Патриарх Тихон. Пастырь

Брат подвинул к себе Евангелие, достал из него листок:

– Вот последнее… Про святого Александра Невского… Только ты сам прочитай.

– Можно вслух?

– Читай! Читай! – попросил Иоанн Тимофеевич.

Просияли венцы над главами князя с княгинею,
И тот свет не рассеялся в темных и в долгих веках.
Он над городом нашим сияет – о люди! – поныне,
Он на темени деток, он на умных, рабочих руках.

– Я же говорила, что у Мишеньки слова друг к другу ладятся, – просияла Анна Гавриловна.

– Хорошо! – сказал Тихон. – Коротко, может быть.

– Стихи были длинные, но остальное я вычеркнул.

– Русская поэзия – пророческая… Ты, Миша, в прозе пробуй силы. Стихи – озарения, а проза – труд… Пусть среди Беллавиных будет свой писатель, летописец нашего времени… А братец как живет? Ваня?

– Ваня? – вскинул брови Иоанн Тимофеевич. – Иоанн Иоаннович! Награжден на Сретение. Камилавкой!..

– Отец, а что ты помалкиваешь о своем ордене? – сказала матушка.

Иоанн Тимофеевич улыбнулся:

– Имел медаль, теперь вот орден – Анна третьей степени. А про отца Ивана что сказать? Служит. Это вот у тебя жизнь не устоялась. Перемена за переменой. Ну-ка, Миша, открой для отца Тихона Евангелие… Читай.

– «Они подали Ему часть печеной рыбы и сотового меда. И, взяв, ел перед ними. И сказал им: вот то, о чем Я вам говорил, еще быв с вами, что надлежит исполниться всему, написанному о Мне в законе Моисеевом и в пророках и псалмах. Тогда отверз им ум к уразумению Писаний».

– Ce – не гадание, сын мой! Напутствие.

– «Отверз им ум к уразумению Писаний», – повторил Тихон. – А где у нас Пушкин? Я хочу несколько книг взять с собой.

– Державина не забудь, – сказал отец.

– И Надсона, – посоветовал Михаил.

Отец инспектор

Невыразимое словами предчувствие поселилось в сердце Тихона в то самое мгновение, когда поезд тронулся и земля поплыла.

Невозможно было разглядеть в этой тревоге ничего худого или сколько-нибудь опасного, скорее всего, это был вопрос. Почему Холм? Далекий, неведомый, чуждый… Ответ был, но несерьезный, несуразный – Тихон. Он, Беллавин, едет в Холм ради своего иноческого имени.

В самом начале года ректором Холмской духовной семинарии был назначен иеромонах Климент. Был инспектором – стал ректором, был иеромонахом – вырос в архимандрита. Все это естественно, на освободившееся инспекторское место Синод назначил преподавателя Кишиневской семинарии Тихона. Тихон приехал в Холм, вошел в дела и умер. Случилось это 6 марта, а 12 марта на место кишиневского Тихона назначен Тихон псковский… Совпадение имен, и только? Но это у людей – совпадения, у Бога – Промысел. Что оно означает, это вторичное избрание Тихона для Холма? Какова Высшая Воля? Обладает ли искомым он, Беллавин, нареченный Тихоном во имя кроткого Тихона Задонского, владыки-мудреца, вскормленного простотою и к простоте вернувшегося, покинув ради нее архиерейство…

За окном леса, города, сладкая дорожная дремота…

Непонятое предчувствие в слове себя так и не нашло, а когда подъезжали к холмскому вокзалу, совершенно забылось, оттесненное тревогой предстоящей встречи с городом, с семинарской братией, с жизнью в чужом доме.

Вышел из вагона, чуть озираясь, с улыбкою над самим собой.

Ветер вытянул облака, и они прозрачными длинными полосами тянулись от горизонта в зенит.

К вагону подошел полный человек в рясе:

– Отец инспектор? Я семинарский эконом, диакон Симеон Сушинский. Отец ректор прислал за вами свой выезд.

Коляска сияла лаком, пара лошадей. Лошади высокие, лоснящиеся сытостью. Везли аккуратной рысью и, кажется, сами же и любовались своим бегом.

В воздухе стоял запах молодой травы. Начало апреля, а земля уже зеленая. Городок аккуратный, увенчан горой, гора – белым собором.

По дороге увидели еще одну гору. Ее тоже венчала церковь. Нарядная, легкая.

– Храм равноапостольных Кирилла и Мефодия, – объяснил отец эконом. – Сооружен в год воссоединения местных униатов с Православной церковью и во имя сего. Стало быть, в 1875-м… Место, между прочим, зело историческое. Холм приказал насыпать Данила Романович, король русский. Да! Да! Наш Данила Романович – король.

– Я знаю, – улыбнулся Тихон. – Корону на его голову возложил легат папы Иннокентия Четвертого по имени Ониз… Дай Бог памяти – в 1254 году.

Сушинский глянул на отца инспектора с удивлением и поспешил продолжить экскурсию:

– Там, где теперь церковь, – стоял дворец, и это не басня: археологи раскопали мозаичные полы. Славный воитель Гурко, наш генерал-губернатор, собирался увенчать Данилову гору пушкой, а владыка Леонтий – ныне московский митрополит – колокольней. Владыка о Гурко говорил: солдат, а Гурко о владыке – пономарь.

– Пушку бы слышали раз в день, как петербуржцы – петропавловскую, а храм во всякий час дня для глаз радость.

– Э! Отец инспектор! Не для всех глаз, – сказал Сушинский многозначительно. – Но вот мы и приехали.

Возле семинарии строили новый дом. Кругом дивный парк, чистота, ухоженность.

– У нас два сада, – не скрыл гордости отец эконом, – этот семинарский, этот ректорский… Скоро уж зацветут.

Ректор, архимандрит Климент, встретил молодого инспектора сердечно и просто.

– Наша семинария далеко не из первых, но и не последняя. Городские власти, да и варшавские, и даже петербургские к нам благоволят. Мы, так или иначе, заведение особенное – миссионерское. Если в русских губерниях от инспекторов требуют жать на семинаристов, то у нас поощряется внимание и даже задушевность в общении с учащимися. Духовная жизнь края очень и очень непростая. Вы это скоро сами поймете. Одного остерегайтесь – рубить где бы то ни было сплеча.

– Я не дровосек.

Архимандрит дружески засмеялся:

– Рад вашему прибытию. Устраивайтесь, а в двенадцать милости прошу ко мне на обед.

Квартиры преподавателей помещались на втором этаже. В длинном темноватом коридоре пахло котлетами. Навстречу попалась женщина в белом переднике с тяжелой корзиной мокрого белья: несла к лестнице на чердак.

Видимо уловив на лице инспектора удивление, отец эконом развел руками:

– Нигде, говорят, такого нет, чтоб господа преподаватели жили под одной крышей с семинаристами… Так уж получилось. В первые годы набирали семьдесят пять воспитанников, целое крыло пустовало. Вот его и отдали под квартиры. А теперь учащихся сто пятнадцать душ – тесно. Умные люди тянутся к семинарии.

Квартира инспектора оказалась просторной: четыре комнаты. В столовой длинный стол, вокруг стола щеголеватые стулья с высокими спинками.