Молодость Спартака

При последних словах Тимофе Гликера рассмеялась:

– Где ты видел философа с такой мускулатурой?

– Тем удивительней, – подумав, возразил ритор, – при таком торжестве плоти такая духовность. Правда, более философов он восхищается выдающимися полководцами и с удовольствием читает описания битв.

– Это удивляет тебя? Он же мужчина, воин.

– В нём более от философа, чем от воина.

– Нет-нет, – закапризничала девушка, – Спартак никогда бы не стал философом. Но такой юноша вполне мог бы стать царём своего народа. Развивай его душу, постарайся облагородить его эллинской культурой, и, кто знает, может быть, на старости лет мы с тобой ещё будем гордиться знакомством с этим мальчиком.

– Я восхищаюсь тобой, Гликера, – пылко сказал ритор. – По внешним обстоятельствам ты гетера, но душой напоминаешь благородных афинянок древности.

Усмехнувшись, Гликера тряхнула кудрями:

-Э! Если бы мы всегда занимали ив мире то положение, которое соответствует нашему истинному «я».

Разболевшись, Гликера перестала бывать у Алкима. Спартак, несколько раз посетив художника и не видя там прелестной гречанки, испытывал тоскливую тревогу, весьма его удивлявшую. Спросить о девушке он не решался из застенчивости. Алким работал сосрелоточенно и тоже хранил молчание.

– Всё, – сказал художник под конец. – Ты мне больше не нужен.

– Как всё? – не понял фракиец.

– Всё, я закончил работу. Мне же заказали не свадьбу Геракла с пятьюдесятью Данаидами.

Опечаленный фракиец поплёлся восвояси. Можно ли было предполагать, что художники так быстро работают? Впрочем, у Алкима много подмастерьев. Неужели он больше никогда не увидит этих двоих – изнеженного грека и кудрявую девушку с печальным лицом? Всё валилось у юного воина из рук, и уже суковатая палка центуриона успела безжалостно прогуляться по его спине: Феликс злился, не получая больше денег от подчинённого. Он ничего не замечал, с огорчением думая, что служил игрушкой эллинам. Позабавились, и думать забыли; а он глупо привязался к ним, – более, считал своими друзьями, готовился до конца жизни угождать им.       Слова Алкима «Ты мне больше не нужен» жгли его злым огнём. Он был доволен, что центурию опять переместили из арсенала в лагерь. Теперь он и сам не хотел в город: он не мог видеть здания и статуи, площади и улицы эллинского мира, который, казалось ему, отверг его. Потеряв Алкима и Гликеру, он сразу потерял заодно пергамскую библиотеку, ритора Тимофея, акрополь, всё, всё!

Амфилох и Ребулас, заметив его угнетённое состояние, обеспокоились. Оба своей жизнью были довольны. Ребулас дня не мог обойтись без своей толстухи Лалаги , и у Амфилоха дела с дочкой сапожника шли успешно. Посовещавшись, они ешили, что какая-то красотка натянула их приятелю нос, и следует как можно скорее подыскать ему новую.

Однажды, получив увольнительную, Спартак вышел из лагеря: в это время у ворот всегда толпились женщины, торговцы и прочий невоенный люд. Амфилох и Ребулас со своими подружками поджидали его. Девушки – толстая, сияющая, разодетая Лалага и робкая, молоденькая Климена, дочь сапожника, держали за руки третью, на лицо которой было спущено покрывало. Не успел Спартак и шага сделать, как приятели подхватили его под локти.

– Для тебя кое-что приготовлено, – сиял Амфилох.

– Она тебе понравится, вот увидишь, – гудел Ребулас.

Спартак рванулся, но не тут-то было. Весело хохоча, приятели потащили его знакомиться. Девчонки, запищав, захлопали в ладоши. Стоявшая между ними девушка тихо окликнула упиравшегося воина:

– Спартак!

Неповторимый, единственный в мире голос! Он дрогнул: перед ним стояла Ноэрена.

Спартак не мог поверить глазам. Она бросилась ему на грудь; они сплели руки, прижались друг к другу. Друзья, образовав хоровод, принялись скакать вокруг них с криками и хохотом, как безумные. Молодой фракиец и его жена не расцепляли рук, словно боясь опять утратить друг друга.

Потом девушки весело рассказывали, как заприметили возле лагеря Ноэрену, как услыхали от неё имя Спартака, – единственное слово, которое они разобрали, так как она изъяснялась по-фракийски.

Оживлённо галдя, компания ввалилась в свою любимую харчевню, где можно было весело отметить воссоединение супругов. Опьянев, Амфилох и Ребулас объявили, что им завидно глядеть на счастливые лица Спартака и Ноэрены, и что они тоже немедленно женятся на своих подружках, причём Климена запрыгала от радости, а Лалага, уперев руки в толстые бока, принялась хохотать.

Ноэрена рассказала, что уже несколько дней в Пергаме и снимает комнату у одной доброй женщины на улице Двух фонтанов; у неё было с собой немного денег и служанка. Спартак не мог наглядеться на свою жену. На лице Ноэрены лежала печать пережитого: две трещики обозначились вокруг рта. Глаза были прежние – сумрачные, повелительные. Под её взглядом он вдруг почувствовал себя значительным и сильным; радостно засмеявшись, он обнял жену.

– Как ты меня разыскала?

– Меня вело божество, – сдвинув тонкие брови, строго ответила она. – Знай, я посвящена. Отныне я служанка истинного бога.

Ноэрена объяснила, что в святилище на реке Гебр она приобщилась к тайным мистериям орфиков и удостоилась посвящения в служительницы Диониса Загрея. Отныне на ней высокий сан, обязывающий к соблюдению многих правил и запретов.

Несколько обескураженный, Спартак тут же всё выбросил из головы, полный любви и нежности к внезапно обретённой и всё ещё неведомой жене.

КОМАНЫ

В то время проконсулом провинции Азия был некто Мурена. Честолюбивый, алчный римлянин мечтал о славе и золоте, однако царь Понта Митридат, заключив мир с Суллой, честно его соблюдал, не давая втянуть себя в новое столкновение с Римом. Какова же была радость Мурены, когда в Пергам внезапно явился Архелай – лучший полководец Митридата, и осведомил римлян, что под видом приготовления к Боспорскому походу царь готовится к новой войне с Римом, о чём свидетельствует размах его приготовлений. Перебежчик утверждал, что Митридат не готов пока к войне , и подбивал римского наместника напасть на Понтийское царство, суля лёгкую победу и богатую добычу. Мурена благосклонно внимал речам Архелая. Заключая мир с Митридатом, Сулла не закрепил его на пергаменте; формально Рим и Понт продолжали оставаться в состоянии войны, – обстоятельство, вполне устраивавшее проконсула. Мурена ничем не рисковал, соверши он нападение на царя: вряд ли Сулла, занятый Италией и римскими делами, строго взыщет с наместника, если тому удастся урвать немного добычи от заклятого врага Рима. И Мурена решил попытать счастья.

Утром в лагере протрубили зорю как-то необычно. Выбегая из палатки вместе с т оварищами, Спартак осведомился, в чём дело. Ветераны оживлённо пояснили, чтовойско отправляется в поход, его поведёт сам наместник

Построив воинов, начальники объявили, что поход будет направлен отнюдь не против Понта, у которого заключён с Римом мир, но против Команы Каппадокийской, небольшого города-государства, расположенного у границы Понтийского царства и дружественного ему; поход сулит быть нетрудным и при несёт каждому участнику богатую добычу.

Напрасно юный супруг, принуждённый отправиться в неизвестность, уговаривал Ноэрену ждать возвращения войска в Пераме, справедливо указывая на трудности и даже опасность походной жизни.

– Война нас не разлучит, – упрямо ответила она. – Не за тем я покинула Фракию и переплыла море, чтобы снова разлучиться с тобой. Наш дом там, где мы вместе.

Её намерение последовать за войском вызывало в нём тревогу. Подружкам Ребуласа и Амфилоха такое и в голову не пришло. Ноэрена же вновь переоделась в мужское платье, нарядившись в парфянские штаны и даже приклеив себе усы.

– Пристойно ли такое обличье жрице? – укорил он.

– Вполне, – был ответ. – У женщины равные права с мужчиной , воля обоих свободна. Их равенство освятил наш владыка, ибо Загрей двупол по природе своей.

Он придерживался другого мнения, но, мало зная о Загрее, не стал спорить с женой.

Перед походом ему захотелось проститься с новоприобретёнными знакомцами – увидеть Гликеру, Алкима, Тимофея, а также ещё раз взглянуть на полюбившиеся места, которые, вполне возможно, ему больше не придётся увидеть. Отпуск он получил, однако взять с собой Ноэрену на эту прощальную прогулку не решился: молодая фракиянка так и не полюбила Пергам. Когда восхищённый супруг впервые показывал ей акрополь, она равнодушно сказала:

– Прекрасно лишь то, что славит божественное начало, Дух. Эллины же славят плоть, земную несовершенную жизнь, и , значит, лгут.

Алтарь Зевса неожиданно для Спартака привёл её в негодование:

– Муж, ты восхищаешься тем, что отвращает от служения божеству! Цель жизни – смирение, а не борьба с себе подобными. Чего стоят эти эллины! Престол своего Зевса .они украшают изображениями гадов и озверелых людей!

Он не стал спорить со жрицей Диониса Загрея.

Тимофея на площади он не нашёл: в тот день ритор учил в гимнасии, куда фракиец не решился пойти: слишком торжественно было здание, слишком нарядны молодые пергамцы, прогуливавшиеся вокруг. Алкима не оказалось дома. Поколебавшись, Спартак спустился с горы и отправился в Нижний город, к дому, в строительстве которого он принимал участие и где теперь обитала Гликера.

Незваного гостя долго не хотели впускать, но он проявил настойчивость. Гликере нездоровилось, однако фракийцу всё-таки позволили войти. Проходя по комнатам и будучи взволнованным предстоявшей встречей, он лишь краем глаза осмотрел помещения, уже чудесно преобразившиеся, наполненные множеством красивых вещей.

– Здравствуй, малыш, – ласково приветствовала его Гликера.

Она лежала среди благоухающего садика, чудесным образом расцветшего в едва возведенном доме. Гликера исхудала и похорошела; большие чёрные глаза занимали пол-лица. Впрочем, фракиец с неменьшим восхищением уставился на рельефы, украшавшие изголовье её ложа: вакханки, козлы, виноградные гроздья.

– Сколько же надо учиться, чтобы сотворить такое, – восхищённо думал он, с досадой шевеля своими огрубевшими пальцами.

Продолжая кормить голубей, прелестная гречанка корила гостя, что он бесследно пропал, не ходит к ритору, забыл Алкима. Не вдаваясь в подробности и не вороша обиды, он объяснил ей свои обстоятельства. Узнав, что покровительствуемый ею фракиец покидает Пергам, девушка опечалилась: