Патриарх Тихон. Пастырь

– Василий Иванович, ступайте к архиерею, заберите свое прошение. Гермоген – человек добрый, он поймет, простит…

– Василий Иванович, миленький! Посмотрите вокруг себя! В мире много бед, но радостей неизмеримо больше. Вы так молоды! Вы так красивы! Не губите себя. Монашество – смерть, а вы созданы для жизни.

Приходилось улыбаться, пережидая всплеск дамского красноречия. В тот же день, вечером, Василий Иванович отправился к преосвященному. Попросил благословения пожить хотя бы неделю в Печерском монастыре.

– Я назначил пострижение на субботу. У вас только два дня… Поезжайте. Знаю, как нелегко слушать жалеющих, любопытствующих…

Осенил крестным знамением и распорядился подать будущему иноку своих лошадей.

В Печорах Василия Ивановича принял келарь. Крытая коляска преосвященного произвела должное впечатление, предложил паломнику занять келию для самых важных господ.

– Позвольте мне пожить с иноками, – попросил Василий Иванович.

– Так ведь голодно будет! И холодно! В братских келиях жарко мы не топим.

– Я потерплю, отче.

– Ну-ну! – сказал келарь неодобрительно.

Келия, куда привели Василия Ивановича, была светлая, но и впрямь холодная, как погреб.

В келии жил инок Иосиф, монастырский библиотекарь. Лицо голубое, изможденное постом, а глаза радостные. Постояльца принял сердечно.

– Пойдемте, покажу вам Богозданную пещеру.

В пещерах Василий Иванович бывал еще семинаристом, но увидел в искреннем предложении Иосифа знак свыше.

У входа в гору библиотекарь скороговорочкою пропел стихиру святым:

– «Просияша светила многосветлая во мраце пещеры Богом зданныя; озариша души свои Светом Разума, восприяша в сердца пламень Духа огненный. О соборе святых Псково-Печерских, просветите и ны, вся люди верныя, и моленьями вашими крепкими распаляйте ны ко Господу любовию, во еже спаситися и нам, воспевающим вас».

Показал налево, на гроб, стоящий у стены прямо у входа.

– Преподобная Васса, в миру Василиса, супруга батюшки Иоанна Шестника, в иночестве Ионы. Его мощи почивают здесь же. Видите, направо? Под «Спасом» первонасельник преподобный Марк, рядом праведный иеросхимонах Лазарь, а сей гроб Ионы, строителя пещерной церкви. – Библиотекарь перекрестился, на лице его светилась кроткая улыбка.

«Как зайчик от зеркала, когда солнце за облаком», – подумал Василий Иванович об этой улыбке.

– Я наблюдал совсем еще отроковиц. – Монах опять перекрестился. – Господи, с какой надеждой прикладываются к мощам Вассы.

– Грешен, – признался Василий Иванович. – Ничего не знаю о преподобной.

– Да ведь и мы такие же неведающие… Пятнадцатый век, люди рода незнатного, из белого духовенства. Пришли из Юрьева Ливонского, из нынешнего Дерпта… Потому отец Иона и прозван Шестником. Хотя какой он «шестник» – изгнанник. Семейство перебралось во Псков в 1470 году, а через два года католики на Богоявление пустили под лед реки Омовжи пресвитера юрьевского Исидора и с ним семьдесят двух прихожан. Русское православие тоже дорого стоит, настрадалось не хуже первых христиан.

Василий Иванович быстро глянул на инока из-под бровей, тот сказал еще более утвердительно:

– Это правда, правда! И нашествия были, и собственные безумства. Возьмите хотя бы наших святых отцов Корнилия и Вассиана. От царя Иоанна Грозного невинно претерпели смертную муку. Мощи Вассиана до сей поры не обретены, а рака преподобномученика игумена Корнилия, как вы знаете, в Успенском соборе. Об отце Корнилии в хрониках так и сказано: «В лето 7078 февраля в 20-й день от тленного сия жития земным Царем предпослан к Небесному Царю в вечное жилище». Грозный пришел к нам в Печоры после новгородского погрома. Увидел высокие каменные стены с шестью башнями, каменные храмы, а игумен Корнилий построил и Благовещенскую церковь с трапезной, и храм Николы на вратах, и Большую звонницу… Забыл царь, что монастырь на границе стоит, свои собственные указы позабыл, мощь монастыря показалась ему изменой. Пыхнул да и отсек мечом голову игумену. Тотчас и опамятовался. Поднял тело, принес к Успенскому храму. Сия дорога так и зовется – Кровавый путь. Впрочем, все это предание.

Библиотекарь подвел Василия Ивановича к гробу праведного Лазаря, показал на вериги:

– В них двадцать пять фунтов, а прожил старец девяносто лет. Махонький был старичок, согбенный. Преставился в 1824 году, двадцать седьмого мая, а за два лета до того, двадцать девятого мая, у него был государь Александр Благословенный. Говорят, старец так сказал: «На требование твое от моего убожества наставления – признаю делание правды светилом для царя пред Отцом Небесным. Жизнь царя должна служить примером для подданных. Помни, государь, нам остается недолго жить на земле…» Прозорливый был.

Василий Иванович перекрестился:

– Какая-то сладость в сердце является, когда слушаешь или читаешь о преподобных отцах. С детства эта сладость во мне. Вы без особых подробностей рассказываете, а я так и вижу преподобного отца Марка молящимся у трех камней под тысячелетними дубами, отца Иону, копающего эту гору, чтобы храм устроить, невидимый врагам.

– Вы берегите в себе детство, – сказал Иосиф. – Детство и есть духовное золото.

Василий Иванович согласно, но сокрушенно покачал головою:

– В ваших словах истина! Очистить бы сердце от всего ничтожного, припасть бы к Богу, но знаете, о чем думаю? Совершенно о другом, о патриархе-иконоборце Иоанне Грамматике. Задали мне на днях вопрос семинаристы, а я с ответом оплошал.

– О чем был вопрос?

– О философии иконоборцев, об искренности… Терпимый к своим противникам, патриарх Грамматик мог бы сохранить и сан, и положение, но предпочел свободе, почестям – тюрьму и выколотые глаза. Я не лукавил с учениками, сказал прямо: чтобы не ввести вас в заблуждение, дайте мне время проштудировать проблему более углубленно.

– Иконоборство! – На лице библиотекаря Иосифа снова появилась печальная его улыбка. – Мне всегда казалось – истории не существует. Прошлого нет, есть нескончаемая цепь событий и жизни. Все, что минуло вчера или тысячу лет тому назад, присутствует в нынешнем «сегодня». Для протестантов иконоборчество, страшная борьба в лоне православия, сегодня представляется ничтожным нелепым эпизодом… Но Запад есть Запад. Франкфуртский Собор 795 года признал: иконы в храмах допустимы, но не нужны… Современное западное богословие видит в иконах изюминку Восточной церкви. Для них наши чудотворные святыни – атрибут православия, и только.

– Мой учитель Василий Васильевич Болотов не соглашается с ниспровергателями иконоборчества в самом существенном вопросе. Иконоборцев уличали в отрицании Божественного домостроительства.

– Иначе говоря, в истинности воплощения Христова…

– Болотов стоит на том, что иконоборцы прямо и просто исповедуют халкидонский догмат. А потому, несмотря на все их теории, обвинять иконоборцев в монофизитстве и монофелитстве несостоятельно.

– Но зачем искать для иконоборцев ересь? Они отрицали знаменательность человеческого образа в Богочеловеке. Для них само существование иконы Христа невозможно. – Иосиф показал на земляные выступы в стене. – Посидим… Все ведь не случайно… Наша встреча, и вот эта беседа перед гробами… У меня, кстати, диссертация об иконоборцах. Помните, что говорил патриарх Никифор?

– Святейший разбил постулат о неописуемости Христа.

– Верно. Для Иоанна Грамматика и прочих изображение Сына Божьего – идол заблуждения. Этот вывод вытекает будто бы из признания Богочеловека за одну ипостась в двух нераздельных и неслиянных естествах.

– Мне встречалась иконоборческая аксиома: Христос евангельский есть непостижимая загадка для ума.

– Да, для Иоанна Грамматика единение в Иисусе Христе естеств превышает человеческую мысль и недоступно для понимания. Как Господь Бог – Христос абсолютен, а как человек – относителен. Он – вечен и одновременно тленен, бестелесен и обладает телесностью, несотворен и в то же время Его тварность бесспорна. Отсюда иконоборцы делали вывод: мыслимо ли вообразить существо непостижимое разумом? Немыслимо. Стало быть, Христос непредставим и неизобразим. Не художники плохи, говорили противники иконы, беда в том, что истинный образ невозможно создать метафизически. Всякая практическая попытка написать Христа обречена на неуспех, ибо есть ложь.

– Все это я понимаю, но как доступно и, главное, убедительно доказать православную правоту? Логики здесь мало, необходим авторитет науки.

– Иконоборцы защищали халкидонский догмат столь яро, что доводили свои рассуждения до полного тупика. По их учению Христос неописуем, ибо неизобразимо одно из двух естеств Его, а эти два естества, Божественное и человеческое, составляют одну неразделимую ипостась. Логика как будто не нарушена. Но ведь вопрос можно ставить иначе. Христос описуем. Да, ипостась одна, естества нераздельны, но одно из них, человеческое, – видимо, стало быть, описуемо. Получается, что эта описуемость отделяет плоть от Логоса. С другой стороны, неописуемость есть признак Логоса, и мы снова оказываемся перед проблемой отделения Логоса от плоти. Рассуждения иконоборцев безысходны: Христос в них или монофизитский, или несторианский, четверица вместо Троицы.

Василий Иванович улыбнулся:

– Для юных умов все это витиевато.

– А чтобы стало просто, обратитесь к Максиму Исповеднику. Для него размышления над природою равнозначны откровениям Священного Писания… Как Непорочная Дева спеленала Христа и положила в ясли, ежели Христос Бог незаключим в пространственные очертания? Как могли Его неописуемое тело обернуть в хитон и положить в вертеп? Как мог Он, не ведающий ограничений, поместиться в горнице на Тайной вечере и на Кресте?.. – Иосиф снял пальцами нагар со свечи, поправил фитилек в лампаде. – Разве это не просто? Утверждать, что евангельская описуемость Христа противоречит халкидонскому догмату, не смели даже самые ретивые иконоборцы.

– Я это понимаю. Это все, действительно, просто и сильно. Каждый стих Евангелия говорит о Христе осязаемом, о видимом. Но патриарх Иоанн Грамматик тоже знал Евангелие и все-таки предпочел пострадать за свою веру и был уверен, что страдает ради Христа.

Иосиф опустил голову. Он был не намного старше Василия Ивановича. Человек как человек, но чувствовалось – он из другого мира и молодость его иная.

– Несчастье, – сказал Иосиф и как-то странно задохнулся словом. – Это было несчастье. Горе от ума, как сказал поэт. Истина утверждена и дана нам через страдание. «Мы исповедуем вселенский догмат, ибо веруем Духу Святому, и Христа исповедуем видимым и описуемым, так как верим Евангелиям, хотя бы и невозможно было понять, как существует такое совмещение». Так решил Седьмой Вселенский Собор.