Патриарх Тихон. Пастырь

В спальне под белоснежным покрывалом постель, ночной столик с канделябром. В канделябре три толстых свечи.

Кабинет и библиотека совмещены. Книжек в шкафах немного, место освобождено для нового хозяина. В зале четыре широких окна, светло. В одном углу икона, в другом – фисгармония. У стен два дивана, четыре кресла.

– Для одного жителя помещение чересчур просторное, – сказал Тихон.

– Много – не мало. Друзьями обзаведетесь, – пообещал отец эконом и показал на часы. – Я вас оставляю, до обеда только двадцать минут, а у нас точность – уж прошу извинить – во главе угла.

Отец инспектор ожидал увидеть за обеденным столом отца ректора весь цвет семинарии, но приборы были поставлены для двоих.

Келейник подал овощи, уху, приправленную травами, угрей, фрукты. Вина не было, но крепчайший чай благоухал розами и каким-то экзотическим нектаром.

– Наши семинаристы народ воспитанный. Дикостей, характерных для российских учебных духовных заведений, у нас не бывает, – сказал отец Климент. – Мне здесь с инспекторскими обязанностями управляться было несложно.

– Я перед отъездом много читал о Холмской земле и, признаться, тревожусь.

– Нет, здесь спокойно. А кстати, кто из писателей вам ближе, Толстой или Достоевский?

– Толстой, но Алексей, – ответил Тихон.

– Ах, «Иоанн Дамаскин»! – усмехнулся ректор. – Что ж, пусть Алексей. Но тогда так: за кем из этой троицы – будущее?

– «Колокольчики мои, цветики степные» – на все времена.

– Но «Братья Карамазовы» – этот ад человеческой души… У Льва Великого – Пьер, капитан Тушин, Наташа, Элен, старик и сын Болконские!

– А у Алексея Толстого – царь Федор Иоаннович, – улыбнулся Тихон, – в нем и карамазовы уместились, и пьеры безуховы… Да я и не сравниваю… Мировая известность за «Анной Карениной», за «Идиотом», но стихи Алексея Константиновича уже сегодня – частица русской души. Как и стихи Пушкина, Некрасова.

– Вы поклонник Некрасова?.. А не приходилось ли вам держать в руках «Что делать?»? – Лицо архимандрита напряглось, но глаза он опустил.

– В студенческой библиотеке Санкт-Петербургской духовной академии в мою бытность эта запрещенная книга имелась.

– Ну а все эти Златовратские, Помяловские…

– Литература правдивая, но скучная. Скучная правда – недолгий жилец. Если поменьше возражать, тем более возражать несуразно, было бы много покойнее. И в обществе, и в самой журналистике.

– Пожалуй, – согласился архимандрит: у него отлегло от сердца.

О семинарии разговора не было, о религиозной жизни Холм-щины тоже.

После чая отец ректор повел отца инспектора в гостиную показать свою художественную коллекцию. Картины сплошь покрывали самую светлую стену. Всё это были пейзажи, а в центре шесть небольших полотен на религиозные темы.

– Местные художники, местная природа. – В голосе отца ректора не было ни гордости, ни удовольствия.

Религиозные картины католического толка, световые контрасты жесткие, драпировки тяжелые с претензией на величие.

– Вот мир, в котором вам предстоит жить, служа православию… Я собирал эти картины с некоей целью, а потом забыл, чего ради, кому и, главное, что хотел я доказать этими картинами… Впрочем, местному обществу мое собрание нравится.

Тихон оказался зрителем внимательным.

– Мне кажется, – сказал он, рассмотрев каждое полотно, – некоторые пейзажи написаны и мастерски, и с любовью… Мельница, стога сена, даже вот эти лужи на дороге. Воздух серый, но чувствуешь – тепло, весна.

– Эти вещи, пожалуй, самые талантливые, – согласился архимандрит. – А вот Бог, святость у них здесь точь-в-точь как на этих картинах, с ядовитой зеленью, с лакированной тьмой, с приторной розовостью. Одним словом, уния… На Холмщине уния ушла в прошлое шестнадцать лет тому… Высокопреосвященные Иоанникий, Леонтий, ныне преосвященный Флавиан многое восстановили в искалеченном церковном обряде. Но ведь от того, как начертаны буквы, Слово не меняется. Понимать бы это. А у нас – будто на уроке чистописания, когда учителя своей въедливой настойчивостью вызывают столь сильный протест в учащихся, что те умышленно заливают тетради чернилами.

– Чувство умеренности – дар. Не всякому сей дар ниспослан.

– С Богом, отец Тихон! Приступайте к делам. Надеюсь, наши воспитанники доставят вам не одни только огорчения. Почаще цитируйте Мицкевича. Великий и могучий – здесь почитается языком хлопов. Это второе, а первое, – архимандрит с улыбкой показал на свою шелковую рясу, – уважение к дорогим одеждам и к прекрасным лошадям в местных людях неискоренимо. Это страна панской гордыни и бессловесного, почти скотского холопства.

Никому еще не известный в Холме, Тихон пошел поклониться чудотворной иконе Божией Матери.

До вечерни оставалось часа полтора, людей в соборе было мало. Вдоль стены на лавках сидело несколько благообразных старушек. Внимали лепету отрока с огромной головой.

Церковная прислуга протирала иконы, меняла цветы. Весна еще не набрала тепла, а цветов уже много. Видимо, выращивали в парниках.

Чудотворный образ, привинченный к раме, был поднят над Царскими вратами.

– Приложиться пришел? – спросила Тихона одна из прислужниц. – Опускают по субботам да по воскресеньям. В субботы акафисты служат, в воскресенье – простые молебны.

Лик Богородицы светился ласковым участием. Чудотворный образ пережил с народом все его беды, принял столько горчайших честнейших молений, столько простил людям, что хотелось оставаться перед ним безмолвным, биение сердца заменяло слова.

Икону пересекал шрам. Крымские татары, разорившие Холм в 1499 году, святыни русских не пощадили. Сдирая золотые ризы, рубанули саблей.

Не раз и не два соборные батюшки закапывали икону в потаенных местах, спасая от посягательств католиков. Католики упорно охотились за православным источником благодати. Униатский епископ Яков Суша упросил польского короля Яна Казимира отнять икону у схизматиков. Все делалось втайне. Королевская комиссия пала на головы православного Холма как снег среди лета. Униаты явились на обычную службу с жолнерами. Когда забирали икону, некий православный монах кричал «Караул!», грозился Хмельницкому жаловаться. И Хмельницкий явил полякам казацкую силу. Присмирели униаты, вернули святыню, но кратким получилось торжество. Снова двинулись друг на друга казаки и поляки. Униаты захватили икону, увезли в Люблин, доставили в войско Яна Казимира. 20 июня 1651 года чудотворный образ Холмской Божией Матери был под Берестечком у короля. Крепко побили поляки казаков.

В 1672 году король Михаил Корибут Вишневецкий во время нашествия крымских татар приказал привезти Холмскую икону в свою армию.

Годами владели польские костелы русской святыней, но мир менялся, сильные становились слабыми, слабые преображались, и православный народ вновь обретал свое сокровище – завет пращуров, зримую молитву, тишину земли.

Безмолвное моление сладостно глубиной. Разверзается сердце, как Вселенная, а Вселенная входит в сердце, умещаясь в нем.

Кто-то настойчиво потянул Тихона за подол рясы. Большеголовый отрок, сияя огромными глазами, лепетал что-то радостное.

– Наклонись, – сказала Тихону старушка.

Он наклонился к отроку, и тот сказал тихо, но внятно, с детской хрипотцой в голосе:

– Владыка! Владыка!

– Ты ошибся, отрок, – сказал Тихон. – Я – иеромонах.

– Владыка! Владыка! – закричал мальчик и со всех ног побежал к алтарю.

Споткнулся, упал и, растянувшись, бил ладошками перед собой и звенел на весь собор:

– Господи! К нам владыка приехал, Тобою возлюбленный!

Старушки потянулись из углов поглядеть, что случилось. Тихон, поклонившись иконе, вышел в придел, а оттуда на улицу.

Племя младое, незнакомое