Молодость Спартака

– Он заносчив и себе а уме, – пробурчал Феликс. – В стаде таких строптивых жеребцов холостят.

Новый центурион сразу же всех завалил работой. Неприветливый и насторожённый, он расхаживал, поигрывая своей дубинкой, и при случае с удовольствием пускал её в ход. Иногда ему приходила охота поговорить, и тогда он ронял отрывистые фразы:

– Мы, римляне, господа мира; остальные народы – наши слуги. Вы, фракийцы, самые безобразные, дикие, тупые, из всех варваров. Природа создала римлян, чтобы властвовать над миром. Вас – подчинятся. Так определено богами, и горе строптивцам.

Получив такого начальника, фракийцы приуныли. Вскоре, однако, по центурии прошёл слух, что суровый грубиян Феликс становится очень покладистым, стоит дать ему денег. Одним словом, есть способ поладить с ним. Амфилох тут же, устроив складчину, весело ободрил своих:

– Не вешайте нос, ребята. Скоро увидим подружек.

Так и вышло: Феликс, получив деньги, отпустил в город всю декурию на целый день.

АКРОПОЛЬ

Сослуживцы бодро шагали к воротам, весело обсуждая ожидаемые удовольствия. Ребулас томился по Лалаге, Амфилох хвастал, что тоже приглядел себе подругу, причём бесплатную – дочку сапожника, что живёт невдалеке от харчевни, и советовал Спартаку, не теряя времени, последовать примеру сотоварищей.

– Я женат, – в смущении признался он.

Решив, что он шутит, приятели дружно захохотали. Тогда, чтобы отвязаться от них, он заявил, что свёл знакомство с живущей за углом красоткой.

И вот опять он шёл по знакомой улице. На этот раз фракиец старался не глазеть по сторонам: времени было до заката, а дел по горло. Дойдя до перекрёстка, ведшего к обманщику-гончару, поколебавшись, он решительно свернул и без труда отыскал егог лавку.

При виде молодого воина, которому он так славно всучил втридорога дешёвый кувшин, гончар смешался. Улыбнувшись, Спартак сказал:

– Ты продал мне чудесную вещь.

У гончара отлегло от сердца.

– Правда, дороговато, – продолжал фракиец. – Разницу ты возместишь тем, что научишь меня управляться с гончарным кругом.

Гончар разинул рот. Не теряя времени на пояснения, гость сел за станок и выжидающе уставился на него.

– Воин! – изумлённо воскликнул гончар, боязливо меряя взглядом размах его плечей, – Я готов учить тебя бесплатно, раз ты не презираешь мой труд, – но зачем тебе это?!

Создав свой первый горшок и любовно оглаживая его сырые бока перепачканными глиной руками, Спартак мечтательно сказал:

– Когда-нибудь я вернусь домой и заведу у себя такой же станок. Зимой, а зимы у нас долгие, я стану делать горшки, как ты, счастливый человек. Это замечательное ремесло. Я научу ем у своих детей, и внуков, и правнуков, если боги мне их пошлют.

Ядром Пергама являлась старинная крепость, расположенная на вершине большой и высокой горы. Вследствие неровности местности Атталиды построили свою столицу не по обычному плану, а уступами; греческий город размещался по склонам горы, у подножия которой обитало простонародье; наверху, как великолепная корона, сверкал акрополь. Агора, большая, прямоугольная площадь, отлично вымощенная широкими плитами, с трёх сторон была окружена двухэтажной галереей с лавками; с четвёртой стородны пролегала улица. Если бы не лавки с торговцами и не сновавший повсюду народ, Спартак решил бы, что эта торжественная площадь, украшенная мраморными статуями и алтарями, предназначена какому-нибудь божеству. Здесь торговали купцы со всего света. Завитые и надушённые александрийцы, носатые финикийцы и набатеи-арабы. Вездесущие родосцы и даже индийцы предлагали свои товары – ткани, пурпур, посуду, геммы и статуэтки, изделия из ценной древесины, стекло, лекарства, самоцветы, заморские пряности. Агора являлась выставкой богатств всего мира. Было от чего придти в восхищение.

Замешавшись в пёструю, звонкую толпу, Спартак переходил от торговца к торговцу, любуясь диковинными товарами. Здесь не продавали съестное: овощные, мясные, рыбные рынки располагались в иных частях города. Впрочем, фрукты и цветы продавались тут и там с лотков; повсюду шныряли торговцы напитками, сласьями и пирожками. Фракиец заглянул и в лавки на галерее: в одной торговал ювелир, и были выставлены украшения из индийского жемчуга, аметистов, топазов и изумрудов, египетские скарабеи и многое другое. В соседней лавке благоухало: тут грек торговал пряностями и благовониями. Фракиец шумно вдыхал в свои мощные лёгкие зелёные, синие, пурпурные струи воздуха, и ноздри его трепетали от удовольствия. Тут можно было приобрести индийские кассию и нард, аравийские мирру и корицу, ладан, пахучий тростник с Генисаретского озера, – и всевозможные подделки тоже. Молча протянув монетку, Спартак получил несколько зёрен священного ладана, чей аромат так любят боги. Однако не успел он завершить покупку, как у него за спиной появился сборщик налогов и потребовал уплатить установленный римскими властями налог на торговые сделки. Купец беспрекословно повиновался; удивлённый фракиец вынужден был вторую монету отдать Риму.

На площади он бросил ладан в огонь, плясавший на алтаре, задумчиво наблюдая, в какую сторону отклонится пламя и долго ли оно будет гореть: всё это имело значение, так как выражадл волю богов. Он не знал, какому эллинскому божеству он жертвует, – он жертвовал Пергаму. Ему было грустно. Как много чудес, сотворённых в разных концах света, увидел он сегодня! Курчавые финикийцы изготовляли пурпур, бледнокожие македоняне плавили смолу, мускулистые эллинские каменотёсы вырубали глыбы мрамора, таинственные индийцы ныряли за жемчужинами, – тысячи рук, тысячи глаз, тысячи сердец. Весь мир напряжённо трудился. А он? Что успел сделать он за свои неполные два десятилетия? Ему вложен в руки меч, которым он тяготится, и напророчен ненужный царский венец. Лучше бы гончарный круг. .. Со всем почтением, на какое был способен, он обратился к божеству с мольбой вмешаться и изменить его судьбу. К его удивлению, стоявшая невдалеке статуя Гермеса вдруг ожила: из рога, который бог держал в руке, полилась вода. Спартак изумлённо воззрился на чудо. Знамение? Божество услышало его мольбу? Позднее он узнал, что мраморный Гермес служил пергамцам часами: вода лилась каждые полчаса.

Многолюдство утомило юношу. Кто-то наступил ему на ногу; кто-то ругнулся; гадалка пристала к нему, неведомый азиат тряс у него перед носом кожей змеи; голова шла кругом от непривычного гомона тысяч людей. Он захотел скрыться в тень лавки, где торговали дорогим оружием. Возле лавки клубилась толпа. Может, философ? Молодой фракиец знал, что они часто выступают на рынке.

– Это философ? Философ? – заинтересованно допытывался он у людей.

– Иди своей дорогой, воин, – ответили ему. – Это божий человек, и он в духе. Что такое философ со всей своей дурацкой земной философией перед небесными откровениями?

– Зачем гонишь человека? – возразил другой. – Дай ему послушать. И римскому наёмнику нужно божье слово.

Спартак ничего не понял, но примолк. Толпа стояла, затаив дыхание. Из середины её раздавались чьи-то всхлипывания, визг, отрывистые слова. Там пророчествовал божий человек.

– Готовьтесь, ждите, – говорил он, – ибо время близко, и подоспели сроки. Наполнилась чаша зла, и уже перетекает через край. Настанет день, и небо свернётся, как свиток, а на землю обрушится огненное пламя, и камень потечёт, а море станет паром. И горе тогда всем, зло творившим! И горе горькое всем богатым и неправедным. Ждите люди правые и обиженные: придёт избавитель! И бедняки будут возле бога, и обретут они тогда счастье и покой.

В толпе вздыхали, качали головам и, кое-кто плакал. Но сколько ни вслушивался юный фракиец, он ничего не мог понять: азиатских наречий он не знал. Зато тон понял друге, в чём неоднократно потом убеждался: пергамцы страдали среди каменного великолепия своего города, как и повсюду на свете. Подавленные, печальные, они сохраняли спокойствие только потому, что ждали, страстно ждали чего-то. Чего? Избавления от римлян? Но разве это было достижимо? Кто им мог помочь, какой избавитель? Митридат Понтийский? Несколько лет назад, когда он захватил город, пергамцы носили его на руках; они встречали его в праздничных одеждах, широко распахнув перед ним городские ворота, а когда он был принуждён уйти, его провожали в слезах и траурных одеждах.

Близилось к полудню, и, оставив позади агору, юный варвар робко ступил на священную гору. Издали оглядев храмы Деметры и Геры Царицы, он миновал великолепный гимнасий, не решившись туда войти с руками, плохо отмытыми от гончарной глины: чуждый мир богатых, гордых эллинов страшил его. Фракийца влекло выше, к лесу колонн, и он проследовал , не остановившись, вдоль высокой, мощной стены, бывшей боковым фасадом алтаря Зевса Сотера. Множество зданий, о предназначении которых он не догадывался, виднелось по склонам. Он увидел внизу огромную чашу театра и догадался, что это место для зрелищ. Выше шла крепостная стена. Миновав ещё одни ворота, он оказался на второй агоре. Перед ним возвышались храм Афины и Зевса Сабазия, а также всемирно знаменитая пергамская библиотека. Глазам фракийца предстало сразу столько удивительного, что он не знал, куда и глядеть. Площадь, выложенная сверкающими плитами, была окружена торжественным портиком ; на ней стояло множество статуй, каждая из которых составила бы славу любого города.

Но он не остановился и здесь. Радостно, с сердцем, мощно стучавшим в груди, он шёл всё выше и выше. Полный неистовой жажды всё увидеть и познать, он прошёл мимо пышных дворцов пергамских царей, более приличествовавших богам, в одном из которых обитал теперь римский наместник, и вовремя остановился, не дойдя немного до вершины, где красовался арсенал: там, в цитадели города, было полно римских воинов.

Возвращаясь, он снова прошёл мимо широкой, нарядной лестницы, ведшей куда-то вверх, и на этот раз приостановился. Закинув голову, он рассматривал мощное сооружение. Это была целая скала; лестница пробивала её лишь с одной стороны, Наверху, на площадке, окружённой стройным портиком, находилось святилище: там виднелся алтарь. Фракиец не знал, что это сооружение – памятник в честь победы Пергамского государства над врагом: двести лет назад на Пергам совершили нашествие орды диких галатов, и Пергам их победил. Да, галаты были побеждены, но через двести лет пришли римляне и огонь на победном жертвеннике погас.

Фракиец стал подниматься по лестнице, изумлённо рассматривая несравненные рельефы Гигантомахии. Хаос из человеческих и змеиных тел . Как прекрасны изображённые существа! Что свело их в смертельную схватку? Он явственно слышал крики и стоны, тяжёлое дыхание бойцов, и сам содрогался. Кто прав, кто виноват? Противники были равно прекрасны.

Поднявшись наверх, объятый трепетным почтением, он прошёл вдоль портика. Возле жертвенника стояли какие-то люди. Не захотев мешать, фракиец направился вниз, желая ещё раз осмотреть изображение битвы. Мрамор, ставший живым, – что за чудо? Колено, которым мраморный юноша опёрся о ступеньку… Колено было черезчур, ещё немного, и всё это оживёт, клокочущее сражение захлестнёт окрестности. Он настолько проникся иллюзией, что попятился и быстро побежал вниз: не стало долее сил смотреть.

Отстояв свой город, тогда свободный и процветающий, от разрушения и погибели, гордые перамцы решили увековечить победу, воздвигнув торжественный алтарь Зевсу Величайшему, для чего были приглашены лучшие скульпторы и архитекторы. Война пергамцев с варварами была уподоблена схватке олимпийских богов с неразумными гигантами – сыновьями Неба-Урана и Геи-Земли. Не захотев обуздать свою низменную звериную прироу, гиганты восстали против светоносной воли олимпийцев и принялись забрасывать Олимп обломками скал и вырванными с корнем деревьями. В неистовом разрушении им стали помогать все низшие божки, демоны и кровожадные звери. Бой был свиреп, олимпийцам пришлось нелегко. Наряду с богами-мужчинами в сражении приняли участие и богини: даже Афродита не убоялась битвы . Ничего этого не знал фракиец.

Пора было возвращаться в лагерь. Оглушённый, ослеплённый сверканием мрамора и блеском золота и и бронзы, подавленный изображениями величественных божеств, он , найдя тихий закоулок, присел на ступеньку, и , обхватив колен и руками, попытался разобраться в мыслях. Невозможно было до конца поверить, что всё это создано людьми. Божественные силы сотворили этот мио. Они вздыбили над городом могучую гору с террасами по склонам, они украсили её белыми зданиями бесподобной, сверхчеловеческой красоты; он и населили эти здания и площади золотыми статуями мудрых старцев и прекрасных юношей, богов и богинь. Мраморные варвары умирали, корчась в муках, поражё1нные эллинским мечом : варварам не было доступа в светлый мир богов. Эллинские божества даже в пылу сражения сохраняли бесстрастное выражение прекрасных лиц: правда и справедливость были на их стороне.

Так сидел он на тёплых ступеньках акрополя, окружённый миром эллинов, но чуждый ему. Мысли вихрем кружились в его голове; когда налетает этот вихрь, тело слабеет, ненужное, позабытое, усаженное на ступеньки.

Потом он медленно пошёл прочь. На агоре торговцы закрывали лавки. Ничего не видя, уйдя в свои мысли, фракиец остановился перед одной из них.. Носом к носу на него уставился какой-то парень. Кто это? Лицо юношеское, круглое, румяное; вокруг головы торчком стоящая рыжеватая щетина. Не голова, а тыква. Рассеянно поморщившись, Спартак заметил, что парень делает то же. Он качнул головой, – парень повторил его движение. Шальная догадка мелькнула у юноши, и он тут же отметил, как изумлённо округлились глазёнки парня. Может ли это быть?.. Парень – его отражение в серебряном диске. Краем уха он когда-то слыхал о женских игрушках – зеркалах, но глядеться в них ему не приходилось никогда.

Значит, таков он на самом деле, а вовсе не то, что думает про себя? Лицо, на котором ещё ничего не написано. Встретил бы такого, прошёл бы мимо, не обратил внимания. Фракиец не мог оторваться от зеркала. Неужели всё, им ранее пережитое, и даже детство, вдруг заключилось в нелепое существо, отражённое беспристрастным диском? Его самолюбие было уязвлено. Он подмигнул, дурашливо выпятил губы, – лопоухий парень повторил все его гримасы. Тогда, глядя на себя в зеркало, Спартак захохотал. Хозяин лавки, наблюдавший за ним, снисходительно покачал головой: сразу видать дикаря; а зубы-то, зубы, – такими камни дробить.

Когда фракиец, насмотревшись, уже хотел уйти, лавочник задержал его и предложил заплатить за посмотр. Юноша покорно отдал последнюю монету: он уже знал, что в Пергаме всё стоит денег.

Чужой всему и всем, без языка, на каменной пергамской улице, он понял внезапно, что он – только человек. Нечто в невзрачной оболочке, – но отражающее, как зеркало, весь мир. Неужто все люди таковы? Но если это так, убийство не должно, не может существовать.. И, значит, меч следует на веки вечные вложить в ножны.

Ночью, ворочаясь на своём жёстком топчане, среди храпевших сослуживцев, он вспоминал то улыбку мраморного старика по имени Сократ, то горестное страдание а лице галатского воина; перед ним плыли стройные, пронизанные солнцем портики. Он видел пёструю толпу на агоре, слышал вопли божьего человека, вдыхал ладанный дым Что же такое человек? Тлен. Это верно. И вместе с тем космос, вселенная. Почему так устроили боги: самое драгоценное в мире – душу, поместили в столь хрупкий сосуд – тело? Ценить, беречь человека. Но разве воинов не учат убивать? И разве он уже не убил? И разве не убивали его сотоварищи? Нет, он не хочет так жить. Изменить свою судьбу! Но как?

Постепенно чувства его успокаивались, меркли белые колоннады, тускнели краски, растворялись во мраке лица богов и мудрецов, – но тем неумолимее, тем ярче выступал клубок человеческих и звериных тел, тем громче шелестели мощные крылья мраморных божеств. Охнув, будто что-то со всего маху ударило его в грудь, он сел на постели. Камень, мрамор, ставший живым, – что это? Фигуры сражающихся; колено, котоым мраморный юноша опёрся о ступеньку, высунувшись из стены. Он вспомнил изображение совершенного человека, объятого величественным гневом, – человека во цвете лет, достигшего предела, за которым мог последовать только спуск, – но это был бог, да к тому же мраморный; старости для него не существовало. Как, должно быть, скульптор любил человека, как знал человеческое тело и восхищался им, раз изваял такое! Но почему он свёл этих богов и ибогинь в столь жестокой схватке? Почему он и так яростно сражались и гибли, равно прекрасные и те, и другие?

ХУДОЖНИК

Центурию Феликса, входившую в состав вспомогательной фракийской части, направили в городсой арсенал работать на складе.У центуриона уже была заведена в городе сожительница, и поэтому когда искали добровольцев , он с готовностью согласился переместиться на акрополь. Арсенал был расположен на самой вершине пергамской горы. Там хранился годовалый запас зерна и других продуктов для города на случай осады, а также оружие – луки, стрелы, копья, щиты, военные машины; там же содержались запасы металла, смолы, серы, тетивы доя луков и прочего, потребного на войне.

Сначала фракийцы навязывали паклю на палки, изготовляя приспособления для поджога, а потом набивали сухими водорослями защитные мешки. Работать приходилось в полутёмном подвале, дышать пылью; зато на всё время работы центурию разместили возле арсенала, в каменной казарме. Жить на пергамском акрополе – о большей удаче Спартак не мечтал!

Ежевечерне несколько часов у воинов оказывалось свободными. Спартак прстрастился гулять в одиночку. Вырвавшись из казармы, он снова и снова любовался чудесами акрополя. Иногда он спускался вниз и шёл на городскую окраину, на строительство дома, где его уже все знали и где он с удовольствием подсоблял. Десятник давно махнул рукой: денег парень не просит, пускай горбится, ломает хребёт. Рабочие посмеивались, считая молодого воина чокнутым, но против незваного помощника ничего не имели. А фракиец жадно присматривался к работе каменщиков. Молодые силы кипели в нём. Более всего ему хотелось положить хоть несколько камней в стену, – удовольствие, которое вскоре ему позволили.

Чтобы объяснить частые отлучки приятеля, Амфилох сказал остальным, что Спартак нашёл в городе подружку: она дочь горшечника, у неё круглые бёдра и длинные ресницы.. Сослуживцы оставили его в покое: подружка – дело уважительнее. Они никогда бы не поняли, что он был счастлив и без подружки: ведь он строил Пергам.

В ночном дозоре, когда приходилось вышагивать вдоль казармы сам-друг с луной, он вспоминал Ноэрену и чувствовал странную тоску. Во Фракии кто-тот звал его со страстной настойчивостью. Мать? Ноэрена? Где она, его единственная, назначенная ему судьбой? Вернулась ли на родную гору? Сердце переворачивалось в груди.

Едва успели просохнуть стены оштукатуренного дома, в строительствекоторого принимал участие непрошенный доброволец, как пришли подростки в перепачканных краской туниках и, зубоскаля, принялись размечать стену под будущую роспись. Спартак, который занимался теперь тем, что вывозил мусор со строительной площадки, алчно косился на художников. Счастливчики! У некоторых не растёт ещё борода?а как ловко орудуют они кисточками, набрасывают контуры колонн, гирлянд и ещё чего-то. Конечно, он и ещё только ученики, но их будущему можно порзавидовать. Подмастерье постарше, озорничая, вытер запачканные краской пальцы о волосы младшего собрата по искусств, – тот, засопев от обиды, толкнул его; они принялись дубасить друг друга, – а Спартак глядел на них, как на небожителей.