Гомоза

– А ты раба себе найми, и пусть он сумки таскает, – натужно улыбался Егор Дмитриевич, сжимая вспотевшие ладони. Не такого приёма он ждал.

– Всё такое же брехло, – дала ему оценку мать.

– А отчего мне меняться?

– Чего приехал? – вдруг спросила Лидия Тимофеевна и стала пальцами перебирать выбившуюся из диванной обивки нитку. – Уволили?

Гомозин вздохнул и с грустью поглядел на мать. Наверное, размышлял он, сам виноват: заслужил.

– Нет, соскучился.

– Ага, как же…

– Ну чего ты надулась сидишь? – Гомозин сел на локоть кресла поближе к матери. – Что же меня теперь распять, что ли? Ну не мог, да. Мам, как белка в колесе был, только бы не думать. Вот, руку на сердце кладу. – Он приложил ладонь к груди. – У меня там друзей совсем не стало: всё один.

– И чем ты гордишься? – смотрела на нитку Лидия Тимофеевна.

– Да не горжусь, а только говорю, что не в тебе дело. Одному мне нужно было быть.

– Чай будешь? – не глядя на сына, сухо спросила старушка. – Сейчас Николай Иванович придёт.

– Вот и познакомимся наконец, – изобразил радость Гомозин и стал нежно трепать мать по голове.

– Ну-ну! – брыкнулась она.

– Да что ты, не рада мне, что ли? Уехать прикажешь? – встал перед ней Егор Дмитриевич.

– Ох, какая драма! – брезгливо отмахнулась от него Лидия Тимофеевна. – Пошли чай пить.

Она медленно поднялась и зашаркала на кухню.

Егор Дмитриевич сел за стол и стал следить за движениями старушки. Она делала всё медленно, рассудительно. Каждое действие её было конкретно: не было в нём ничего лишнего. Сыпала она заварку в заварник – так в одно движение: не убавляла и не прибавляла; воду в чайник наливала сразу, сколько нужно; плиту зажигала с одной спички; кружки ставила ровно, не поправляла, не крутила за ручки. Ничего у Лидии Тимофеевны не гремело, не стучало: предметы в её руках словно сладко шуршали. Гомозину вдруг вспомнились дни детства, когда он оставался дома по болезни и мать за ним ухаживала. Лежал он с утра в тёплой постели, укутавшись в одеяло, а на кухне тихо шла жизнь: в руках мамы вот так же нежно шуршали предметы. Спокойно было тогда на душе у маленького Егора. Можно было закрыть глаза и уснуть. И теперь он слышал эту кухонную симфонию, и ему сильно захотелось спать. Перед глазами встала пелена, в ушах что-то глухо звенело и было тепло на душе, покойно.

– Нашёл кого-нибудь? – Мать села напротив него, поставив чайник на огонь.

– Не искал, – отстранённо отвечал Гомозин, медленно оглядывая уютную старушечью кухню, обвешанную и обставленную всякими безделицами.

– Давай поспеши – дело молодое.

– Я тебе уже говорил про советы, – спокойно отозвался Егор Дмитриевич.

– А это просьба – не совет.

– Тебе-то это на кой? Вот найду – и совсем приезжать не стану.

– Велика потеря! – хитро заулыбалась Лидия Тимофеевна. – Не раз в полвека, так теперь – в век. Тут кого-нибудь и поищи на родине. Малость успокоишься, освоишься – хорошо жить будет.

– Видел я ваших местных тигриц – нет уж, спасибо, – улыбнулся Егор Дмитриевич.

– Егорка, ты старуху не огорчай: внуков родных бы мне понянчить, а то всё чужих.

– Есть разница каких? Плохие детки, что ли?

– Золото, а не дети. Да не родные, – закачала она головой. – Ты надолго приехал? – поняв, что продолжения темы не последует, спросила она.

– Пока не знаю.

– Уволили всё-таки? – Лидия Тимофеевна ударила вафельным полотенцем по столу.

– Сам ушёл.

– Дурной, что ли? Егорка, больной ты у меня? Чего такое?

– Поссорились, – нехотя отвечал он.

– С Андрюшей? Да как с Андрюшей можно?

– Всё, стоп, – жестом отрезал Гомозин, – хватит, а то уеду.

– Чего же делать будешь?

– Ну вот я за тем и приехал.

– С ума спятил? – чуть не испугалась старушка.

– Сама же только говорила успокоиться на родине.

– Да это же я… – замялась она, – одну дурь другой вышибить.

– Коварная ты женщина, мама, – заулыбался Гомозин.

– С дураками только санитары сладят. – Лидия Тимофеевна, наверное, впервые за этот день искренне улыбнулась.

– А ты всё держишь в «своей пятерне миров приводные ремни», – засмеялся Гомозин.

– Погляди на него: не всё забыл, – одобрительно подняла брови старушка. – Так всё-таки, что делать с собой будешь?

– А вот, может, по профессии и пойду.

– Шут гороховый! А хотя чего я? – будто задумалась старушка. – У нас в школе как раз померла Клавдия Георгиевна – её место и займёшь.

– Годится, – в шутку согласился Егор Дмитриевич.

– Дурак?

– Шизофреник, – поправил Гомозин.

– Вот точно, – подняла палец старушка, услышав свист чайника, и поднялась с места.