Крестьянские дети

– Кто? Я? Да пускай приезжают на здоровье! Я же только за!

Два растущих северных организма опустошали запасы съестного подобно лесному верховому пожару. Даже двум пожарам подобно. Воистину, говорю я вам, поедали немыслимое количество харчей. В Мурманске – городе северном, такого харча не было.

Отец у Толика с Женькой на удивление нормальным человеком оказался. Особенно на фоне всего этого не святого вертепа. Александром звали. Он на подводной лодке тогда служил, но планировал вскоре выйти на пенсию и пойти служить в ФАПСИ. Были у него на эту тему какие-то предварительные договоренности. Сам белорус, может, поэтому и нормальный был? Но вероломная родственница Наташа его сильно не любила и постоянно старалась какую-нибудь пакость и/или подлость подстроить, когда он у нас бывал. Часто слабительное ему в порцию подсыпала, пытаясь поносом извести человека. А потом говорила, что это у него от воды нашей такое сильное расстройство желудка. Врожденная подлость никогда из человека не уходит. Только после смерти и очистительного адского пламени. Кстати, когда сестра её – Светка в Москве умерла[26 - 27.05.1999 года случилось это знаменательное для занимательной паразитологии событие.], то мачеха видела её во сне в образе вороны угольно-черной.

Сестра мачехи – Света, не подарок была. Особенно для нашей раздираемой внутренними противоречиями и алчными родственниками семьи. Болезненный ребенок Пашка лежал в Детской Республиканской больнице в Москве. Отвозить его поехали всей семьей, за исключением меня, оставленного на хозяйстве. Пока «папа, мама, я» катались по столице, я времени зря не терял и подключил к японскому телевизору микрокомпьютер «Мастер» когда-то подаренный нам погибшей сестрой матери тетей Леной. Он остался у нас после того как она с детьми пару месяцев от бешеного мужа у нас в Горовке скрывалась[27 - См рассказ «Сережки»].

– Вот вам подарок, племянники, – уезжая, дала коробку с клавиатурой и парой джойстиков.

Папаша возил диковину в райцентр, но телемастера присобачить к иностранному телевизору ее не смогли, и компьютер так и пылился на шифоньере в Пашкиной комнате. А я, оставшись без надзора, посидел вечерок с паяльником и соединил с телевизором. Потом Пашка много времени уделял этой штуке, создавая простенькие программки и по-детски радуясь успехам.

– Видишь, какая тетя была хорошая? А ты у нее сережки украл, – стыдил я.

– Я же не знал. Компьютер лучше, чем сережки.

Его выписали, а приехать за ним сразу не могли, поэтому он жил у тети Светы. И великодушная тетя гнобила его там от всей широты души, скрывающейся в ее полнокровном упитанном теле. Выгоняла по полночи на лестнице сидеть зимой, пока, тряся осветленными волосами, страстно совокуплялась с любимым татарином Валерой. Не кормила толком, хотя и деньги на прокорм и продукты для Пашки были щедро выделены. Бог ей теперь судья. Но, справедливости ради, стоит заметить, что и родная тетя Галя, в Москве проживающая, тоже ни разу не навестила племянника.

Когда я впервые попал в столицу нашей Родины – Москву, то больше всего меня поразил московский метрополитен. Я на эскалаторе катался до тех пор вверх-вниз, пока у меня каблук на ботинке не оторвало, и работники метрополитена совместно с сотрудниками милиции не сняли меня с эскалатора. И я понял, что: «Город это страшная сила!» задолго до любимого простым народом бессмертного Балабановского творения. Но город сила лишь для слабых душ, а для тех с кем Бог, никакой город не страшен, даже нынешняя густо проросшая различными бесами Москва.

Несчастный деревенский обормот Пашка потом вспоминал, как украл у кого-то в больничном холодильнике йогурт.

– Ничего вкуснее в жизни не ел, – едва не давясь слюной, говорил.

Йогуртов тогда и правда в русских деревнях не было, и мы практически не знали что это такое. Я только читал, в книге «Дожить до 180 лет», что в Болгарии что-то такое существует. Хотя, я не уверен, что и сейчас йогурты в вымирающих русских деревнях есть. А если и есть, то не уверен, что они полезны, но твёрдо уверен в том, что они не по карману большинству полунищего сельского населения.

– А на что он похож, йогур этот? – благоговейно расспрашивали Пашку любопытные дети.

– Такой как сметана, только йогур, – важно отвечал, как всегда по привычке перепутав название. Брат вообще был великим путаником. Например, подберезовики называл подбородовиками. – Розовый такой и жидкий. Вкусно!

Еще впечатленный яркой столичной жизнью деревенский карапуз Пашка рассказывал, как совместно с другими голодными детьми из российских регионов, воровал сосиски у «буржуев»:

– Я стоял на шухере, пока они воровали. А потом, когда мы делили сосиски, то мне дали кожуру от них. Вкусно! Если еще в йогур макать бы…

Привез из больницы черную футболку с зеленым четырехконцовым крестом в центре и надписью «Благовест» – подарок какого-то благотворительного общества, которых тогда расплодилось сверх меры. Потом подаренная футболка ему очень пригодилась. Также предметом его гордости были несколько глянцевых журналов с ранее невиданными в наших местах комиксами. Позже он кому-то из сверстников выгодно сбагрил эти журналы.

Впрочем, в случае с кражей из холодильника мелкий шельмец Пашка был лишь генетическим продолжателем нечестивого дела взрослого паскудника, ибо была у ненасытного проглота Вити, помимо явно заметной ползучести, такая привычка, как инспектировать холодильники чужие. Как только попадал ненасытный прожор Витя к кому-нибудь в дом/квартиру, так первым делом под любым предлогом незаметно проникал на кухню и похищал что-нибудь съедобное из холодильника. Часто, прямо там, на кухне, и пожирал алчно нечестивую добычу свою.

Если не получалось украденное схарчить сразу, то просился с украденными продуктами в туалет, где и тешил неистово ненасытную утробу. Даже при поездках к родителям мачехи и то умудрялся воровать харчи. А уж если попадал туда с ночевкой… так же и когда к бабушке Дуне ездил. Та знала паскудную привычку и ставила в холодильник (или в сени) испортившиеся продукты, которые нужно было бы выбросить, но рука не поднималась. Так же поступала и тетя Нина – не жалела для любимого братца испорченных харчей. А что, этот удав мелкорогий всё схарчить мог, только давайте. Папаша был жлобиной, но тетя Нина его все-же переплюнула.

Грозная мачеха Наталья Борисовна тем временем, после прощания с быстро наскучившей ей совхозной бухгалтерией, став «свободной женщиной Востока», напоследок изрядно полив грязью Веру Андреевну, зажила в свое полное удовольствие на нашем полном довольствии. Это не в городе, на казенном коште, полуголодную жизнь ИТР-а вести. В машиностроении народец не шибко шиковал.

Для декларируемого ею так называемого «духовного роста», но больше от нечего делать, завела Наташа огромную «амбарную» книгу – «РЕЕСТР поступлений, возвратов и выплат…» (форма №25). Несколько таких книг, вместе с калькулятором и графином стянула из бухгалтерии. Обозвала гроссбух «домовой книгой» и начала вести там, в соответствии с заветами В. И. Ульянова (Ленина): «Строгий контроль и учет». Каждую неделю сводила дебет с кредитом: сколько кур, сколько индюков, сколько уток; сколько яиц собрано; сколько дров заготовлено / сожжено и так далее и тому подобное. Вся эта нудная «домостроевщина» перемежалась активными проклятиями в мой адрес и многочисленными пожеланиями разнообразной смерти для меня же.

Немного, правда, и несчастному недотепе Пашке там досталось. То случайно стекло разбил на веранде, за что проклинала его до седьмого колена, то свинью упустил, то ещё что-то подобное по детской неловкости совершил. Но ему доставалось меньше моего.

Одна из этих книг, кстати сказать, уцелела во всех перипетиях, правда, хранится ныне не у меня. Презанятное и крайне поучительное чтение, смею вас заверить. Я иногда, раз в год, читаю и хохочу гомерически от этого исторического документа. Если издать этот «магнум опус», то посмешнее, чем у покойного Михаила Задорнова будет.

– Старший сын совсем дебил, а младший еще подает надежды стать человеком, – всем объясняла она. – У одного нога с дефектом, у другого глаза и они оба с дефектом мозгов. Хорошо хоть Витя с «бывшей в употреблении» на первом потренировались, и второй ребенок почти нормальным получился, хотя и убогонький. Но все равно, такой же приживала, как и старший. Никакой пользы от обоих недорослей нет – сами себе злые буратино. Их от тюрьмы спасает только слабоумие.

– А при Вальке вроде дети работали? – сомневались те, кто знал нашу семью раньше.

– И при «б/у» такими же лежебоками были! Если бы не я так и вовсе бы уже завшивели! Жидята, им только «семь сорок» танцевать. Боюсь, как бы мою девочку не испортили. Настенька у меня просто необыкновенная, настоящее чудо! И поет и шьет и готовит и девственница до сих пор!

Еще наладилась белёная хевра каждую неделю ездить в уездный город Смальцо[28 - Когда я учился в институте, то у нас в группе двое студентов из Смальцо были. Один потом оказался пассивным геем, хотя сначала и прикидывался банальным пацифистом. А второй и изначально был, прости Господи, ди-джеем – вроде все и так ясно с ориентацией. И хотя мне могут сказать, что столь малая выборка нерепрезентативна, но, тем не менее, о многом свидетельствует такой набор девиаций жителей этого города. Смальцо, кстати сказать, считался областной столицей наркоманов. Столько наркоманов и больных СПИДом, сколько у них в городе, не было по всей области вместе взятой.], к любимым родителям.

– МилАй, я должна навестить маму.

– Конечно, я же понимаю, – покорно соглашался лысый лопух. – Родители это святое. Джек привез из Лондона веселый танец шейк, – начинал нудно петь он.

Нанимала кого-нибудь из деревенских, имеющих машину, доехать до райцентра, если заботливый супруг довезти не мог. А уже оттуда, нагруженная как двугорбый верблюд на Великом шелковом пути, электричкой везла накопленное за неделю добро родителям – персональным пенсионерам.

Возвращаясь от заботливых родителей, предприимчивая доченька с новой силой развивала бурную деятельность по личному обогащению. К примеру, привозила и продавала в деревне, явно краденные, вещи, которые ей сбывали шалавоватые подруги детства. Наладила массовую продажу заячьих шапок. Когда я учился в институте, то такую шапку носил пресловутый продажный футбольный судья Артемка[29 - См. рассказ «А судьи кто?».]. Один в один шапка такая у него была! Может быть, тоже в свое время у нашей мачехи прикупил. Даже не знаю, откуда она шапки брала, врать не буду. Ещё новоявленная бизнесвумен занималась перепродажей туалетной бумаги. Тогда в Добровке ее не было в магазинах, а эта прощелыга из города привозила и перепродавала втридорога местному населению, которое озаренное светом «Прожектора перестройки» только начинало приобщаться к «демократическим» и «общечеловеческим ценностям». Еще обычно приволакивала несколько бутылок ликера «Амаретто» – для личного потребления.

– Ликер – благородный напиток, – говорила, хватанув перед едой стакан. – Богемное пойло.

– Это да, милая, – провожал папенька жадным взглядом руку любимой женщины.

– Налей и себе, – великодушно разрешала она. – Ты же не совсем быдлан.

Довольный супруг хватал граненый стакан и всклень набухивал ликером.

– Твое здоровье, – не пролив ни капли салютовал поднятым стаканом Наташе и одним плавным движением вливал эту бормотуху в рот. – Как говорится у ляхов, пронзит[30 - По своей привычке путал слово «прозит».]!

Счастливые великовозрастные молодожены во главе с пьяным дедом – полуагрономом понабрали в совхозе картофельных и свекольных наделов. Была тогда такая практика в сельском хозяйстве. Берешь в совхозе в обработку картофель и/или свеклу кормовую или бахчевую культуру какую-нибудь и в течение лета обрабатываешь: окучиваешь, пропалываешь и так далее. Потом убираешь взятый надел и сдаешь собранный урожай в совхоз. Часть урожая забираешь в натуральном выражении, а часть, после реализации совхозом урожая, получаешь наличными деньгами.

– Ты должен помогать семье, а не сидеть у нас на шее! – шпыняла меня Наташа.

– А я сижу?

– Еще как сидишь! Сел и ножки свесил. Живешь как приживала за наш счет. Ни копейки денег не приносишь в семью.

– Можно подумать, тетя Наташа, что вы хоть копейку приносите!

– Не пререкайся, козлина драный! Тяпку в зубы и в поле, иначе жрать не получишь, пейзанин сраный!

– А повежливее можно?

– Потявкай мне еще, шакаленок! Совсем страх потеряли, навозники! Жалко «бывшая» вас не успела угробить.

– Вам-то она что плохое сделала?

– А то и сделала, что вас не прибила! Уйди с глаз моих долой!

Вот и приходилось всё лето десятками гектаров полоть картофельные и свекольные поля, пока вшивый самоназначенный истеблишмент с племянниками и часто приезжавшими двоюродными братьями «расслаблялся». Когда полол свеклу за кладбищем, на котором в детстве познакомился с кинобудчиком Вовой Клопиком[31 - См. рассказы «Кино, вино и Мимино…», «И тишина».], то от деревни вопли «культурно отдыхающих», возомнивших себя интеллектуальной и финансовой элитой нашего общества, вполне отчетливо доносились до меня, все эти Богомерзкие попсо-голошения их.

Вы не пробовали в жару весь день свеклу или картофель полоть, с утра не поевши? А вы попробуйте, попробуйте, и снизойдет на вас озарение, что тяпкой честно махать – это не мячик лениво попинывать и не клюшкой, за бюджетные деньги купленной, пошло помахивать, брачующемуся павиану подражая. Вот где истинный труд праведный, а не в ворота мячик несчастный пинать явным сатаноидам, потерявшим облик человеческий, с харями размалеванными, на потеху.

Шло время, нечестивые амбиции мачехи неудержимо росли. Мало уже было ей быть просто «матушкой и нашей благодетельницей». Все чаще кричала, ставшая на наших натуральных харчах похожей на откормленную гусыню, Наташа: