не думая более ни о чём.

И, прислушиваясь к рычанию голодных львов, сладко потягиваясь, царь широко улыбнулся. Новый день начинался для радости.

В то утро Митридату доложили, что у него родились две девочки и сын, из Диоскуриады прибыло двенадцать вновь построенных кораблей, новый наместник римской Азии Минуций Терм из мести разграбил дружественную Понту Митилену, египетский Птолемей шлёт письмо с дарами, хранитель сокровищницы в Басгедаризе проворовался и сбежал, царицв Стратоника просит об аудиенции, в канцелярию за ночь поступил десяток доносов. Секретарь говорил ещё долго; Митридат перестал слушать. Особенно приятной была новость о новорождённых. Царь любил своих л детей и гордился, что их так много. И с каждым годом рождаются всё новые. Женщин, которые дарили ему детей, он помещал в свой гарем, окружал богатством и заботой. Он боялся смерти, дети были преодолением её, продолжением священной жизни земного бога. Точного количества царских детей никто не знал: одни погибали во младенчестве, – другие дожив до зрелых лет. Но количество их не уменьшалось: что ни год, появлялись новые. Царь решил числить для ровного счёта: пятьдесят сыновей и пятьдесят дочерей законных, остальные – побочные. Когда владыка Армени и Тигран попросил в жёны дочь его, Митридат велел облачиться в лучшие платья всем своим пятидесяти дочерям и показать их армянскому царю. Все девушки были хороши собой; самых маленьких кормилицы держали на руках. Тигран растерялся перед таким великолепием.

Действительно, все дети Митридата отличались пригожестью и разнообразными способностями: девочки пели и танцевали, мальчики сочиняли стихи. Самые лучшие минуты жизни царь проводил в детской, когда десятки малышей окружали его, карабкались по его ногам и повисали у него на шее. Но вырастая, дети разочаровывали отца: они становились злы, ленивы, корыстны, завистливы и дружно ненавидели царя. Строптивых дочерей он живо выдавал замуж, а строптивых сыновей заключал в темницу; случалось, с плеч упрямца приходилось снимать голову. Девочки, пожалуй, были лучше, преданней мальчиков.

– Одну новорождённую царевну пусть зовут Митридатис, – распорядился царь. – А другую Клеопатрой.

Царица Стратоника добивается разговора – зачем? Разве не всё сказано и разъяснено?

– Среди доносов нет ни одного, касающегося Неоптолема? – полюбопытствовал царь, легко перейдя мыслями от Стратоники к вельможе.

Нет; но зато есть сигнал о некоем претенденте на царский венец; его арестовали сегодня утром и бросили в подземелье.

Спартак упал с большой высоты , но не разбился, потому что пол был покрыт толстым слоем трухи. Когда глаза его привыкли ко мраку, фракиец увидел, что находится а дне обширного, каменного колодца. Под самым потолком шёл ряд зарешёченных окон, сквозь которые пробивался свет. Цепляясь за камни, Спартак попытался добраться до окна, но до него было слишком высоко, а камни так плотно пригнаны друг к другу, что пальцам не за что было уцепиться. Он прекратил свои попытки, почувствовав, что за ним наблюдают. Люк в потолке был плотно закрыт, глядели не сверху. Внезапно он понял, что здесь не один. В стене было углубление, заделанное решёткой, и там, во мраке фракиец различил несколько странных фигур, сидевших на корточках, лежавших, расхаживавших из угла в угол. Прильнув лицом к решётке, на него глядел какой-то обросший волосами человек. Внезапно дико завопив и не спуская глаз со Спартака, человек принялся грызть прутья решётки. Фракиец отпрянул: перед ним был сумасшедший.

Спартак провёл в подземелье несколько часов под стоны и бормотанье запертых в клетку безумцев. Он не знал, что здесь содержались бунтовщики против царя, и среди них знаменитый Савмак Боспорский, сидевший в страшном подземелье уже четве6рть века, утративший облик человеческий, превратившийся в зверя. Фракиец не знал, сколько времени просидел в темноте. Через несколько часов томительной неопределённости в потолке открылся люк, и оттуда спустили покрытый узлами канат. Не раздумывая и не ожидая приглашения, фракиец вскарабкался наверх; его втащили , и люк за ним захлопнулся.

Сторожа втолкнули его в камеру допросов. Со страхом и отвращением увидел он мрачное убранство застенка. Промашкой сторожей было то, что они не связали его. Схватив за ножки какие-то козлы, фракиец без раздумий запустил ими в двух дюжих костоломов, а двух других встретил кулаками. За грохотом борьбы он не расслышал, как распахнулась дверь, и вошёл человек огромного роста, величавой наружности, в пышном царском одеянии. Забыв о буяне, палачи торопливо распростёрлись на полу перед вошедшим.

Спартак увидел львиную гриву царя, ясный лоб, тяжёлые веки, брезгливо опущенный рот. Он не раз видал Митридата и прежде во время Каппадокийской войны; да и на всех монетах был вычеканен надменный царский профиль. Митридат с некоторым удивлением рассматривал молодого буяна. Спартак преклонил колено.

– Кто таков? – зарокотал могучий голос.

= Моё имя Спартак, – почтительно ответил фракиец, стараясь смягчить свой тоже не очень тихий голос. – Спартак, сын Дромихеты. Я родом из Фракии, у тебя на службе, великий царь, и не знаю за собой никакой вины.

Царь сел и устало опустил на колено прекрасную, сильную руку, унизанную кольцами с камнями, за каждый из которых можно было купить город.

– До меня дошло, будто ты дерзко утверждаешь, что тебе обещана богами царская власть?

Спартак изумился:

– Я говорил про этот лишь одному человеку. Клянусь Дионисом, Амфилох не мог предать! Ведь он мой друг.

Царь усмехнулся:

– Нас предают только друзья, Спартак, это надо знать. Итак, расскажи, когда, где и при каких обстоятельствах тебе обещано царское величие.

Спартак без утайки поведал свою историю. Он не испытывал страха перед царём и не отводил от него восхищённых глаз.

– Ты дерзко смотришь и и дерзко разговариваешь, – заметил царь. – Должен тебя огорчить: мои астрологи составили твой гороскоп. Тебе суждена не царская власть, но участь раба и гибель в расцвете лет. Ты мне не опасен.

– Какое счастье! – от души воскликнул Спартак.

– Счастье? Стать рабом?

– Рабом царского венца. Свободы я никогда не потеряю: она на каждом суку, в каждой пропасти.

Царь удивился:

– Ты знаком с философией?

Спартак вспомнил Пергам и то, как он разыскивал философа. Нет, его знакомство с философией было слишком недостаточно, чтобы упоминать о нём.

– Разве надо быть философом, чтобы знать: свобода право любого свободного человека?

– Парень, ты из Золотого века? – недоуменно осведомился царь. – О каких правах свободного человека ты толкуешь, когда даже я, царь, не свободен? Велеть заковать тебя, чтобы ты понял своё положение?

– Великий царь, мою свободу защитит моя безвинность и твоя справедливость.

Он говорил бесстрашно, понимая, что нечего терять.

Засмеявшись, царь встал и, поманив фракийца за собой, вывел в расположенный по соседству роскошный покой.

– Идите взглянуть на юношу из Золотого века, – весело пригласил он.