– Кто расстреливать будет, господин Генерал? – поинтересовался поручик. – Комендантский полк задействован на хозяйственных работах.
– Из какой роты солдат?
– Третья рота сто шестнадцатого полка.
– Вот пусть ротный и расстреляет. Сам. Он воспитал такого солдата. Ему и кашу расхлебывать. В другой раз будет знать, что и с командира за мародерство взыщется.
И Александр Васильевич, погладив лакированную крышку пианино, неожиданно замурлыкал себе под нос, сочинённый им романс:
– Не расцвел – и отцвел
В утре пасмурных дней.
***
Зарядили бесконечные августовские дожди. Поручик Горин писал письмо в Ялту, куда добровольно уехала работать сестрой милосердия в один из тыловых госпиталей для нижних чинов его невеста – княжна Анастасия Барятинская. Поручик был недоволен её патриотическим порывом, был он большой бабник и ужасный ревнивец одновременно.
За этим занятием его и застал Лузгин. На словах передал приказ командующего.
– Почему я?!. Потерять честь офицера? – вскричал Горин, застегивая пуговицы мундира. – Я не выполню этот приказ! Ни-ког-да.
– Тогда, поручик, расстреляют и вас. Вы Самсон Самсоныча знаете.
Злой, как собака, Горин принял от конвойных рядового Карагодина. «Никак генерал в этих вонючих болотах умом двинулся, – думал поручик, выводя мародера в старый парк. – Такие приказы русскому офицеру отдавать!.. Пусть бы патрульные и пустили этого бандита в расход!
Он с головы до босых ног оглядел фигуру своего рядового. Подумал: «У-у, морда!… Такой на большой дороге встретит – горло, как заправский абрек, перережет. Мне только и осталось, что со всякой падалью возиться, руки марать. Мародеру свинец в сердце, мне – пятно на чести, на всю жизнь пятно»
– Ваше благородие… – плакал Карагодин, глотая сырой туман, напитанный тяжелым болотным духом. – Ваше благородие… Я еще молод. Идее ж справедливость? За портянки – и к стенке? Христа ради прошу вас, ваше благородие, не берите грех на душу!
– Пошел, пошел… – подталкивал его Горин наганом в спину. – Умри без плача, как солдат.
Петр обернулся, по-собачьи преданно заглянул маленькому поручику в серые грустные глаза. Потом упал на колени.
– У меня одна вещица есть, ваше благородие… В одном местечке укромном.
– Некогда нам в то местечко ходить… – злился поручик, выбирая безлюдное место в парке. – Немцы фланги отсекли. Не ровен час ударят железным кулаком прямо под дых.
– Так и ходить никуда не надобно… За вещицей-то. В нижнем белье спрятал. У меня в мешочке, у самой мошонки, как у сердца, ваш благородь!
Горин остановился, сплюнул.
– Ну, герой… Показывай!
Петруха судорожно полез в штаны, покопался там и извлек брошь.
– Во-о… – слезливо проговорил он. – Алмазы, ваш бродь!..
Горин взял брошь в руки, обтянутые мягкой лайкой перчаток. Присвистнул.
– Беги! – равнодушно приказал он.
– А стрельните? – дрожащим голосом спросил Петруха.
– Беги, сволочь, сказал… И молись на ходу! Коль раню, то твоё счастье.
Карагодин побежал. Командир роты, не целясь, выстрелил вслед мародёру. Карагодин пошатнулся, согнулся, но всё ещё бежал по инерции. В конце аллеи споткнулся и упал. Потом встал на четвереньки и по-собачьи, боком стал передвигаться к канаве, залитой дождевой водой.
Горин смачно сплюнул на вылизанную дорожку парка, спрятал револьвер в кобуру и, не оборачиваясь, поспешил в роту.
Револьверный выстрел в парке был тихим, почти не слышным – густые кроны столетних вязов поглотили звук выстрела.
Уже в казарме разглядел брошь, щедро инкрустированную драгоценными камнями и перевел надпись: «Время – врач всех необходимых зол».
– Ишь ты! – вслух сказал Горин. – Необходимое зло… Вот я и сотворил «необходимое зло».
Мимо проскрипела давно не мазанными колесами повозка комендантского взвода: собирали не убранные трупы с улиц города.
– Эй, санитары! – позвал Горин. – Вон там, в кустах терновника, наш солдатик лежит. Коли труп – отвезите в мертвецкую. А коли жив – в госпиталь.
Старый санитар с обвислыми жидкими усами и угрюмым взглядом выцветших глаз смотрел на свои сапоги, забрызганные кровью.
– Что молчишь, старый осёл? – не зло спросил Горин, думая о своём. «Сколько может стоить неожиданный подарок судьбы – фамильный медальон старинного рыцарского ордена? С этой «штучкой», пожалуй, можно и имение под Мценском отыграть. Да что там старенький флигель! Можно и родителям Анастасии пыль в глаза пустить. Пыль-то – бриллиантовая».
– Будь исполнено, ваше благородь… Подберем бедолагу.
И санитар крикнул, дергая за брезент:
– Назар! Вылазь!.. Работенка есть…
– Шо б ты сдох, дед! – отозвался полупьяный голос его напарника.
Брезентовый полог откинулся, и показался молодой санитар с недопитой бутылкой трофейного шнапса за пазухой.
– Гляди, на патруль нарвемся – Самсон Самсоныч пропишет тебе похмелку!
Парень заржал:
– Так рази это водка? Это, дед, дезинфекция… От всякой нечисти первейшее лекарство! А тута и раненые, и разложившиеся. Вонища… – Он дернул за вожжи. – Но, родимая!..
Каурая, скосив равнодушный взгляд на возницу, уперлась копытами в сколькую немецкую брусчатку, и печальная повозка тронулась в сторону кустов. Молодой санитар, натянув вожжи, слез с рундука.
– Кажись, жив курилка!.. – сказал он усатому.
– Тогда тащи, Назар… Мертвое – к мертвым, живое – к живым…
Глава 21.
ЖАЖДА ВЛАСТИ – СИМПТОМ НЕИЗЛЕЧИМОЙ БОЛЕЗНИ