Молодость Спартака

– Ты не читал Платона. Ах, дикарь! – живо перебил его Неоптолем. – Уж если природа отказала тебе в даре любить, прочти по крайней мере места об Афродите Всенародной и Афродите Небесной. Ма олицетворяет простейший элемент любви, свойственный равно и человеку, и животному, и растениям. Любовь человеческая неизмеримо больше.

– Дни мои уходят, как вода сквозь пальцы, – пожаловался молодой фракиец.

– Но твои обстоятельства складываются весьма благоприятно. Не пойму, чудак, чего же ты хочешь от жизни?

– Увидеть Острова Солнца, – засмеялся Спартак.

– Начитался Ямвлиха?

– Знаю, что сказка.

– Отнюдь, – покачал головой Неоптолем. – Такие острова иногда можно встретить даже посреди суши. Мне рассказывал приятель, долго живший в Египте, что там под Александрией существует удивительное сообщество…

И Неоптолем рассказал поражённому фракийцу о многих сотнях уставших от жизни людей, которые уходят от мира и живут в пустыне небольшими группами, проповедуя воздержание, праздную жизнь и нравственное совершенствование. У них все равны между собой, крепкие семьи, здоровые дети и счастливые старики. День они трудятся в поле или в мастерской, а вечер отдают чтению, не зная ни ревности, ни зависти к ближнему: ведь у них нет ничего своего, но всё общее.

– Чем не Остров Солнца, Спартак?

– Хотелось бы взглянуть на них.

– И волк будет жить вместе с ягнёнком; и телёнок, и лев, и вол будут пастись вместе, и малое дитя поведёт их, – тихо засмеялся Неоптолем.

Рассказ вельможи о странных обитателях египетской пустыни поразил воображение молодого фракийца. Оказывается, эллинам всё давно известно, а он попросту не додумался, как можно жить. Но разве не к этому – бегству из города, жизни в кругу единомышленников, служению Загрею призывает Ноэрена? Если мир устроен разумно, если в нём господствует высший закон, то рано или поздно несправедливость исчезнет сама собой и воцарится гармония. Люди поймут, что нет ни знатных н и бедных, ни рабов ни господ, ни калек ни здоровых, ни варваров ни эллинов, – но все равны друг другу, все граждане Вселенной, космополиты. Кто-то в Египте уже приблизил счастливое будущее и живёт так, как должно жить человеку. Интересно, Египет – это далеко?

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В СИНОПЕ

Однажды Спартака неожиданно потребовали во дворец. Не удивившись (Монима всегда делала, что хотела), он отправился за провожатым

Его провели почему-то не к Мониме, но дальше, вглубь дворца, и впустили в обширный покой, где он неожиданно увидел царя. Его кумир стремительно расхаживал по залу. Фракийца всегда удивляло несоответствие между огромностью Митридата и лёгкостью его походки. Он не двигался, разглядывая ясный лоб и гордый профиль царя, могучие плечи и грудь, выпиравшие из-под златотканой одежды. Заметив вошедшего, царь остановился, стараясь придать мрачному лицу приветливое выражение.

– Здравствуй, Спартак, – сказал он, щеголяя отменной памятью. – Мне что-то неможется, и я решил поболтать с тобой. Монима сказала, что ы бываешь забавен… Ну как, всё ещё собираешься стать царём?

Что-то зловещее прозвучало в голосе Митридата. Встревоженный Спартак молчал.

– Кто твои друзья? – вдруг грозно спросил царь.

Спартак назвал несколько имён сослуживцев.

– А Неоптолем? – Рык Митридата загремел, сотрясая стены.

– Неоптолем – твой друг, царь, – побледнел Спартак. – Он занимает слишком высокое положение, чтобы обычный воин мог считать его своим другом. Но я люблю его от всего сердца.

Царь помолчал.

– Иди, полюбуйся на своего любимого Неоптолема, – наконец проворчал он и сдёрнул со стола покрывало.

На столе, на блюде лежала мёртвая голова вельможи.

Спартак был воином, и не дрогнул, не проронил ни слова, – однако на лице его изобразилось такое страдание, что царь отвернулся. Приблизившись к столу, фракиец осторожно прикрыл голову Неоптолема, с состраданием глядя на его полузакрытые глаза и посиневшие губы. Потом он оборотился к наблюдавшему за ним царю и сказал:

– Это был лучший из твоих подданных.

Митридат не разгневался, не закричал, но неожиданно поник:

– Знаю. Ты бесстрашен, юноша из Золотого века. Все вокруг, желая мне угодить, твердят: не было человека, хуже Неоптолема. А ты говоришь правду.

– Значит, ты казнишь лучших? – ужаснулся Спартак.

– Такова участь царей. Впрочем, он был в сношениях с римлянами и замышлял побег. Скажи, ты ничего не знал?

Фракиец недоверчиво глядел на царя. Митридат неожиданно хрипло захохотал:

– Такой пустяк, как государственная измена, я бы простил ему. А вот того, что он был лучше всех, я не мог простить. Как человек, я им восхищаюсь и сейчас; как царь, доложен был казнить.

– Ты однажды спросил меня, мечтаю ли я стать царём, – загораясь медленным гневом, начал Спартак. – Так знай: по мне лучше быть последним рабом, чем царём!

И, резко отвернувшись от Митридата, он без разрешения вышел вон. Стража его не удерживала.

– Я устала спасать тебя, – сказала Монима. Она была снова холодна и недоступна, как статуя.

Спартак спросил её напрямик:

– Ты одобряешь казнь Неоптолема?

– Он был ещё безрассуднее тебя! – с досадой отмахнулась Монима.

И она поведала ему о царице Стратонике. Некогда любимая жена Митридата, ныне покинутая, царица жила воспоминаниями и страстной надеждой на блестящее будущее единственного сына. Неоптолем же осмелился беззаконно вожделеть к покинутой царице, надеясь зажечь ответное чувство. Однако напрасно он пытался склонить Стратонику к преступной связи: душа её была полна любовью к царственному супругу. Монима давно обо всём догадалась. Неоптолем понял это и боялся её, оказывая массу услуг, даже заискивая; Спартака он приблизил к себе , желая угодить Мониме. В последнее время Неоптолем отчаявшись добиться своего, задумал похитить Стратонику и бежать к римлянам. Его сообщники под пыткой сознались в этом. Монима заключила:

– Неоптолем посягал на имущество царя. Жена царя, даже брошенная, неприкосновенна. Казнив его, царь поступил правильно. Благодари богов, малыш, что ради просьб Монимы тебя оставили в покое.

– Нет, Монима, царь поступил дурно, – возмутился Спартак. – Разве Стратоника – вещь, которую за ненадобностью можно держать в кладовке?

– Ты неисправим, – вздохнула Монима.

Фракиец не унимался:

– Как мог царь, будучи эллином с головы до пят, поступить хуже дикаря?

– Ох, не сносить тебе этого украшения, – похлопала его женщина по затылку. – Мне овсе не хочется, чтобы ты пострадал и при дворе стали бы говорить о падении влияния Монимы. В своё время ты не послушал меня и не удалился от Неоптолема. Теперь тебе лучше уехать как можно дальше от столицы.

Он не пошёл домой; взволнованный и опечаленный, выйдя из города, он бродил по пустынному мысу, далеко вдававшемуся в море. Уехать… Итак, Синопа извергала его, чужака, как уже изверг Пергам. Ем у никогда не сделаться не только полководцем царя, но даже горшечником в Пергаме. Его заждалась родная Фракия. Но прежде хотелось бы повидать Египет и загадочную общину, обитающую в пустыне, о которой рассказывал Неоптолем. Много чего хотелось …

К ногам его с шорохом устремлялись серые волны; ветер свистел в прибрежных кустах. Он никем не сумел стать в этом мире. Там, на западе, Понт омывает берега Фракии. Где-то во фракийских горах есть долина, в ней хижина и осиротелая мать. Крыша, наверно, течёт, как решето. Ведь пять лет, уже прошло пять лет, как беспутный сын Дромихеты чинил её. Часто ли он вспоминал про мать все эти годы? Часто ли вообще дети вспоминают родителей? Но разве думаем мы о воздухе, которым дышим? Какой Египет, зачем? Сесть на корабль, распустить паруса, плыть на запад, пока нос корабля не уткнётся в тёплый бок Фракии . Снова обрести родину и себя.

Через несколько дней его известили, что он назначен в распоряжение наместника Боспора. Спартак догадался, что это Монима намеренно выхлопотала ему глухой уголок.

Ноэрена внезапно обрадовалась перемене в их жизни.

– Знай, – таинственно сообщила она. – Боспорским царством, пока его не завевал Митридат, правили Спартокиды. Твоё имя Спартак. Это неспроста. Возможно, ты принадлежишь к их царскому роду, а, значит, имеешь право наследовать правителям Боспора.