Винный склад

Старуха хот?ла броситься на него съ адской радостъю, что нашелся тот., кого можно обвинить въ своемъ гор?.

– Подлецъ… Ты, ты виноватъ во всемъ! Будь проклята твоя душа и душа разбойника господина твоего.

Но тутъ она н?сколько поколебалась, словно раскаиваясь въ томъ, что прокляла сеньора, всегда уважаемаго людьми ея племени.

– Н?тъ, не хозяина. Онъ молодой, богатый и у сеньоритъ н?тъ другой обязаиности, кром? развлеченiй. Будь проклятъ ты, одинъ ты, прит?сняющiй б?дныхъ и сл?дящiй за ихъ работой, точно они негры, ты, доставляющiй д?вушекъ хозяевамъ, чтобы лучше скрывать свое воровство. He желаю ничего твоего: бери назадъ т? пять червонцевъ, которые ты мн? далъ; бери ихъ назадъ, воръ; вотъ они, негодяй.

И вырываясь изъ рукъ мужчинъ, державшихъ ее, чтобы она не бросилась на Рафаэля, она рылась въ своихъ тряпкахъ, отыскивая деньги, съ д?ланной посп?шностью и твердымъ нам?ренiемъ не найти ихъ. Но несмотря на это, ея поза была не мен?е драматична.

– Бери деньги, злая собака!.. Бери ихъ и пусть изъ каждой песеты родится для тебя несчастье и будетъ грызтъ теб? сердце.

И она разжимала сжатыя руки, какъ будто бросая что-то на землю, хотя и ничего не бросала, сопровождая свои жесты гордыми взглядами, точно она д?йствительно бросила червонцы на полъ.

Донъ-Фернандо вступился, вставъ между надсмотрщикомъ и старухой. Она довольно уже наговорила, пора ей замолчать.

Ho цыганка выказала еще большую наглость, увидавъ, что она защищена т?ломъ Сальватьерры, и обернувъ голову, продолжала оскорблять Рафаэля.

– Пусть Богъ допуститъ, чтобы у тебя умеръ кто теб? всего дороже… Пусть ты увидишь холодной и неподвижной, какъ мою б?дняжку Мари-Кру, ту гаши, которую ты любилъ.

Надсмотрщикъ слушалъ ее до той поры съ презрительнымъ хладнокровiемъ, но когда прозвучали посл?днiя ея слова, удерживать поденщикамъ пришлось уже его.

– Колдунья! – зарев?лъ онъ, – меня оскорбляй сколько хочешь, но не см?й называть имени той особы, потому что я убью тебя!

И казалось, онъ былъ склоненъ убить ее, такъ что поденщики лишь только съ большими усилiями могли увести его изъ людской. Какъ можно обращать вниманiе на женщинъ?… Пусть онъ забудеть старуху, в?дь она обезум?ла отъ горя. – А когда, поб?жденный словами Сальватьерра и толчками столькихъ рукъ, онъ переступилъ черезъ порогъ людской, онъ еще услышалъ пронзительный голосъ колдуньи, который, казалось, пресл?довалъ его.

– Уходи, лживый челов?къ и пусть Богъ накажетъ тебя, отнявъ у тебя гаши, ждущую на виноградник?. Пустъ возьметъ ее у тебя изъ-подъ носа сеньорито… пусть донъ-Луисъ насладится ею, и ты узнай о томъ!

О, какое усилiе долженъ былъ сд?лать надъ собой Рафаэль, чтобы не вернутъся назадъ и, не задушить старуху!..

Полчаса спуста Сарандилья подъ?халъ на двуколк? въ дверямъ людской, Хуанонъ и другiе товарищи обернули простыней трупъ, поднявъ его съ его ложа лохмотьевъ. Онъ былъ теперь легче, ч?мъ въ минуту смерти. Это было перышко или соломенка, по словамъ поденщиковъ. Казалось, что вм?ст? съ жизнью улетучиласъ и вся матерiя.

Двуколка двинулась въ путь, съ пронзительнымъ скрипомъ покачиваясь на своихъ осяхъ по неровностямъ дороги.

Сзади тел?ги, соприкасаясь съ ней, шла старуха и ея младшiя д?ти. А за ними шелъ Алкапарронъ рядомъ съ Сальватьеррой, пожелавшаго соеровождать до города этихъ б?дныхъ людей.

У дверей людской скопились поденщики и въ черной ихъ масс? сверкалъ огонекъ св?чи. Вс? съ безмолвнымъ вниманiемъ сл?дили за скрпомъ двуколки, не видной въ темнот?, и за воплями цыганъ, раздававшихся въ тишин? мертваго и синеватаго поля подъ холоднымъ блескомъ зв?здъ.

Алкапарронъ чувствовалъ н?которую гордость, идя рядомъ съ этимъ челов?комъ, о которомъ везд? было столько толковъ. Они вышли уже на большую дорогу: на ея б?лой полос? выд?лялся силуэтъ двуколки, отъ которой, въ ночномъ безмолвiи, распространялось тихое позвякиванiе бубенчиковъ и стенанiя семьи, шедшей позади нея.

Цыганъ вздыхалъ, словно эхо того горя, которое рев?ло впереди нero, и въ тоже время говорилъ съ Сальватьеррой о своей дорогой умершей.

– Она была самой лучшей изъ семьи, сеньоръ… и поэтому она ушла. Хорошiе живутъ недолго. Вотъ двоюродныя мои сестры, Алкапарроны, он? безчестье семьи, и величайшiя плутовки, – a y нихъ червонцы ц?лыми пригорошнями, и у нихъ есть и кареты, и газеты говорятъ о нихъ, а б?дняжка Мари-Кру, которая была лучше пшеничной муки, умираетъ посл? жизни тяжелаго труда.

Цыганъ стеналъ, взглядывая на небо, словно онъ протестовалъ противъ этой несправедливости.

– Я очень любилъ ее, сеньоръ; если я желалъ чего-либо хорошаго, то лишь для того только, чтобы под?литься съ нею. Еще в?рн?е, чтобы все ей отдать. А она, незлобивая голубка, апр?льская розочка, была всегда добрая ко мн?, всегда защищала меня… Когда мать моя сердилась на меня за какую-нибудь мою прод?лку, Мари-Кру сейчасъ же защищала своего б?днаго Хосе Марiя… Ахъ, двоюродная моя сестренка! Моя н?жная святая! Мое смуглое солнышко съ глазищами, казавшимися яркимъ пламенемъ!.. Что бы только не было готовъ сд?лать для нея б?дняга цыганъ!.. Слушайте, милость, ваша, сеньоръ. У меня была нев?ста; я хочу сказать, у меня ихъ было много, но то была гаши, т. е. д?вушка не нашего племени; у нея было состоянiе, сеньоръ, и къ тому же, она была влюблена въ меня, за мое, какъ она говорила, ум?нiе п?тъ н?жныя п?сенки. А когда мы уже были од?ты, чтобы идти в?нчатъся, я сказалъ ей: «Гаши, пусть домъ пойдотъ моей б?дной матери и моей двоюродной сестр? Мари-Кру. Он? такъ много работали, и жили собачьей жинзнью въ людскихъ, пусть поживуть н?которое время хорошо и въ свое удовольствiе. Ты и я, мы молоды, здоровы и можемъ спать на двор?». А гаши не пожелала и прогнала меня; но я не огорчился этимъ, потому что я оставался съ моею матерью и двоюродной сестрой, а он? стоятъ больше вс?хъ женщинъ въ мiр?! Я им?лъ нев?стъ дюжинами, я чуть было не женился, мн? очень нравятся д?вушки, но Мари-Кру я люблю, какъ не полюблю никогда никакую жещиину… Какъ объяснить это вашей милости, которая тааъ много знаетъ? Я люблю б?дняжку, которую везутъ впереди насъ на двуколк?, такъ, что не сум?ю это объяснить, какъ священникъ любить Божью Мать, когда онъ служитъ об?дню. Мн? нравилось вид?ть ея большiя глазища и слушать золотой ея голосокъ; но прикоснуться до низка ея платья? Это никогда мн? и въ голову не приходило. Она была для меня святой Д?вой и, какъ на т?, которыя въ церквахъ, я смотр?лъ лишь на ея головку; на милую головку, созданную для ангеловъ…

И когда онъ снова застоналъ, подумавъ объ умершей, ему отв?тилъ хоръ плачущихъ, сопровождавшихъ двуколку.

– А-а-а-ай!.. Моя д?вочка умерла! Мое сверкающее солнце! Мое н?жное сердечко!

И цыганята на крики матери отв?чали взрывомъ жалобныхъ воплей, чтобы и темная земля, и синее пространство, и яркiе сверкавшiя зв?зды хорошенько проникнулись бы т?мъ, что умерла ихъ двоюродная сестра, н?жная Мари-Крусъ.

Сальватьерра чувствовалъ, что имъ овлад?ло это трагическое и шумное горе, скользившее сквозь тьму ночную, раздаваясь въ безмолвiи полей.

Алкапарронъ пересталъ стонать.

– Скажите мн?, сеньоръ, вы, который столько знаете. Думаете ли вы, милость ваша, что я когда-нибудь увижусь снова съ моей двоюродной сестрой?…

Ему необходимо было это узнать, его мучила тоска сомн?нiя, и замедляя шагъ, онъ умоляюще смотр?лъ на Сальватьерру своими восточными глазами, блест?вшими въ полумрак? отливами перламутра.

Революцiонеръ взволновался, увидавъ томленiе этой искренней души, умолявшей въ своемъ гор? о луч? ут?шенiя.

Да, онъ опять увидится съ нею; это онъ подтвердилъ ему съ торжественной серьезностью. Бол?е того, онъ во всякое время будетъ соприкасаться съ н?что такимъ, что составляло часть ея существа. Все, что существуетъ, остается въ мiр?; и только м?няется форма, ни одинъ атомъ не теряется. Мы живемъ окруженные т?мъ, что было прошлымъ, и т?мъ, что им?етъ быть будущимъ. Останки лицъ, которыхъ мы любили, и составныя части т?хъ, которыя въ свою очередь будутъ любить насъ, носятся вокругъ насъ, поддерживая нашу жизнь.

Сальватьерра, подъ давленiемъ своихъ мыслей, чувствовалъ потребность испов?дываться кому-нибудь, говорить съ этимъ простодушнымъ существомъ о своей слабости и своихъ колебанiяхъ передъ тайной смерти. Это было желанiе изложить свою мысль съ ув?ренностью не быть понятымъ, излить свою душу, подобно тому, какъ онъ это вид?лъ у великихъ шекспировскихъ д?йствующихъ лицъ, королей въ несчастiи, вождей, пресл?дуемыхъ судьбой, которые братски дов?ряли свои мысли шутамъ и безумцамъ.

Этотъ цыганъ, котораго вс? осм?ивають, выступалъ теперь возвеличенный внезапно горемъ, и Сальватьерра чувствовалъ необходимость передать ему свою мысль, точно онъ ему братъ.

Революцiонеръ тоже позналъ страданiе. Горе д?лало его трусомъ; но онъ не раскаявался, такъ какъ въ слабости онъ находилъ сладость ут?шенiя. Люди изумлялись энергiи его характера, стоицизму, съ которымъ онъ встр?чалъ пресл?дованiя и физическiя муки. Но все это проявлялось въ немъ лишь въ борьб? съ людьми, передъ недоб?димой тайной смерти жестокой, неизб?жной, вся энергiя его уничтожалась.

И Сальватьерра, словно забывая присутствiе цыгана и говоря самъ съ собой, вспомнилъ, какъ гордо онъ вышелъ изъ тюрьмы, бросая вновь вызовъ пресл?дованiямъ, и зат?мъ вспомнилъ недавнюю свою по?здку въ Кадиксъ, чтобы вид?ть уголокъ земли близъ ст?ны, среди мраморныхъ крестовъ и надгробныхъ плитъ. И это быдо все, что им?ется у него посл? существа, наполнявшаго его мысль? Отъ матери его, оть старушки доброй и н?жной, какъ святыя женщины христiанскихъ религiй – остался лишь только этотъ четвереугольникъ св?жеразрытой земли, и дикiя цв?тущiя маргаритки? Утратилось нав?ки н?жное пламя ея глазъ, звукъ ея ласкающаго голоса, надтреснутаго отъ старости, который съ д?тскимъ пришептыванiемъ звалъ Фернандо, «дорогого Фернандо».

– Алькапарронъ, ты не можешь понять меня, – продолжалъ Сальватьерра дрожащимъ голосомъ. – Быть можетъ для тебя счастiе, что у тебя д?тская душа, позволяюшая теб? и въ гор? и въ радости быть в?треннымъ и непостояннымъ, какъ птичка. Но выслушай меня, хотя ты меня и не поймешь. Я не отрекаюсь отъ того, чему научился; я не сомн?ваюсь въ томъ, что знаю. Загробная жизнь – ложь, гордая мечта челов?ческаго эгоизма; и небо религiй тоже ложь. Люди эти говорятъ во имя поэтическаго спиритуализма, а в?чная ихъ жизнь, ихъ воскресенiе т?лъ, ихъ загробныя радости и наказанiя отдаютъ матерiализмомъ, отъ котораго тошнитъ. Для насъ не существуетъ иной жизни, кром? земной; но ахъ, передъ саваномъ, изъ земли покрывающемъ могилу моей матери, я впервые почувствовалъ, что уб?жденiя мои пошатнулись. Насъ н?тъ больше, когда мы умираемъ, но н?что наше остается у т?хъ, которые зам?щаютъ насъ на земл?; н?что, которое не только есть атомъ, питающiй новыя жизни; н?что неосязаемое и неопред?ленное, личная печать нашего существованiя. Мы словно рыбы въ мор?; понимаешь ли ты меня, Алкапарронъ? Рыбы живутъ въ той же вод?, въ которой мы существуемъ: пространство и земля; мы живемъ, окруженные т?ми, которые были, и т?ми, которые будутъ. И я, другъ Алкапарронъ, когда чувствую желанiе плакать, вспоминая, что н?ть ничего подъ этой земляной насыпью, вспоминая печальное ничтожество окружающихъ ее цв?тковъ, думаю, что мать моя не вся подъ землей, что н?что вырвалось отуда и оно обращается среди жизни, оно прикасается ко мн?, привлеченное таинственной симпатiей, и сопровождаетъ меня, окружая лаской столь сладострастной, какъ поц?луй… «Ложь», кричитъ мн? голосъ мысли. Но я не слушаю его; я хочу мечтать, хочу сочинять прекрасный обманъ на ут?шенiе себ?. Быть можетъ, въ этомъ в?терк?, прикасающемся къ нашему лицу, есть н?что оть т?хъ н?жныхъ и дрожащихъ рукъ, которыя ласкали меня въ посл?днiй разъ передъ т?мъ, какъ я отправился въ тюрьму.

Цыганъ пересталъ стенать, и смотр?лъ на Сальватьeppa своими африканскими глазами, расширенными изумленiемъ. Онъ нe понималъ большую частъ его словъ, но изъ нихъ ему св?тила надежда.

– Судя по этому, милость ваша думаетъ, что Мари-Кру не совс?мъ умерла? Что я смогу еще увид?ть ее, когда воспоминанiе о ней будетъ душить меня?

Сальватьерра чувствовалъ, что на него повлiяли вопли цыганъ, агонiя Мари-Крусъ, при которой онъ присутствовалъ, трупъ, качавшiйся въ двуколк? н?сколько шаговъ впереди него. И грустная поэзiя ночи, съ ея безмолвiемъ, прерываемая по временамъ воплями скорби, вливалась ему въ душу.

Да, Алкапарронъ будетъ чувствовать вблизи свом дорогую умершую. Н?что ея пахнеть ему въ лицо какъ благоуханiе, когда онъ будетъ копатъ землю лопатой и изъ новой борозды до обонянiя его донесется св?жесть разрыхленной почвы. Н?что изъ души ея будеть также и въ колосьяхъ пшеницы, въ мак?, вкрапливающемъ тамъ и сямъ красный цв?тъ въ золотыя полосы хл?бныхъ нивъ, н?что будеть и въ птицахъ, восп?вающихъ разсв?ть, когда челов?ческое стадо идетъ на закланiе, въ горныхъ кустарникахъ, надъ которыми порхаютъ нас?комыя, испуганныя б?гомъ кобылъ и гн?внымъ мычанiемъ быковъ.

– Кто знаетъ, – продолжалъ революцiонеръ, – н?тъ ли – теперъ въ этихъ зв?здахъ, словно взирающихъ въ высь очами своими, н?что изъ блеска т?хъ другихъ очей которыя ты такъ любилъ, Алкапарронъ?

Но взглядъ цыгана выдавалъ его изумленiе, им?вшее въ себ? кой что похожее на состраданiе, словно онъ считалъ Сальватьерру безумнымъ.

– Тебя пугаетъ величина мiра по сравненiю съ малостью твоей б?дной умершей и ты отступаешь. Сосудъ слишкомъ великъ для одной слезы: это несомн?нно. Но точно также и капля теряется въ мор?… т?мъ не мен?е она тамъ находится.

Сальватьерра продолжалъ говорить, какъ будто онъ желалъ уб?дить самого себя. Что значщть величина или малостъ? Въ капл? жидкости существують миллiоны и миллiоны существъ, им?ющiя вс? собственную жизнь: также какъ и люди, населяющiе планету. И одного лишь изъ этихъ безконечно-малыхъ организмовъ достаточно чтобы убить челов?ческое существо, чтобы эпидемiей истребить массу народа. Почему люди не могутъ влiять на микробы безконечности въ этой вселенной, въ н?драхъ которой остается сила ихъ индивидуальности?

Но зат?мъ революцiонеръ, казалось, сомн?вался въ своихъ словахъ, раскаивался въ нихъ.

– Быть можеть, это в?рованiе равносильно трусости: ты не можешь понять меня, Алкапарронъ. Но, увы! Смерть! незнакомка, которая шпiонитъ и сл?дитъ за нами, насм?хаясь надъ нашими тщеславiями и нашими ут?хами!.. Я ее презираю, см?юсь надъ ней, жду ее безъ страха, чтобы наконецъ отдохвуть: и подобно мн? и многiе другiе. Но мы, люди, любимъ, и любовь понуждаетъ насъ дрожать за т?хъ, которые насъ окружаютъ: она подр?зываетъ нашу энергiю, и мы падаемъ ницъ, труся и дрожа передъ этой колдуньей, сочиняя тысячи обмановъ, чтобы найти себ? ут?шенiе въ ея преступленiи. Ахъ, если бы мы ихъ любили… какимъ храбрымъ и отважнымъ существомъ былъ бы челов?къ!

Двуколка съ своимъ тряскимъ ходомъ у?хала впередъ, оставивъ позади цыгана и Сальваьерру, которые останавливались, чтобы говорить. Они уже не вид?ли ее. Имъ служили указанiемъ дальнiй ея скрипъ и плачъ семьи, идущей позади двуколки, и снова принявшейся за свое скорбвое п?нiе.

– Прощай, Мари-Кру! – кричали малютки, точно служки похорогной религiи. – Наша двоюродшая сестра умерла!..