Конопляный рай

–Кончай обламывать Пахан. Говорю тебе, баба голая. Я её спрашиваю, ты кто? А она мне – ласточка. Прикинь, у бабы вместо глаз пустота, а сама как будто гримом покрашена. Как человек-невидимка, которого увидели, когда дождь на него капал. Так и она. Жутко, но прикольно.

– Кончай, Кася, страх нагонять, – недовольно ворчал Остап, протягивая слова лениво через нос и путаясь в онемевшем языке.

– Ничего я не гоню. Ты чё, про человека-невидимку не читал? Уматный рассказ, там чувака ловили, за то, что он стал невидимым. Прикинь, пальто по улице бежит, а от него народ в разные стороны шарахается.

– Ну куда она потом делась?

– Кто?

– Ну, тёлка, ласточка.

– Улетела, – Кася тонко смеётся, передавая козью ножку по кругу.

– Сколько же ты выкурил тогда? Чтобы такие глюки поймать?

– Да ты Остап не врубаешься. Вокруг нас полно всякой дряни, мы просто не видим. Вон, у Пашка за спиной мужик стоит. В натуре говорю.

– Кончай дурру гнать! Я тебя убью сейчас, Касинский. Ты где мужика увидел? – ругается Пашка, но не поворачивается. Глаза его немного растерянные, и бегают в поисках подтверждения того, что Кася шутит.

– А ты повернись. Всё увидишь. Только штаны сними перед этим, а то от страха обделаешься.

Ребята прыскают от смеха, но Пашке не до веселья. Он делает попытку повернуться, но Остап опережает его и резко ухает, от чего Пашка вздрагивает, и толпа снова закатывается истерическим хохотом. Неожиданно Кася замолкает и смотрит в темноту. Все так же перестают смеяться, захваченные Касиным манёвром. Молчание переходит в шёпот, после чего каждый замыкается в свои мысли и видения. Постепенно глаза ребят затягивает пелена, и никто кроме Димки уже не видит, как мальчишки преображаются, превращаясь в совершенно других людей. Вернее, существ.

На каждого в отдельности наркотик действовал по-разному. Жадный до «дури» брат замыкался. В такой момент понять его было невозможно. Сделав несколько глубоких затяжек, он как-то даже ждал «прихода», когда едкий дым заполнит его голову. Лицо его расцветало, а глаза становились блестящими, но совершенно пустыми и бесцветными. Даже добрыми. Но это была безразличная доброта ко всему, что творилось вокруг.

Остап не мог сильно затягиваться. Наверное, внутренняя тяга к спорту всё ещё препятствовала проникновению яда. Он заходился кашлем, и все смеялись.

– С л а б а к, – тянул Кася через нос и, спокойно пропуская через легкие едкий горьковатый дым, улетал в свои, только ему ведомые миры.

Не обращая внимания на бессмысленные диалоги, Дима потягивал в сторонке чай из своей походной кружки и прикусывал карамелькой. Кроме обычной заварки в котелке напаривались разные травы, некоторые из них были до того горькими, что вызывали трясучку в теле. Были и ягоды, в основном шиповника и барбариса, попадались даже веточки смолянистого кедра. Всё это делало напиток таким ароматным, что никакой домашний чай не шёл в сравнение. Пить его можно было бесконечно, правда, конфеты делились на всех поровну, поэтому приходилось растягивать удовольствие, и обсасывать подушечки до последнего. Кася такой чай не пил. Утолив только жажду, он обычно заваривал себе чай в большой почти литровой зеленой кружке. На неё он сыпал, едва ли не полпачки заварки, и мог тянуть хоть всю ночь.

Иногда Дима чувствовал, что и его поведение изменяется. Он точно так же, без причины, заливался смехом, и мог подолгу тупо смотреть в никуда. Незаметно все предметы вокруг оживали, как будто внутри них был пульс, некоторые даже менялись в размерах. Были такие, от которых, почему-то, исходило свечение. Это было и страшно, и до крайности интересно наблюдать за тем, что происходит вокруг. В один из таких моментов ему показалось, что рядом с ними действительно есть ещё кто-то. Один из предметов, похожий на старый котелок, незаметно подплыл к нему, Дима протянул руку, и его тут же словно ударило током. Его охватил жуткий страх, который не покидал его до самого утра.

– Ты, Демьян, тоже тащишься, – дразнил Кася. – Тебя торкнуло.

Дима резко приходил в себя, подозрительно озираясь по сторонам.

– Да, Диман, это дым действует на тебя. Так что ты такой же торчок, как и мы. Прикинь Паха… У меня сейчас приход был, я только что видел со стороны всех нас, и себя в том числе. Прикольно так. Как в гамаке плаваю над костром и смотрю как все мы сидим обкуренные. Даже страшновато стало, вдруг я улечу.

– Да куда ты улетишь? Ты как лежал, так и лежишь. В гамаке… Гонишь ты.

– Сам ты бяка. Я читал один рассказ…

– Прикинь толпа… Кася читать умеет, – перебивает Пашка, и все, в том числе и Кася, закатываются смехом.

– Да в натуре говорю, Джек Лондон, писатель такой. Там одного чувака долго в камере, ну, в смысле, в тюряге парили, в одиночке, и жрать не давали. Один кусок хлеба на день, и ещё в усмирительную рубашку засовывали, он буйный был, непокорный. И прикинь, он научился из тела вылетать, и путешествовать. Охрана придёт, кинет ему хлеб, а он лежит, типа не реагирует.

– И где он путешествовал? Типа…

– Кончай Паха обламывать. Ты сам читать не умеешь. Уматный рассказ, между прочим. Один раз он на острове оказался, без всего… В смысле, во время прихода, когда его в рубаху замотали усмирительную очередной раз… А он научился типа улетать, только без кайфа. Просто подумает и полетел куда-нибудь. Он даже в прошлое мог попадать. И оказался моряком. А там у них корабль на камни налетел, и затонул, а он доплыл до острова.

– Да читал я этот рассказ, Робинзон Крузо это.

– Остап ты не врубаешься. Робинзон Крузо для детей, типа тебя. Говорю тебе, он вообще без всего остался, ножик у него был, а остров десять метров длиной, там одни камни, и дубак круглый год, ни хавчика, ни пальм с бананами. Там один раз приплыли котики морские, он дубиной их давай мочить. Штук десять замочил, а потом несколько лет жрал солёное мясо.

– А соль он где взял? Кася, кончай нас за дураков держать.

– Паха, ты сам дурак, там же море солёное. Да пошли вы… Короче, я полетел, толкнёте, если чего, ну там, пожрать, или чайку с карамельками.

Костер продолжает медленно облизывать ветки, и тоже как будто тащиться от собственного дыма, одаривая компанию безразличным пламенем и светом.

– О с т а п. Твои кеды дымятся, – тянет кто-то из толпы… Андрей отдергивает ноги и вскакивает, как ужаленный, обжигая пятки. Всем весело и хорошо оттого, что дымятся стельки бывшего футболиста. Смех переходит в надрывный кашель, и счастливые лица краснеют, как жареные раки в кипящей воде.

Когда от реки становилось прохладно, и по болотам начинал стелиться серебристый туман, Дима заворачивался в одеяло, удобно расположившись на мягком сене. Он смотрел в небо, наблюдая как искры улетают в непроглядную темноту, не причиняя вреда маскировочной сетке. Небо висит звездным куполом над их маленьким уютным мирком, среди бескрайней тайги, и поёт свою ночную звездную песню, убаюкивая его в своем теплом одеяле. Иногда ему казалось, что он слышит эту музыку. Точно так же, растянувшись прямо на земле, рядом лежал брат и чертил разные фигуры обгоревшей головешкой в ночном пространстве. Неожиданно молчание прерывал чей-то голос, вытягивая всех из долгого ночного полёта по далёким мирам.

Больше всего любили говорить о фантастике. Оказывалось, что Кася прочитал множество таких книг. До дыр он истрепал уйму журналов, где встречалась фантастка и приключения, пересказывал их почти наизусть, и мог мусолить подробности часами, вызывая откровенный интерес у слушателей. Всех героев этих рассказов он почему-то называл чуваками. Было поразительно, как, пользуясь общепринятым уличным жаргоном, забывая имена, Кася с доскональной подробностью раскрывал суть рассказа, словно сам сочинял их. Иногда, он увлекался, и герои одного рассказа неожиданно переходили в другой. В таких случаях Остап останавливал Касю одной фразой: «Ты гонишь, Кася», – и тот, неловко улыбаясь, возвращался на исходную позицию:

…– Там, короче, чувак был, Здоровый как бык. Он одному полицаю в рог заехал, и убил. Прикинь, с одного удара. Его за это на каторгу сослали, а там был такой же здоровый, норвежец. Он с ним скорефанился, и они решили сбежать. А у норвежца родичи богатые были, и подкупили одного капитана, чтобы тот заплыл, ну, типа, в запрещённую воду. Короче, ближе к берегу. А всё равно надо было плыть до корабля несколько миль, а там акул кишело. И короче, они поплыли, а акулы их окружили, те давай ножами отбиваться.

– Откуда у них ножи взялись? Кася ты гонишь! Они же на каторге, сам говорил.

– Паха, кончай обламывать, – вмешивается Андрей. – Я слышал про этот рассказ, Кася не гонит. Его в «Вокруг Света» печатали. Продолжай Вован, что там дальше?

– Говорю тебе, они себе сделали втихоря ножи, и курковали в соломенных матрасах. Их как самых здоровых выбрали на разгрузку табака, они и слиняли. А до корабля две мили надо было плыть. Там их ждали. Одного, короче, мелкие акулы окружили, и, короче, схавали. А этого атаковала рыба молот, там вообще огромная акула была. Он долго с ней бодался, и уже под самым бортом ей нож в самый глаз всадил. Когда его вытащили, то он назвался именем своего корефана, норвежца. А матросам пофигу, кого забирать, им родственники забашляли. А того так и сожрали. А рыба-молот за кораблём поплыла, долго плыла. Типа, запомнила. И потом, где бы, в каком порту этот чувак не появлялся, она там появлялась, преследовала. А потом он сам к ней бросился, типа один на один.

– Кася, ты гонишь. Как бы он её узнал? Все акулы одинаковые.

– Сам ты такой Паха! Он же в неё кинжал всадил, прямо в глаз. Она так с ним и плавала. Любой заметит, что у акулы в глазу крест торчит. Рукоятка в форме креста была сделана.

– У него, наверное, башню снесло.

– Да ты Пашёк не читал. Прикольный рассказ. Чувак был конкретный. Жаль не помню как называется. Андрюха не даст соврать, я в натуре в журнале прочитал, «Вокруг Света». Ты ещё хрен достанешь его, в библиотеке на него очередь.

– Вот бы кино такое посмотреть.

– Да ты в уме Остап? Где тебе режиссёр такую акулу найдёт. И такого кабана. Он кочергу в узел завязывал.

– Кочерга ерунда. У меня прадед казак был, он пальцем пятаки гнул. Ему твоя кочерга, что проволока.

– Я Андрюха, против твоего прадеда ничего не имею, но чувак в натуре здоровый был. Но Паха прав, с головой у него точно не в порядке было. Сила есть, ума не надо.

Выговорив очередной сюжет Кася надолго замыкается, и молча смотрит в пустоту ночного неба.

– Приколись, Андрюха, – возникает из небытия Кася. —Вот эта точка может быть больше, чем вся наша галактика. А ты Пахан не смейся, в натуре говорю. Там тоже есть свои планеты. Я читал. Остап, ты прикинь. И в ней где-то сидит такой же маленький Остапчик и забивает косячок. Такой малюсенький-малюсенький. И тащится.

Толпа прыскает и падает с «коек».

Постепенно вырубались: первым Дима, потом Паша. Кася оставался один на один со своим маленьким миром, потихоньку выпуская изо рта ядовитый дым. Сквозь сон, тихо проникающий в сознание, Дима иногда видел мерцающие язычки костра и одинокую, как каменная индийская статуэтка, фигурку Каси. В ночной тиши слышались обрывки его фраз. Кася продолжал разговаривать с Андреем, в отблесках костра виделись его жесты рук, медленные и магические. Дима заворачивался глубже в одеяло и проваливался в бесконечный мрак. К середине ночи просыпался брат и бесцеремонно забирал одеяло с любого, оставив свое скомканным где-нибудь в ногах. Когда костер превращался в едва мерцающую точку, то неизвестно откуда появлялся уже не летний холодок и щипал свои жертвы холодными руками. Вокруг умирающего огня сновали мыши в поисках забытой корки хлеба, и все время пищали меж собой, совсем не боясь огромных гулливеров, которые шевелились и бормотали во сне. Лесные разбойницы ползали возле самых лиц, заглядывая в закрытые глазницы своими светящимися бусинками, и с любопытством шевелили черными носиками, утыканными тоненькими усиками. В темноте слышался шорох лесных зверей, в недоумении останавливающихся перед необъяснимым запахом, вызывающим легкую дрожь под шерстью. Все ждали, когда догорит последнее пламя. Но огонь упрям, и умирать не собирается. Его язычки облизывают очередную жертву, признаваясь ей в любви, и жертва медленно сдается. Она, как возлюбленная, полностью отдается во власть стихии и страстно и бесследно сгорает, давая рождение тысяче новым искоркам. Они разлетаются в разные стороны в поисках жертвы и предупреждают обитаемый мир: «Я жив, и я не дам в обиду тех, кто подарил мне сегодня жизнь и пищу».