Патриарх Тихон. Пастырь

А тут еще на Духовную академию надвинулась тень позора. 3 марта 1887 года арестовали Новорусского, оставленного в прошлом году претендентом на кафедру, профессорским стипендиатом. Человек верующий, застенчивый, Михаил Васильевич никогда не участвовал в каких-либо протестах. Диссертацию писал о немецком психологе и педагоге Бонеке. От какой бы то ни было политики был всегда далек. Жил до пятого курса в академическом общежитии. И вот – заговорщик! На его квартире, в Парголове, нашли бутыль азотной кислоты для производства трех фунтов динамита. Динамит преступники приготовляли, чтобы начинить бомбы, предназначенные его величеству государю Александру III.

– Ужас! Ужас! – говорили в академии друг другу студенты и преподаватели. – Ужа-а-ас!

Злоумышленников и главу их, студента университета Александра Ульянова, полиция переловила 1 марта: убиенный государь Александр Николаевич Освободитель в день страшной смерти своей защитил с небес царственного сына от бомбы.

Судили покусившихся на жизнь помазанника Божьего 15–19 апреля. Пятерых приговорили к повешению, Михаила Васильевича Новорусского – к пожизненному заточению в крепости.

В апреле же состоялось перемещение Арсения (Брянцева). Поехал в Ригу, окормлять жизнь епархии.

Ректорское место освободилось для новой восходящей звезды – Антония (Вадковского).

Во-первых, он был своим человеком в доме обер-прокурора Константина Петровича Победоносцева. Супруга Победоносцева, Екатерина Александровна, души не чаяла в этом безупречной честности архимандрите, надевшем монашескую одежду не ради чинов и наград, а по несчастью. Архимандрит Антоний был так естественен, так искренен в каждом слове своем, в каждом движении – при его-то строгой красоте!

Во-вторых, Антоний соответствовал кадровой методе Победоносцева. Обер-прокурор не доверял монахам, надевшим черное со студенческих лет, двигал на высшие должности людей ученых или протопопов, принявших постриг по воле судьбы. Антоний (Вадковский) казался Победоносцеву чуть ли не идеальным претендентом на архиерейство.

Было и третье: новыми притягательными людьми умные царедворцы угощали своих высоких покровителей. Протопресвитер Иоанн Янышев, ревниво следивший за делами академии, по совету Константина Петровича представил инспектора Антония императрице Марии Федоровне. Императрица оценила ум, природную величавость, отменные манеры провинциала и ради испытания попросила помочь ей. Антоний помог: очень быстро и на высоком уровне поставил преподавание Закона Божьего в учебных заведениях ведомства ее императорского величества.

Помог заодно и Екатерине Александровне: написал устав для Свято-Владимирской женской учительской школы. Эта школа была детищем супруги обер-прокурора.

Вчерашний провинциал стал желанным человеком для высокородного чиновничьего Петербурга, началось восхождение.

В апреле 1889 года архимандрит Антоний указом государя Александра III был назначен ректором Санкт-Петербургской духовной академии, а уже 3 мая его хиротонисали во епископа Выборгского, викария Санкт-Петербургского.

Чуть ли не первым деянием нового ректора стало возвращение в академию Антония (Храповицкого), на должность доцента по кафедре Ветхого Завета.

Студентам быстрое возвышение Антония (Вадковского) казалось справедливым. Возвышение умного, не рвущегося к власти человека и впрямь было обнадеживающим…

Преосвященный считал непростительным держать замкнуто, отстраненно от мира духовные силы академии. Государству было трудно, ломка крепостнического строя протекала болезненно и долго. В городах и местечках как грибы поднимались заводы и фабрики. Среди капиталистов многие вышли из крестьян, вели дела до безобразия прижимисто, обирали рабочих. Озлобление выливалось в бунты. По всей России прокатилась молва о Морозовской стачке. Присяжные взяли сторону рабочих, царь в гневе упразднил сам институт присяжных. В Петербурге орудовали марксисты, прививали рабочим завезенный из Европы атеизм.

Преосвященный Антоний решил побороться за души рабочих. Обновляя миссионерскую работу Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной церкви, он привлек к проповедничеству студентов.

Третьекурсник Беллавин вместе со своими товарищами по воскресным дням ходил на заводы беседовать с рабочими. Открылось: пастырь без осмысленного опыта народной жизни, без житейской мудрости не соберет стада под крышу святой благодати. Беседы с рабочими были еще одной академией.

Румяная земля

Закончив третий курс, Василий Беллавин пожил с неделю в доме отца, в Торопце, и поехал к брату Ивану, который получил место священника в Одигитриевской церкви Пошивкина погоста.

Церковь и дом батюшки стояли неподалеку от озера Жижцо. В народе говорили, что в окружности оно не меньше сорока верст. В озеро впадали реки Кудесница, Должа, Узмень и множество ручьев. Украшением Жижцо были два острова, Серебряный и Окромез.

Супруга Ивана поехала к своим родителям показать годовалого внучонка, а сам он только-только разделался с сенокосом, благо угодья причта близко, на островах.

– Я холостякую, одной ухой кормлюсь, – признался Иван. – На зорьке – на лодочку, заеду за Серебряный, у меня там свое местечко. Заводь махонькая, а рыбка клюет с аршин.

– Так уж и с аршин! – засмеялся Василий.

– Сам увидишь. Тут и судак, и щука, и налим, шарашпер…

– А это что такое?

– Род судака. Лини попадаются, лещи, язи. Плотва косяками ходит. Берега возле погоста, сам видел, песчаные, но возле леса места есть илистые, там можно и с бредешком походить.

Иванова ушица была сладка: трех судаков завалил в чугун.

Поели, помянули добрым словом Павла, поговорили о младшем Мишеньке. Мишенька по полугоду болеет. Уже четырнадцать лет, а перешел только в третий класс духовного училища.

– Ничего, выучится, – вздыхал Иван, – он вроде покрепче стал…

После обеда прилегли на полчасика, и захотелось батюшке показать брату приход. Заложили лошадку в бричку, поехали по деревенькам. Фаонь, Загорье, Михалково, Васихново, Татвужно, Парна, Вечково… Деревеньки небольшие, но избы везде стояли тесно. Зажиточных крестьян можно было по пальцам сосчитать. Их дома устроены из двух изб, соединенных сенями.

– Сколько у тебя прихожан? – спросил Василий.

– Мужского пола за шесть сотен, женского почти семь. На хуторах латыши живут, человек двадцать, но эти не мои, лютеране. Ни католиков у меня нет, ни евреев, ни раскольников. Место благополучное.

Как в детстве в вечерние застолья, принялся старший брат задавать младшему вопросики:

– А ну-ка, академик, помнишь ли, кто из праотцев самый большой долгожитель и сколько лет прожил?

– Мефушелах.

– Мафусаил!

– По-еврейски Мефушелах. «И жил Мефушелах сто восемьдесят семь лет и родил Лемеха… И было всех дней Мефушелаха девятьсот шестьдесят девять».

– А кто жил семьсот семьдесят семь лет?

– Лемех.

– Чем же тебя срезать?.. Скажи-ка мне, кто такие Елдад и Модад?

Василий сдвинул брови и развел руки:

– Не помню.

– Двое из семидесяти старейшин израилевских…

– А! Их Моисей не поставил к скинии, но они пророчествовали… Это в «Числах». Там еще про перепелов, которых Господь принес от моря… «Мясо еще было в зубах их и не было еще съедено, как гнев Господень возгорелся на народ, и поразил Господь народ весьма великою язвою».

– Ты все наизусть шпаришь!

– Я это место в курсовом сочинении цитировал.

Иван принялся расспрашивать об академии, а сам подводил брата к тому, чтоб поделился планами на будущее.

– Расторопные, знаю, студентами постриг принимают… Ученому монашеству о перспективах и думать не надо, само собой все делается; сначала преподаватели, потом инспекторы, ректоры, а там и архиереи.

– Как Бог даст, – улыбнулся Василий. – Наш ректор преосвященный Антоний раннего монашества не одобряет. Он о том и в сочинениях своих пишет: «Все живое по природе любит жизнь и отвращается от смерти. В жизни благо, а отнюдь не в самоуничтожении». Иван, да ведь этому и Писание учит: «Пусть во всякое время одежды твои будут белы и пусть масти не оскудевают на голове твоей. Наслаждайся жизнью с женою…»

– Значит, по нашей дорожке пойдешь, в белое духовенство? А товарищи – раз-два! – и преосвященные. Не пожалеешь?