Молодость Спартака

– Ну вас, обжоры и пропойцы! Я слышал, пергамские девчонки – первые распутницы на свете и берут совсем недорого.

– И пергамских девчонок поглядим.

Спартак с некоторой тревогой прислушивался к разговорам товарищей. Больше все6го ему хотелось поглазеть на пергамские улицы, а потом остановить какого-нибудь прохожего поприветливей и спросить, где тут можно встретить философа. В последнее время юношу одолевало множество мыслей. Позволено ли человеку делать вс1, что ему заблагорассудится? Что будет после смерти? Где центр мира? Где его граница и что за нею? Он иногда спрашивал об этом сослуживцев; те недоуменно молчали. Амфилох посоветовал ему найти философа, то есть любителя мудрствовать, из числа тех, что часто болтают перед зеваками на улицах эллинских городов и могут ответить без запинки на любой вопрос. А ветераны говорили, что в Пергаме философы на каждом шагу.

Едва миновав городские ворота, фракийцы увидели харчевню, и возле её входа цветастую группу уличных соблазнительниц.

– Смотри, смотри! – разинули они рты.

Женщины заулыбались. Одна из них, толстуха в три обхвата с детским личиком, произвела неизгладимое впечатление на Ребуласа. Громадина расплылся в улыбке.

– Вперёд, – скомандовал ему Амфилох.

Толстуху звали Лалагой. Она была такой полнотелой, что молодая её, розовая плоть нависала над браслетами, надетыми когда-то выше локтя. Подхватив лалагу под руки , Ребулас и Амфилох устремились в харчевню; следом за воинами потянулось несколько женщин. Воспользовавшись суматохой и весёлой толкотнёй, Спартак быстро направился вверх по улице.

Наконец сбылось его многодневное желание: он шёл по пергамской улице, радостно озираясь вокруг, сам себе хозяин. Пергам?один из красивейших городов мира, живописноь расположенный на склонах высокой горы и у её подножья, делился на две части – Верхний горд, жилище богов и властителей, и Нижний, где обитал ьнарод. Фракиец шёл по Нижнему городу. Прямая улица заметно поднималась в гору. Вдоль неё тянулись лавки и мастерские; сквозь широко распахнутые двери видно было, как вертит свой круг гончар и как сидят у станка ковроделы, как раскладывает на полках свежеиспечённые хлебы булочник и как отмеривает купец ткань покупателю. Было утро, и кое-где припозднившиеся уборщики ещё мыли перед лавками мостовую; лишняя вода тут же стекала в люки. Улица, мощёная большими плитами известняка, была чиста, как обеденный стол. Многочисленные прохожие , – слуги, посланные с поручениями, и их хозяев, вышедшие на прогулку, носильщики, школьники, женщины, богомольцы, мелочные торговцы, чужестранцы, всякие забулдыги, при виде опоясанного мечом молодого римского воина опасливо сторонились.

– Счастливчики, – с грустной завистью думал Спартак. – Они даже не осознают, какие они счастливцы, живя в таком городе! Понимаю я, номад, спустившийся с диких гор. Вот бы пожить в Пергаме, хотя бы несколько дней!..

Между тем дома вдоль улицы становились всё наряднее, лавки – богаче. Торговцы зазывно кивали ему, грек-александриец даже схватил за локоть и потащил в свою лавку, наполненную дутым стеклом; трактирщик под вывеской «Ганимед» махал руками и что-то кричал. Застенчиво улыбаясь, юноша прошёл мимо.

Ему очень хотелось остановиться перед какой-нибудь мастерской и поглядеть, как люди делают горшки, растирают благовония, прядут, ткут, строгают и колотят. В одном месте он заметил кузнеца и даже приостановился от радости: кузнец в кожаном переднике сидел перед наковальней, держа в левой руке щипцы с железной болванкой, а в правой – небольшой молоток и, легонько им постукивая, мастерски выделывал что-то изящное, затейливое. А фракиец только и умел, что со всего маху бухать молотом по наковальне! Непреодолимая застенчивость не дала ему не только остановиться, но даже пристальней разглядеть внутренности кузницы. Он прошёл мимо, – замедленно, но всё же мимо.

Навстречу ему двигалась какая-то процессия: несколько жрецов несли изображение Сирийской богини, украшенное пальмовыми листьями; за ними спешили богомольцы. Фракиец посторонился, с удивлением разглядывая неведомую богиню, символы плодородия и материнства, украшавшие её носилки. Стоило ему приостановиться, как сразу же нищий схватил его за руку; другой, полулёжа на мостовой, протягивал к нему усохшую руку. Не поняв, чего они от него хотят, он устремился дальше: он никогда раньше не видывал нищих, в горах их не существовало.

Всё привлекало внимание молодого варвара. На перекрёстке устроился писец и важно что-то писал на куске пергамента под диктовку клиента; к нему выстроилась очередь. Фракиец зачарованно замер у него за спиной: он уже знал, что бывают счастливцы, умеющие читать и писать, и долго любовался чёрными, изящными значками, появлявшимися а пергаменте из-под ловкой руки.

А тем временем солнце поднималось всё выше, тени становились короче. Спартак приблизился наконец к тому месту, где улица упиралась в гору и дальше ступенями круто поднималась вверх. Здесь, у основания горы, с обеих сторон улицы стояли два одинаковых здания , богатые и торжественные: фракиец не знал, что это пропилеи, но подошёл и робко дотронулся до базы одной из колонн. Великолепный камень, прекрасно отшлифованный. Колонна была сложена из небольших блоков, прорезанных глубокими желобками. Должно быть, эти блоки вытёсывали много дней подряд в ближних горах. Их вырубали, обмеривали, скоблили чьи-то сильные, умелые пальцы, , пока из бесформенной глыбы камня не появилось точно задуманное. Смог бы сделать такое он? Если бы его обучили, дали подходящий инструмент… Смог! И от сердца, стиснутого невольной завистью, отлегло.

Впереди высился акрополь: закинув голову и глянув на белый лес колонн, сверкавших на солнце, он почувствовал такие волнение и робость, что ноги его приросли к земле. Варвар, он не смел без колебаний вторгнуться в заповедный мир эллинов… Пока он стоял, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами, какая-то старуха, хихикая, тронула его, подмигивая и маня пальцем. Придя в себя, юноша шарахнулся прочь: товарищи предупреждали его, что город кишит притонами, где могут и ограбить, и убить.

Решив поискать дорогу вверх поскромнее, он свернул в поперечную улицу, шедшую вдоль подножия горы. Навстречу ему двигались носилки, в которых восседал римлянин. Спартак видывал до того только римлян-военных и остановился поглядеть на штатского.. Римлянин был закутан в белую шерстяную ткань, – наверно, это и была их знаменитая тога. Его носилки сопровождало несколько охранников: возможно, римлянин являлся должостным лицом при исполнении обязанностей, каким-нибудь сборщиком налогов, к примеру. Прохожие хмуро отворачивались: пергамцы не любили римлян.

Пройдя ещё немного по широкой улице, фракиец увидел греческий храм и толпу богомольцев перед ним. Он не знал, какому божеству посвящено это здание, но почтительно склонил голову. А вдали виднелся ещё храм, и ещё, потом фонтаны, стройные колонны какой-то базилики: улице не виделось конца. Ему вдруг захотелось заблудиться Этот удивительный город вокруг! Эта гора, сердце Пергама, застроенная такими прекрасными зданиями, что он боялся глядеть туда. Сколько поколений мастеров трудилось над созданием всего этого великолепия? Поколений, уходящих в прошлое; они прожили не как трава и не как звери. Они не канули в ничто, ибо создали чудо, имя которому Пергам. Наверно, человеку так предназначено, – создавать. Он тоже бы мог, – если бы обучился. Строить города, – что может быть завиднее такой доли!

Он шёл посреди улицы со счастливым лицом, юный варвар, чуждый всему этому великолепию, этому миру эллинов, грустный, завидующий, влюблённый.

Улица при вела его туда, где жили гончары. Через дверь одной мастерской он увидел, что она пуста, и остановился, осматривая её устройство. Мальчишка-подмастерье развлекался тем, что приклеивал третью лапу к свистульке-петуху. Заметив, что за ним наблюдают, он разошёлся вовсю и, быстро слепив из глины не совсем приличное украшение, приладил его к необожжённому горшку. Фракец добродушно посмеивался. Тут появился хозяин и дал озорнику оплеуху..

– Не бей его, добрый человек, – огорчился Спартак.

– Ты фракиец? – обернулся хозяин. – Мой отец из Фракии. Входи, будь гостем . Не купишь ли ты какой-нибудь горшок?

Спартак вошёл в лавку. Многочисленные полки в ней были заставлены посудой самой разной формы и назначения.

– Неужели ты сам сделал все эти горшки? – восхищённо осведомился он. – Наверно, ты первый гончар в Пергаме!

Ремесленник был польщён и не стал его разубеждать, но предложил воину выбрать что-нибудь для себя. Заметив, что тому приглянулся кувшин с орнаментом, он заломил бессовестную цену. Спартак отдал ему деньг, на которые можно было купить десять таких кувшинов, и трепетно сжал в объятиях глиняный шедевр. Как только сделка состоялась, фракиец заметил, что ремесленник явно хочет избавиться от покупателя, и не осмелился настаивать на продолжении и знакомства.

Он шёл теперь, бережно неся покупку у груди, и думал с грустью, как такой кувшин украсил бы хижину его матери . Дромихета по утрам ходила бы с ним за водой, , а потом возвращалась, поставив его на плечо… Кувшин был громоздок и довольно тяжёл, на акрополь с таким не пойдёшь; но разыскать философа сегодня же он не мог помешать.

В одном месте на перекрёстке собралась небольшая толпа зевак. Какой-то человек, стоя на ступеньках дома, выразительно говорил, обращаясь к прохожим. Пергамцы равнодушно шли мимо. Спартак приблизился: определённо, перед ним был философ, излагавший свою взгляды на жизнь. Увидя, что у него появился ещё один слушатель, да к тому же такой внушительной внешности, говорун приободрился. Слова посыпались, как горошиы, – вот только смысла эллинской речи фракиец не улавливал. Когда оратор кончил, Спартак дёрнул его за полу:

– Ты философ?

– Нет, я оратор, – гордо ответил тот. – Я оратор и упражняюсь в красноречии перед бесчувственной толпой, как это делал Демосфен перед морем. Ты можешь предложить мне тему речи и убедиться в моём искусстве, – за плату, разумеется…

Но из всей этой речи юноша снова ничего не понял, и, попятившись, разочарованно пробормотал на языке римлян:

– Я ищу философа.

Он пятился, пока чуть было не наступил на нищего, сидевшего у стены. Калека протянул к нему руку, и Спартак смущённо опустил голову: наконец-то он понял, чего ждут от него. Не отдай он всех денег за кувшин, он мог бы накормить голодного. И до чего же он тяжёл, этот кувшин: мастер явно не пожалел глины. Безобразный калека с гноившимися на лице язвами выжидающе глядел на него. Гордые улицы Пергама были полны жалких человеческих отбросов, которых не радовало синее небо и окружающее великолепие. Сидя возле мраморных колонн, возле полированных цоколей зданий, со стоном протягивали они к прохожим, – трясущиеся, грязные, распухшие, увечные: нищие просили есть. Но прохожие равнодушно шли мимо. Почувствовав внимание молодого воина, нищий что-то забормотал на своём непонятном языке. Фракиец участливо вслушивался, но так и не понял ни слова. Это был селянин-пафлагонец, честный и добрый человек, тридцать лет покорствовавший своей нелёгкой судьбе: он возделывал землю, снимал урожаи, платил Риму нало, то-есть, отдавал три четверти собранного, молился, поднимал детей, – но рок наслал на него войну, разорение, потерю близких, болезнь; родня отвратила от него сердца, а односельчане побили каменьями. В поисках куска хлеба он пришёл в Пергам, упал посреди города и лежал на камнях, скорбно размышляя, зачем вообще эти прекрасные здания вокруг, если нет на земле ни блага, ни справедливости?

Спартак ничего не понял из его слов. Зато он увидал роскошнее здание, чистые плиты мостовой и человеческое существо на них, превращённое злой судьбой в кучу мусора.

Уже солнце клонилось к земле. Фракиец подходил к городским воротам, к таверне, де оставил сотоварищей, когда заметил у обочины пожилого, чисто одетого пергамца: тот сидел на камне и доставал занозу из пятки. Юноша, у которого в этом деле была набита рука, предложил свои услуги и, опустившись перед стариком на колени, кончиком ножа ловко достал занозу. Пергамец его поблагодарил. Осмелев, фракиец осведомился, где можно сыскать философа.

– Я и есть философ, – улыбнулся незнакомец. – Чаще всего я учу в гимнасии.

Спартак обрадовался, что сразу позабыл все римские слова. Старик встал, намереваясь удалиться.

– Постой! – заторопился юноша. – Ты можешь в двух словах объяснить мне смысл жизни, зачем на земле человек, и где живут боги?

– Могу, если у тебя есть, чем заплатить, – последовал ответ.

Как? И за мудрость надо платить? Фракиец думал, что это бесплатно, кК солнце и воз

дух.

– Я отдам тебе кувшин, – взволнованно предложил он. – Я заплатил за него много денег.

Покосившись на его покупку, философ хмыкнул и пошёл прочь.

– Куда же ты? – взмолился юноша.

– Отстань, мне некогда, – отмахнулся старик. – Сегодня выход богини Атаргатис, а я и так замешкался. Один совет я всё-таки дам тебе, парень, в благодарность за помощь. Философия не сделает тебя ни счастливым, ни богатым. Зачем тебе смысл жизни? Видишь, строят дом. Кто-то в нём поселится и будет жить. В этом есть смысл. Всё остальное слова.

Он ушёл, а Спартак, обескураженный, остался стоять посреди улицы. Смысл в строительстве дома? А ведь и правда: дом за домом построили весь Пергам! Старик, может быть, сам того не желая, высказался, как мудрец. И фракиец решил, что в первый же свободный день придёт сюда, к этому забору, возле которого растёт бурая колючка, на этот пустырь, где строится дом, и попросит разрешения чем-нибудь помочь рабочим: хотя бы возить тачку с кирпичом. Он станет строить Пергам, – наперекор судьбе, вложившей ему в руки меч.

Однопалаточники долго хохотали над кувшином.

В лагерь пришла новость: их центурион Сцевин уезжал в Рим. Вызов Гнею Сцевину был прислан от имени самого Суллы: диктатор ничего и никого не забывал. Приказ шёл долго, кружным путём, побывав перед тем во Фракии. Начищенный, намытый, надраенный Сцевин прощаться собрал всю центурию. Фракийцы выстроились перед начальником. Это были уже не обросшие длинными волосами дикари в конопляных одеждах, но римские воины. Полотняные панцыри, римское оружие, бритые подбородки, осмысленные взгляды. Удовлетворённо хмыкнув, Сцевин скомандовал «вольно».

– Понтийский царь Митридат готовится к новой войне, – начал он свою прощальную речь. – Непобедимые римские легион уже разбили однажды его сброд, восстановили порядок и народоправство, дали Пергаму и всей Азии свободу. Но сейчас, когда великий Сулла в Италии, Митридат может опять высунуть расквашенный нос из своего царства. Вам надоел лагерь? Требуйте у начальников боевого похода. Вы отказываетесь есть, что дают? Опять же, просите, чтобы начальники повели вас на Митридата. Его царство очень богато. Какая добыча ждёт вас, счастливцы! Завидую вам. Я научил вас ремеслу воина, вы принесли Риму присягу. Выполняйте свой долг всегда, не посрамите учителя. А теперь я покидаю вас, – заключил Сцевин и прослезился.

От имени центурии и ему поднесли денежный подарок – недельное жалование от каждого воина. Амфилох, хранивший общие деньги декурии, долго негодовал по этому поводу.

Нового центуриона звали Феликсом. Он был молод, и ноги у него были гладкими и крепкими, а не в жилах и шишках, как у Сцевина. Никому в декурии Амфилоха не понравились его глаза, – белесые, неподвижные, без ресниц. Говорили, такие глаза у Суллы, и Феликс очень гордится этим. При первом же знакомстве с восьмой декурией, обходя строй и мрачно разглядывая фракийцев, новый центурион неожиданно огрел Спартака палкой: наверно, парень был сам виноват, слишком неприязненно уставился в бесцветные глаза начальника. Потом другие декурионы упрекали Феликса, указывая, что Спартак – исправный воин.