Роман без героя

– Дитер? – наконец расслышал имя маленького пруссака Карагодин.

– Iha, meine Name ist Diter, – повторил паралитик и даже чуть-чуть кивнул своей огромной головой, раздутой водянкой.

«Дитер, – подумал Петруха, – странный дом, странное имя … Видать, родители, испугавшись плакатов с кровожадными казаками, отрезающими головы младенцам, убежали, а больного прусёнка бросили на произвол судьбы. Кто ж такого на коляске по болотам покатит?»

Он взглянул на мальчика и засмеялся.

– Тебя бы, паря, на ярмарке в балагане показывать – отбоя бы от зевак не было!.. – рассмеялся Карагодин.

Он отошел от ложа мальчишки, толкнул коляску, которая докатилась до самого зеркала.

– И коней воровать не надо, – говорил Петр Дитеру. – Ты в клетке сидишь, глазами хлопаешь, а народ валом валит… Ха-ха! Гутен таг, Дитер! Тебе конфетку, мне – пятак. Обоим хорошо, да?

Мальчик тихо улыбался, не понимая речи чужака.

– Живешь ты, Дитер, богато. Марки мне ваши поганые ни к чему. А вот золотишко я люблю. Сережки мамкины, колечки – есть? – спросил Петруха мальчика. – Эти секиры и прочие железяки нехай стоят у печи. Мне колечки, сережки с изумрудными глазками, бусы янтарные больше по душе.

Глаза заморгали чаще, словно мальчик понял, о чем говорит незваный гость.

– Какие-нибудь камушки, дорогие побрякушки – есть? – спросил Карагодин Дитера, нисколько не заботясь о том: понимает его больной мальчик или нет. Он даже потряс дробное тельце мальчика, чтобы тот лучше усвоил вопрос солдата.

Глаза крупно моргнули, будто сказали: «Да!».

– Да?!. Ты моргнул – да? Вот это, Дитер, другой разговор! – обрадовался Петруха. – Я поищу похоронку, а ты поморгай мне, когда будет горячо.

Он вытряхнул на пол содержимое платяного шкафа, всех ящиков черного комода, сработанного из какого-то мореного дерева… Ничего подходящего не было. Глаза не моргали.

Настроение победителя скисло.

Рядовой Карагодин сел на пол, с укоризной поглядывая на паралитика, снял сапоги. Медленно раскрутил вонючие портянки и намотал на уставшие ноги куски бархатной портьеры, которые он откромсал немецким кинжалом от портьер при поиске золотишка.

– Чё зенками не хлопаешь? – злясь на неудачный промысел, спросил Петр. – Где золотишко-то, хлопчик?

Больной закрыл глаза.

– Ага, говорить не хочешь…

И тогда Петр дернул за бордовой покрывало, на котором лежал мальчик. Тело бедняги от резкого рывка повернулось на бок. Глаза распахнулись и трижды мигнули солдату.

И тут Петруху осенило. Обычно самое дорогое прячут рядом с самым дорогим. Чего это вдруг больной поверх покрывала лежит? Больных под одеяло укладывают, а не сверху…

Карагодин встал, прихрамывая, подошел к мальчику.

– А ну встань, сучонок!

Мальчик молча смотрел на Петруху.

– Встать!… – заорал Карагодин, но тут же рассмеялся: как встанет этот паралитик? Просто его нужно подвинуть, сковырнуть с одеяла и посмотреть хорошенько – что там, под матрасом?

Петр взялся за край покрывала и сдернул его на пол. Паралитик откатился на край кровати, но не упал. И все так же во все глаза смотрел на чужака, крупно моргая: да, да, да.

– Зенки закрой! – сплюнул Карагодин, чувствуя, как в груди просыпается чёрная ненависть к этому человечку. Он знал, что после приступа ненависти к горло подступит тошнота, кровь отхлынет от лица – и на минуту он потеряет сознание, отключится от реального мира, от всего, что происходит с ним. И ничего не будет помнить об этом провалившемся в тартарары времени. Ничегошеньки…

Петр пошарил рукой под матрасом и вытащил из-под него шкатулку, изящно сработанную из красного дерева, с резной крышкой и с желтым игрушечным замочком.

– Ага!.. – потряс он шкатулку, в которой что-то загремело. – Попалась, златая рыбка!

Мальчик пошевелился, протестующее заверещал.

– Молчи, сучок! Молчи! И зенки задрай!

Петруха ковырнул замочек кинжалом – и достал содержимое. На дне полупустой шкатулки лежали два золотых кольца и массивная брошь, усеянная белыми сверкающими камушками. Посреди броши, на зеленом камне, золотом горела какая-то надпись, выцарапанная готическим шрифтом.

Хозяин замка принадлежал к старинному рыцарскому ордену. И если на клинке кинжала было начертано «Необходимое зло», то на медальоне ордена должны были выграверованы слова древнегреческого драматурга Менандра: «Время – врач всех необходимых зол».

– Дорогая вещичка, Дитер!… – повеселел Карагодин. – Живём, парень!

Паралитик заволновался. Это было видно по глазам. Потом он замычал, призывая Петра положить вещь на место.

– Тихо, тихо, немчура проклятая, – сказал Петр, думая, какую из подушек бросить мальцу на голову – он боялся этого взгляда и застывшей полуулыбки на лице уродца.

Любой свидетель, даже немой – опасен. Он выдернул из-под головы массивную подушку в бордовом напернике, отвернулся к зеркалу.

Но прежде чем Петр перекрыл дыхание мальчика, уродец хрипло позвал кого-то истошным криком:

– Varus[37 - Кличка собаки: Вар, очевидно, от Varus – имени римского наместника этой провинции Германии в 5 в.н.э. Потерпев сокрушительное поражение в Тевтобургоском лесу от германских племен во главе с Арманием, Varus покончил жизнь самоубийством.]!.. Vas!

Карагодин изо всей силы зажал подушкой рот Дитера. Тот даже не засучил ножками, судорожно дернулся пару раз… И затих под легкими перьями, надерганных, на его беду, из крыл ангела смерти.

Петр с облегчение вздохнул. Но торжествовать победу было рано.

Где-то в глубине сводчатого коридора замка отрывистым хриплым лаем отозвался пес. Послышался странный звук, будто кто-то сталью скреб по скользкому камню, – так когтистые лапы на поворотах царапали скользкий пол.

В следующее мгновение в комнату влетел огромный черный пес. Он, осадив бешеный бег, уткнулся слюнявой мордой в ноги мальчика. Потом, мгновенно группируясь, напружинился – и полетел в долгом прыжке на Петра, целясь в горло врага.

Рядовой Карагодин, считавшийся не слабым воякой в своей роте, успел выхватить из-за ремня трофейный кинжал. Собака, ослепленная злобой, в горячке атаки не заметила подставленный стальной клинок. Она грузно села на жало, взвыв на весь замок. Штык пропорол ей живот. Да так, что собачьи внутренности вылезли наружу, как на скотобойне из вспоротой туши кулем вываливается ливер.

Пес дернулся, забрызгивая Петруху черной кровью, задрал морду, испустив последний вой. И затих.

«Славный тесачок-то, – вытирая о покрывало, на котором лежало бездыханное тельце мальчика, подумал Петр, – славный».

Карман приятно оттягивала дорогая фамильная вещь с каменьями. На золотой цепи. Такую штуковину, размышлял он, на груди с гордостью носили эти люди, закованные в железяки. Пусть и ему послужит.

Уходя из комнаты, где Пётр совершил своё преступление, он невольно обернулся на жертву. Чёрного пса, которого он только что зарезал, не было.

– Чёрт! – привычно чертыхнулся Карагодин. – Уж не дурной ли сон мне снится? Кишки собачине выпустил, а её на месте нет. И ни пятнышка крови… Чертовщина какая-то!

Глава 20