Патриарх Тихон. Пастырь

– Может быть… если вы, если у вас окажется свободное время… Может быть, вы познакомите меня с окрестностями… с Кудесницей…

– Хоть с утра, хоть когда угодно. – Мария Петровна подняла на Василия Ивановича глаза, и он не успел спрятаться в свое трусливое смущение.

Они ходили на Кудесницу и плавали в лодке на острова. Над ними шуршали крылышками стрекозы, золотой мед кувшинок кружил им головы.

В последний вечер Василий Иванович и Мария Петровна ходили вдоль берега Жижцо, взявшись за руки. Сидели под луной на бревнах. И там, на бревнах, уговорились: Василий Иванович заканчивает академию, получает место, устраивается, и тогда они пойдут под венец.

– Никогда не забывай, какой розовой, какой счастливой и нежной бывает земля, – сказал Василий Иванович, прощаясь.

– Ох, Господи! Пусть этот год промелькнет как сон. – Мария Петровна поклонилась жениху и горько расплакалась.

Магистр богословия

С каникул Василий Иванович Беллавин приехал дня за два до занятий. Студенты его ждали, и с нетерпением.

Пришли робеющие второкурсники: для них выпускники, пишущие диссертации, – сам Фавор.

– Новый инспектор приказал срочно переизбрать библиотекаря, но всеми курсами решено – мы довольны хранителем книг, нам иного не надобно.

Хранителя избирали общей волей всех четырех курсов. Книги, газеты и журналы, в отличие от фундаментальной, религиозной и научной академической библиотеки, были светские. Издания покупали на крошечные деньги всеобщего братского обложения, на какие-то нечаянные пожертвования, на выручку от продажи религиозной литературы. Все новинки, будоражащие молодую Россию, были достоянием студенческой библиотеки, среди книг и журналов имелись запрещенные. Академическое начальство смотрело на это сквозь пальцы: выпускники академии идут в мир, они должны знать не только все высокое о нем, но и его самые опасные язвы.

– Вы правы! Библиотека создана на наши с вами копейки. Она в полном смысле наша, – сказал второкурсникам Беллавин.

– Мы говорили об этом инспектору. К нему ходила депутация всех четырех курсов, убеждала, он стоит на своем.

– Ну а что же я-то могу поделать?

– Вы у нас Патриарх! Вас уважают студенты и профессора. Пойдите к отцу ректору… Вам Храповицкий поможет, Болотов…

– Я знаю, что скажет ректор: библиотека не академическая, не в моей власти распоряжаться ею.

– Преосвященный именно это и скажет, – согласились студенты. – Но делать что-то надо!

– Голосование назначено?

– На первый же день занятий!

– Что же тогда волноваться? Избирает библиотекаря не инспектор, а мы с вами.

– Вы правы, Патриарх! Будем стоять на своем.

На молебне во славу нового учебного года хор спотыкался, думали о предстоящем голосовании.

Голосование, столь единодушное, шокировало академические власти. Старый библиотекарь, неугодный Синоду – понимай, жандармскому управлению, – получил сто процентов голосов.

Через неделю состоялся повторный референдум – разумеется, после обработки горячих голов. На этот раз упрямое единодушие студенческой массы перепугало даже преосвященного ректора.

И ладно бы митинговали. Не обнаружилось даже намека на заговор! Студенты не сходились в группы ни на переменах, ни после занятий. Ни записочек, никакого шептания!

Прошел день. Ждали худшего – поголовных допросов. Вместо этого после утренней молитвы был оглашен приказ преосвященного Антония: назначить библиотекарем общественной студенческой библиотеки Василия Ивановича Беллавина.

Против Беллавина академисты возражать не стали.

– Мне же диссертацию надо готовить, – вздыхал Василий Иванович, но понимал: отказаться от ректорского назначения нельзя. В студенческом единстве могут углядеть бунт – тогда расправы не миновать.

Тему диссертации на звание магистра Беллавин избрал сложную: «Кенель и отношение его к янсенизму». Искания и борьба католических и реформатских богословов позднего Средневековья.

Кенель, иначе Кеснель, – католический ревностный богослов. В молодости вступил в конгрегацию священников-ораторианцев. Вступавший в конгрегацию, то есть в союз, в объединение, давал обет верности на какой-то определенный срок или пожизненно. Ораториум (молельню) основал в Риме в 1575 году Филипп Нери. Это были люди строгой религиозности, занимались воспитанием молодых людей, благотворительностью, миссионерством. Кенель долгие годы издавал труды папы Льва Великого, занимавшего Святейший престол с 440 по 461 год. Этот папа боролся за верховную власть над всем христианским миром, но подчинить Константинопольскую церковь не смог. Претендуя на роль высшего теологического авторитета, осудил манихеев и монофизитов, повлиял таким образом на решения Халкидонского Собора. Папе Льву Великому досталось ужасающее время. Он дал гуннам огромный выкуп и спас Рим от нашествия, короля вандалов Гейзериха за выкуп же умолял ограничиться разграблением Рима, лишь бы сохранил жизнь людей и оставил неприкосновенными церкви. Лев Великий написал «Догматические послания» о двойственной природе Христа, сотню проповедей и полторы сотни посланий (энциклик). Сочинения великого учителя Церкви Кенель снабжал своими примечаниями, которые иным членам курии казались сомнительными. В 1684 году ученый-богослов отказался подписать формулу, осуждающую труды Янсения. Из Рима пришлось бежать. Осел в Брюсселе, где закончил обработку Нового Завета. Полностью, с пространными моральными рассуждениями, работа была издана в 1693 году и подверглась резкой критике папского Рима. Происками иезуитов Кенель в 1703 году был арестован, но его ученики устроили побег, и неугодный курии священник укрылся в реформатском Амстердаме. В 1713 году сто одно положение Нового Завета по Кенелю было осуждено специальной папской буллою.

Янсенизм тоже был неугоден Ватикану. Но, осужденный буллами папы Урбана VIII и через одиннадцать лет папы Иннокентия X, получил распространение во Франции и в Нидерландах.

Основание новому богословскому толку дала книга голландца Янсения. Теолог исследовал и развил учение святого Августина о предопределении, утверждал, что Христос пролил Свою кровь не за всех людей. Эта мысль сближала мистика-католика с протестантом Кальвином.

Во Франции оплотом янсенизма стало столичное аббатство Пор-Рояль. Мысли Янсения формировали в верующем человеке чувство моральной ответственности за свое время, от верующего требовалась высокая духовность и развитый, чуткий интеллект. К янсенизму тяготели Расин, Паскаль, Арно. Репрессии королевской власти против сторонников голландского богослова натолкнулись на этическую бескомпромиссность и воистину святую честность.

Янсенизм рассеялся в буре Великой французской революции, но в Нидерландах учение Августина – Янсения породило самостоятельную Церковь, которая, отменив посты и целибат духовенства, сблизилась с протестантизмом и существует поныне.

Диссертация выпускника академии Василия Беллавина получила высокую оценку на кафедре, защита прошла успешно – диссертант был удостоен диплома магистра богословских наук.

Последний молебен во славу Господа, прощание с профессорами, и даже вакансии не нужно дожидаться! Родная Псковская семинария позвала своего питомца на кафедру основного, догматического и нравственного богословия и сверх того преподавать французский язык. А сердце было в Пошивкине!

Перед отъездом Василий Иванович помолился у гробницы святого князя Александра Невского. Сходил в Эрмитаж.

Когда-то в первое посещение музея жаждал побывать в зале Героев Отечественной войны 1812 года. Теперь шел к Моралесу, к Сурбарану. Даже самые великие художники из католиков не имели дара писания икон. Видели в Божественном одно человеческое, но в человеческом достигали совершенства.

От «Мадонны с прялкой» сердце обрывается. Персты у Марии тонкие, длинные, лицо прекрасное, тоже чуть вытянутое. От холодного зеленоватого цвета, от опущенных глаз, от этой удлиненности веет такою бесконечной печалью, что вся суета испаряется в мгновение ока. Остаешься один на один со Вселенной Творца, треснувшей под тяжестью гордыни падшего ангела.

Знать, что дитя твое Агнец – пусть и Бог, – для матери боль на всякий день и час жизни.

Долго стоял Василий Иванович перед картиной. От Моралеса шел к Сурбарану. Сурбаран утешал. Опять-таки печалью, но утешал.

«Отрочество Марии» холст небольшой. Лицо Марии детское, очень серьезное. Молитва ее так искренна, так зрима, что кажется, если напрячь слух – можно будет разобрать слова, обращенные избранницей Бога к Богу.

Все в картине просто, и от святой простоты на ресницы навертываются слезы.

Молиться на подобные картины невозможно, но душа таки омывается преображением… Пусть не Фаворским, но высоким, высоким!

Из Эрмитажа Василий Иванович вышел на Неву. От воды, как всегда, тянуло холодом. Сумеречно светился ангел на шпиле Петропавловской иглы.

Изумительные лошади, дорогие кареты. Мундиры офицеров… Задумчиво-загадочные дамы. Растреллиевские краски Зимнего дворца.

Прикрыл глаза – и явилось Пошивкино. Старички на завалинках, женщины, глядящие из-под руки, розовая, словно корочка белого каравая, земля. Уж такие там зори.

Вернулся в академию, а его ищут – преосвященный Антоний желает видеть.

– Магистр Беллавин! – Улыбка и всем в академии известный жест доброжелательности – левою рукой разгладил усы и тронул брови. – Итак, решено: путь белого священника.

– Как Бог даст.