Молодость Спартака

– Но все говорят, что царь любит тебя, – почтительно возразил фракиец.

Монима померкла? Поднеся к губам и поцеловав висевшую у неё на шее камею – портрет царя, она сказала:

– Ну да, любит, то есть проводит со мной один день в новолуние. Не знаю, сколько это ещё продлится. Какой-нибудь пустяк, и… Уж как он любил Стратонику… Теперь она в полном небрежении. Говорю тебе, остерегись Неоптолема, – неожиданно заключила она.

Спартаку, уже слышавшего имя царицы, хотелось узнать больше, но Монима замолчала: дворец не любил открывать свои тайны.

Оказывается, она позвала Спартака, чтобы сообщить услышанную новость, касавшуюся его: по решению царя все слушатели школы по окончании учения будут отправлены, повышенные в чине, в разные концы государства к войскам, стоявшим в погрничных городах.. Монима заботливо осведомлялась у фракийца, о каком городе хлопотать для него перед царём. Он не находил слов, чтобы благодарить милую женщину за доброту. Повторив, что она рада помочь дружку Гликеры, Монима отпустила его.

Нозрена очень любила верховую езду. У Спартака был великолепный конь, полученный им за участие в Каппадокийской войне. Велев слуге взнуздать его, Ноэрена часто уезжала одна, одетая в мужское парфянское платье, на прогулку. Однажды, не справившись с норовистым животным, она упала, разбилась и несколько дней провела в постели.

– На твоём месте, хозяин, я бы запретил жене скакать по дорогам, сломя голову, – укоряющее посоветовала огорчённому фракийцу служанка.

Как можно мягче, он попросил Ноэрену е ездить верхом без него, и с тех пор, когда у него было время, садился на коня сам, брал жену и ехал за городскую стену. Окрестности Синопы были сплошным садом; а там, где поля оставались невозделанными, их всё ещё покрывали густые заросли. Однажды они видели газелей, бесстрашно пасшихся невдалеке от дороги.

– Они похожи на нас с тобой, – сказала Ноэрена, обняв мужа за шею. – Такие же неосторожные, испуганные и беспомощные.

Сравнение пришлось ему не по душе.

– Почему ты называешь меня беспомощным? И я не чувствую никакого испуга. Что ты выдумала? За верную службу царь награждает своих воинов земельными участками. Ты бы хотела обосноваться в Понте?

– Я бы хотела, чтобы ты принял посвящение в орфики, – серьёзно ответила она.

Ноэрена давно не заводила этого разговора. Спартак поёжился: стать орфиком означало отказаться от многих земных радостей. Своей военной будущности, на которую прежде всего и покушалась жена, ему, прирождённому воину-бессу, было жаль.

– Почитаешь ли ты владыку нашего Диониса Загрея? – не дождавшись, когда он заговорит, настойчиво вопросила она. – Или втайне приносишь жертвы Ма? Или вообще давно полон нечестия и, подобно некоторым эллинам, отвергаешь всяких богов? Я ничего не знаю о тебе. Ты живёшь рядом, но замкнут и далёк …

Посвящать много времени богам у него не было возможности. Чтобы успокоить жену, он поклялся, что почитает великого Диониса, родное божество, однако Ноэрена, сдерживая слёзы, сказала, что всякий раз, когда она заговаривает с ним о новой жизни, на лице супруга можно прочесть лишь страх, как бы его не лишили мясной пищи и женских ласк. Засмеявшись, он уверил её, что дело в другом.

– Разве плохо сделаться полководцем великого царя? – осторожно осведомился он.

– Ты хочешь посвятить себя войне? – ужаснулась Ноэрена. – Ты снова будешь убивать?

Она так расстроилась, что попросила спустить её на землю. Они пошли рядом, ведя коня под уздцы. Она заговорила, и в голосе её слышались слёзы:

– Значит, ты больше не стремишься вернуться в родные места? Святилище на горе Когеон больше не священное место для тебя? Я давно подозреваю, что фригийская Мать Диндимена, которой ты поклонился в Команах под именем Ма, титанида и увлекает людей ко злу. Власть её слишком сильна, чтобы освободиться от неё без долгой борьбы. Служащие ей губят свои бессмертные души. В конце земного круга тела, которым они угождают, рассыплются мёртвым пеплом, и ничего не останется от нечестивцев, потому что душу свою они погубили при жизни.

– Но ведь кто-то доложен защищать свободу и противиться Риму, – заупрямился он.

– Думаешь, без тебя не обойтись? Скажи лучше, что, насмотревшись на пышность эллинских городов, ты страшишься оказаться в родной хижине.

– Нет, Ноэрена, нет! – вспомнив про мать, горячо заверил он. – Мы обязательно вернёмся домой, но…. чуть попозже, когда представится удобный случай.

– Муж, синопские орфики приняли меня в свои ряды, как сестру, – сурово сообщила она. – Возможно, меня удостоят посвящения во второй круг знаний. Мой супруг должен быть достоин жрицы столь высокого ранга. Смысл жизни не в эллинской ложной прем удрости, но в постепенном постижении и Загрея.

– Ноэрена, я постигаю, насколько в силах… – попытался он оправдываться.

– Ты с головой окунулся в суету, льстишь вельможам и встречаешься с царскими наложницами, – резко перебила она. – Печать Ма горит на твоём лбу, несчастный! Ты на краю пропасти, и если не одумаешься, всё кончится твоей гибелью.

-б Но ведь я не достиг ещё царской власти… – осмелился он неловко пошутить, однако осекся под гневным взглядом жены.

Домой они вернулись не в духе.

Раздору добавила служанка, прозванная Агавой за невосприимчивость к учению Загрея. Ноэрена будучи не в настроении , отчитала её за беспорядок в доме. Носатая, смуглая сириянка вышла от хозяйки нахмурившись.

– Досталось? – улыбнулся Спартак. – Непросто угождать жрице?

– Госпоже надо родить своего ребёнка, а не забавляться с чужим, – буркнула Агава. – Та не женщина, кто не мать.

Замечание служанки было бесцеремонно, однако справедливо. Спартак попытался защитить жену:

– Уж как захотят боги…

– Надо, чтобы она захотела, – неумолимо отрезала Агава. – Я ведь не простофиля, чтобы верить, будто она нечаянно упала с лошади. Слишком много жертв её Загрею. Так можно сделаться вовсе бесплодной.

– Агава! – вскрикнул поряжённый фракиец.

Но служанка ушла, сердито хлопнув дверью.

ДИОСКУРИАДА

На лето слушателей военной школы отправляли служить в разные области царства, дабы на деле убедиться, чего они стоят. Монима велела спасённому ею фракийцу, чтобы он просился в Диоскуриаду: поездка туда не обещала быть ни трудной, ни опасной. В Колхиде Митридат строил новый флот взамен отданного Сулле. Местность эта на восточном берегу Понта Эвксинского славилась своими лесами; местные жители выделывали в изобилии пеньку, добывали отличную смолу: одним словом, там было всё, нужное для строительства кораблей. Удалённость страны обеспечивала секретность того, что там делалось.

Выслушав сообщение мужа о предстоявшей ему поездке, Ноэрена отвернулась и вытерла слёзы. Спартак сделал вид, что ничего не заметил.

– Я не могу поехать с тобой, – наконец неохотно сказала женщина. – Меня собираются готовить к посвящению.

– Тебе вовсе не надо ехать, – помолчав, отозвался он. – Я уеду на месяц, не более. Оставайся здесь, со слугами.

Они надолго замолчали. Он хотел разлуки: ему предстояло многое передумать и решить. Ноэрена же не знала, как лучше поступить, и ломала руки.

– Моё сердце разрывается надвое, Спартак! Иногда я думаю, что нам совсем не надо было встречаться. Если бы ты, я никогда бы не покинула храм и служение Дионису-Солнцу!

– Если бы не ты, я никогда бы не покинул родные горы, – мягко улыбнулся он. – Так захотел Дионис.

Она глядела на мужа, страдальческ5и изогнув брови:

– Не забывай, я люблю тебя. Но обещать, что стану заботливой домоседкой, не могу.

Он махнул рукой:

– Эх, Ноэрена! Из меня ведь тоже плохой супруг.

Переход морем от Синопы до Колхиды занял три дня вследствие ненастной погоды. Диоскуриада после столицы Митридата показалась молодому фракийцу захолустным городишкой. Далее и корабли не плыли, и земля кончалась, вздыбившись непроходимыми горами. Впрочем, зажатая между горами и морем Диоскуриада знать ничего не хотела о своей заброшенности и жила как самый обычный эллинский город; в то время выбирали новых магистратов, и белые стены домов были исписаны предвыборными объявлениями, в которых кандидаты всячески поносили друг друга и расхваливали себя, обещая горожанам кучу благ в случае своего избрания. На главной площади воздвигали статую царю Митридату. Чинили треснвший от оползня храм Посейдона. Диоскуриадские юноши – греки, понтийцы, колхи, армяне, занимались гимнастическими упражнениями на палестре. Поглядев на них с любопытством и чувствуя, как заиграли мускулы, фракиец пошёл мимо: ему исполнилось уже двадцать два года, жёсткая щетина покрывала щёки, и детские забавы были не для него. Кроме т ого, воспитанный в уединённых горах, он оставался стеснительным и не смог бы, обмазавшись маслом, бегать и прыгать нагишом по песку, как не знающие стыда юные эллины.

Здесь, в Диоскуриаде, Спартак убедился, с каким размахом готовился царь к новой войне с Римом. Все окрестности города были превращены в верфи; тут и там лежали груды брёвен, кипела смола, пылали горны в кузнях. Наместник обрадовался прибытию помощника и сразу же отправил его с отрядом воинов в верховья реки Фасис обеспечивать безопасность лесосплава: два тамошних колхских князька вели друг с другом войну, из-за чего лес поступал на верфи неравномерно.

Прибыв на место, Спартак удивился беспечности вверенных ему воинов и заставил их построить небольшой лагерь по образцу римского, обвести его рвом, валом и частоколом; внутри лагеря они устроили подобия палаток. Новый начальник завёл обыкновение выставлять усиленные караулы и строго спрашивать дисциплину. Колхи, народ воинственный, никак не хотели замириться; вновь и вновь воины в деревянных шлемах, вооружённые короткими копьями и кинжалами, выходили сражаться, заставляя понтийских воинов всё время быть настороже.